Франсуа Фенелон - Телемак
Так Ментор, подобно искусному садовнику, отсекающему от плодовитых деревьев бесполезные ветви, старался истребить в Саленте роскошь, портившую нравы, восстановлял благородную и воздержную простоту жизни, учредил даже пищу для граждан и для рабов.
– Позорно, – говорил он, – людям, возведенным на высшие степени чести, ставить величие в чревоугодии, которого плод – скорое истощение телесных сил и изнеможение духа. Они должны находить счастье в умеренности, во власти добро творить ближнему, в славе, снискиваемой благими делами. Трезвость услаждает самую простую пищу и с непоколебимым здоровьем дарует чистые и постоянные удовольствия. Употребляйте в снедь, – продолжал он, – самые лучшие вещи, но без сластолюбивой приправы. Искусство, возбуждающее алчбу сверх меры и истинной нужды, яд для человека.
Идоменей признал свое заблуждение, что, оставляя в забвении законы Миносовы о трезвости, открыл путь роскоши и расслаблению нравов. Мудрый Ментор напомнил ему, что законы, если и восстановлены будут, не принесут ожидаемой пользы, когда пример царя не будет предшествовать им с той властью, которой никогда не могут они получить от иного источника. Немедленно Идоменей ограничил свой стол известным положением, и стой поры он состоял из превосходного хлеба, из вина весьма приятного, но не иностранного, и то в малом количестве, вообще из простых яств, какие греки употребляли под Троей. Никто не дерзнул возроптать на закон, которому сам царь прежде всех покорился. Пример его воздержал всех от любимой расточительности и утонченных прихотей в яствах.
Потом Ментор запретил томную и любострастную музыку, – любимое уже занятие юношества. С не меньшей строгостью он возбранил буйные клики и празднества в честь Вакха, которые, затмевая рассудок не хуже вина, заключаются бесстыдством и исступлением; музыку предоставил он только для прославления в храмах, в торжественные дни, богов и героев, бессмертных изящными доблестями.
Великолепные украшения зодчества, столбы, преддверия он равным образом предназначил только для храмов. В устроении частных домов принял за главное правило простоту, сохранение чистоты и порядка, здоровье, покой, приятность, умеренность в иждивении на содержание [20] . Излишняя обширность и дорогое убранство домов воспрещалось.
По данным от него соответственно с нуждами семейств чертежам одна часть города выстроилась красиво и правильно с малыми пожертвованиями. Другая, уже оконченная с прихотливой пышностью, уступала ей в красоте и удобствах при всем блеске великолепия. И новый город возрос в короткое время. С берегов соседственной Греции призваны искусные зодчие, а из Эпира и других мест каменщики, плотники и другие мастера.
Живопись и ваяние Ментор считал художествами, достойными ободрения, но полагал, что упражняться в них надлежало дозволять в Саленте немногим. Он основал училище, где художники со вкусом изящным наставляли и испытывали юных воспитанников.
– В свободных художествах, – говорил он, – не должно быть ничего низкого, ни даже посредственного. Надлежит потому избирать к ним таких только юношей, которых превосходные дарования подают отличную надежду, которых дух стремится к совершенству. Других природа назначила к низшим художествам, и они могут быть обращаемы с пользой на обыкновенные в общежитии надобности. Ваяние и живопись, – говорил он, – должны единственно сохранять память великих мужей и великих деяний, на общественных только зданиях и надгробных памятниках передавать потомству изображения заслуг, оказанных отечеству с особенной доблестью.
Но строгая умеренность не возбранила ему дозволить огромные здания для ристания на конях и в колесницах, для единоборства и разных других упражнений, посредством которых тело возрастает в силе и крепости.
Исключил он из звания купцов всех тех людей, которые торговали разноцветными иностранными тканями, шитьем многоценным, золотыми и серебряными сосудами с изображением на них богов, людей и животных, наконец, разными благовонными водами, предписал также, чтобы все убранство в домах было просто и прочно. И салентинцы, явно роптавшие на скудость, скоро почувствовали бремя излишнего, мнимого богатства. Богатство суетное иссосало их достояние, и они, по мере мужественной твердости в отвержении роскоши, начали неложно обогащаться; сами тогда говорили, что презрение к богатству, истощающему царство, и ограничение желаний истинными нуждами природы – прямое обогащение.
Ментор осматривал также все запасы и хранилища оружия, чтобы удостовериться в числе и исправности военных снарядов.
– Чтобы избежать войны, – говорил он, – надобно быть готовым к войне во всякое время.
Нашел он везде и во всем недостаток. Немедленно были собраны художники, искусные в делании железа, стали и меди. Дым и огонь выходили из горнов, как из подземной хляби Этны, в виде бурного облака. Железо стонало под непрерывными ударами молота, гром раздавался в окрестных горах и по всему берегу моря, как на том острове, где Вулкан, ободряя циклопов, кует перуны для Громодержца. Таким образом мудрая прозорливость приготовляла все к войне посреди глубокого мира.
Потом Ментор, оставив город, осматривал область Идоменееву. Пространные и хлебородные земли лежали впусте, изредка только показывались следы плуга, и то небрежные. Нерадение и бедность земледельцев, малочисленных и при слабости телесной унылых, не могли способствовать усовершенствованию земледелия. Ментор, обозрев печальную пустыню, сказал Идоменею:
– Земля здесь готова обогащать, но некого. Переселим сюда из города излишних художников, от которых там нельзя ожидать ничего доброго. Пусть они здесь возделывают долины и холмы. Жаль, что они, быв воспитаны в ремеслах, требующих жизни сидячей, не привыкли к сельским трудам, но мы и тут не без помощи. Разделим между ними праздные земли, и в пособие им, для исправления самых тягостных работ, призовем иноземцев. Они охотно примут на себя эту обязанность, если с возделанной их трудами земли назначится им в награду приличная доля произведений. Впоследствии они могут получить в собственность участки полей, сопри-числятся к твоим подданным и умножат столь еще малое население в твоей области. С покорностью законам, с любовью к труду, они будут у тебя лучшими подданными и возвеличат твое могущество. Художники, водворясь на полях, воспитают детей своих также в трудах земледелия и приучат их к сельскому образу жизни. Наконец, иностранные каменщики, употребляемые для построения города, обязались разработать часть ваших земель и остаться у вас навсегда земледельцами. Сопричисли и их к своему народу по сооружении всех в городе зданий. Они с радостью согласятся жить и умереть под кроткой державой. Сильные, трудолюбивые, они будут полезным примером и для художников, с которыми вместе водворятся на праздных полях, и скоро семейства, цветущие крепостью сил, ревностные в земледелии, рассеются по всей твоей области.
К умножению народа не нужны, впрочем, особенные усилия. Он возрастет числом в короткое время, когда отнимутся препятствия к браку. И самый простой к тому способ: все почти люди от природы склонны к супружеству, удерживает их от того бедность. Не обременяй подданных налогами, и они будут жить с детьми и женами в довольстве. Земля никогда не бывает неблагодарной, она всегда дает пищу тому, кто прилежно возделывает ее, и только тот ничего не получает из житницы этой общей матери, кто боится вверить ей пот лица своего. Чем многочисленнее семейство земледельца, тем он богатее, когда власть не потрясает его благоденствия. Дети – помощники его с самого младенчества. Тот еще в отрочестве, а гоняет уже овец на тучные пажити, старший ходит за стадом волов, взрослый вместе с отцом пашет землю. Между тем мать с семьей готовит простую, некупленную пищу к тому времени, как муж и милые дети ее, утомленные дневным трудом, собираются под кров родной хижины, доит коров и овец, – молоко льется ручьями, выносит сыр и плоды, сбереженные во всей красе, словно только лишь сорванные, разводит огонь, – и невинное, мирное семейство вокруг него, ожидая сладкого сна, поет и веселится до позднего вечера.
Пастух со свирелью приходит под кровлю отцовскую и играет семье новые песни, в соседней хижине слышанные. Земледелец идет с поля за плугом, и вол, утружденный, свесив задумчивую голову, ступает медленным шагом, не внемля грозным ударам. С днем вся тягость труда оканчивается. Сон, разливая по воле богов свои чары на лице земли, услаждает мрачные скорби. Вся природа, околдованная, дремлет, и каждый засыпает без всякой заботы о том, что утро породит.
Как счастливы люди, чуждые властолюбия, коварства, подозрений, когда боги даруют им доброго царя, невозмутимо хранящего их мирную радость! И какая ужасная лютость – исторгать из рук их для гордых и честолюбивых предприятий даяния щедрой природы, благословенную жатву, потом лица их омытую! Природа всегда имеет в неистощимых своих недрах обильный запас для умеренных и трудолюбивых обитателей, хотя бы число их было, как песок на краю моря: гордость и роскошь немногих одевают тысячи в печальные рубища.
