Гянджеви Низами - Пять поэм

Покинувши ручей, Хосров печален. Он
Струит из глаз ручьи; его покинул сон.

Пленительный ручей! Виденьем стал он дальним!
И делался Парвиз все более печальным!

Но все ж превозмогал себя он до поры:
«Ведь не всплыла еще заря из-за горы.

Ведь если поспешу я в сторону востока,
Мне солнца встретится сверкающее око».

И роза — наш Хосров — достиг нагорных мест,—
И к стражам аромат разносится окрест.

Вельможи у границ спешат к нему с дарами:
С парчой и золотом. Он тешится пирами.

И не один глядит в глаза ему кумир —
Из тех, что сердце жгут и услаждают пир.

Ему с кумирами понравилось общенье.
Тут на немного дней возникло промедленье.

Затем — в Мугани он; затем, свой стройный стан
Являя путникам, он прибыл в Бахарзан[171].

Гласит Михин-Бану: «Царевич недалече!» —
И вот уж к царственной она готова встрече.

Навстречу путнику, в тугом строю, войска,
Блестя доспехами, спешат издалека.

В казну царевичу, по чину древних правил,
Подарки казначей от Госпожи направил.

Жемчужин, и рабов, и шелка — без конца!
Изнемогла рука у каждого писца.

К Великой Госпоже вошел Парвиз в чертоги.
Обласкан ею был пришедший к ней с дороги.

Вот кресла для него, а рядом — царский трон,
Вокруг стоит народ. Садится только он.

Спросил он: «Как живешь в своем краю цветущем?
Пусть радости твои умножатся в грядущем!

Не мало мой приезд принес тебе хлопот.
Пускай нежданный гость беды не принесет».

Михин-Бану, познав, что речь его — услада,
Решила: услужать ему достойно надо.

Ее румяных уст душистый ветерок
Хвалу тому вознес, пред кем упал у ног,

Кто озарил звездой весь мир ее удела,
Любой чертог дворца своим чертогом сделал.

Неделю целую под свой шатровый кров
Подарки приносил все новые Хосров.

Через неделю, в день, что солнце почитало
Прекраснейшим из всех, каким дало начало,

Шах восседал, горя в одежде дорогой.
Он был властителем, счастливый рок — слугой.

Вокруг него цветов сплетаются побеги,
С кудрями схожие, зовя к блаженной неге.

На царственном ковре стоят рабы; ковер,
Как стройноствольный сад, Хосрову нежит взор.

Застольного в речах не забывают чина,—
И все вознесены до званья господина.

Веселье возросло, — и в чем тут был отказ?
Налить себе вина проси хоть сотню раз.

Михин-Бану встает. Поцеловавши землю,
Она сказала: «Шах!» Он отвечает: «Внемлю».

«Мою столицу, гость, собой укрась; Берда
Так весела зимой! Ты соберись туда.

Теплей, чем там зимой, не встретишь ты погоды.
Там травы сочные, там изобильны воды».

Согласье дал Хосров. Сказал он: «Поезжай.
Я следом за тобой направлюсь в дивный край».

Привал свой бросил он, слова запомнив эти,
И, званный, в «Белый сад» помчался на рассвете.

Прекрасная страна! Сюда был привезен
Венец сверкающий и государев трон.

Зеленые холмы украсились шатрами
И все нашли приют меж синими горами.

В палате царственной Хосрова — ни одну
Услугу не забыть велит Михин-Бану.

У шаха день и ночь веселый блеск во взоре:
Пьет горькое вино он Сладостной на горе.

Хосров уже хмелен. Не медлит кравчий. Звуки
Порхают: чанг поет о встречах, о разлуке.

Рабыня нежная вошла, потупя взгляд,
И вот услышал он — пропавший найден клад:

«Шапур приема ждет. Впустить его иль надо
Сказать, что поздний час для встречи с ним — преграда?»

Хосров обрадован. Вскочил, затем на трон
Себя принудил сесть, к рассудку возвращен.

Он входа распахнуть велит сейчас же полог.[172]
Дух закипел: ведь был срок ожиданья долог,

И жил с душою он, раздвоенной мечом,
И скорбной тьмой одет, и радостным лучом.

Мы ждем — и сердце в нас разбито на две части;
Взор не сводить с дорог — великое несчастье.

Невзгода каждая терзает нашу грудь,
Невзгоды худшей нет — безлюдным видеть путь.

Коль в горести, о друг, ты смотришь на дорогу,—
Со счастьем дни твои идти не могут в ногу.

И вот Шапур вошел — Парвиз его позвал,—
И поцелуями он прах разрисовал.[173]

И, стан расправивши, стоял он недвижимо,
С покорностью, что нам в рабах вседневно зрима.

И, на художника склонив приветный взор,
Хосров сказал: «Друзья, покиньте мой шатер».

Шапура он спросил про горы и про реки,
Про все, на что Шапур в скитаньях поднял веки.

С молитвы начал речь разумный человек:
«Пусть шаха без конца счастливый длится век!

Войскам его всегда лететь победной тучей.
С его чела не пасть венцу благополучии.

Его желаниям — удаче быть вождем.
Пусть дни его твердят: «Мы лишь удачи ждем».

Все бывшее с рабом, в пути его упорном,
Является ковром — большим, хитроузорным.

Но если говорить получен мной приказ,
Приказ я выполню; послушай мой рассказ».

С начала до конца рассказывал он мерно
О непомерном всем, о всем, что беспримерно.

О том, что скрылся он, как птица, от очей;
Что появился он, как между скал ручей;

Что он у всех ручьев был в предрассветной рани;
Что смастерил луну, уподобясь Муканне;[174]

Что к лику одному — другой припал с алчбой;[175]
Что бурю поднял он умелой ворожбой;

Что сердцу Сладостной, как враг, нанес он рану
И к шахскому ее направил Туркестану.[176]

Когда его рассказ цветка весны достиг,
Невольный вырвался у властелина крик.

«Мне повтори, Шапур, — вскричал он в ярой страсти, —
Как сделалась луна твоей покорна власти?»

И геометр сказал: «Я был хитер, и рок
Счастливый твой пошел моим уловкам впрок.

Был в лавке лучника твой мастер стрел умелый[177]
И выбрал нужный лук, давно имея стрелы.

Едва сыскав Ширин, не напрягая сил,
Серебряный кумир уже я уносил.

Уста Ширин ни к чьим устам не приникали.
Лишь в зеркале — в хмелю — свои уста ласкали.

И рук не обвила вкруг человека. Ночь
Своих кудрей не вить лишь было ей невмочь.

Так тонок стан ее, как самый тонкий волос,
Как имя Сладостной, сладки уста и голос.

Хоть весь смутила мир прекрасная луна,
Пред образом твоим смутилась и она.

Ей сердце нежное направивши в дорогу,
Я на Шебдиза речь направил понемногу.

Летящую луну конь поднял вороной.
Так все исполнено задуманное мной.

Здесь, утомившийся, остался я на время,
Хоть должен был держать я путницу за стремя.

Теперь, все трудности пути преодолев,
Она в твоем саду, среди приветных дев».

Художника обняв, подарками осыпал
Его Хосров, — и день Шапуру светлый выпал.

На рукаве своем «Сих не забыть заслуг» —
Парвизом вышито.[178] Был им возвышен друг.

Луна в источнике, миг их нежданной встречи,
Поток ее кудрей — все подтверждало речи.

Смог также государь не мало слов найти,
Чтоб рассказать о том, что видел он в пути.

Да, пташка милая — им вся ясна картина —
Перепорхнула вмиг в пределы Медаина.

Решили всё. «Я вновь, — сказал Шапур, — лечу,
Подобно бабочке, к прекрасному лучу.

Вновь изумруд верну я руднику. Дурмана
Жди сладкого опять от нежного рейхана».