Автор неизвестен - Старшая Эдда

«Гримхильд, постылы мне
шумные пиршества,
как уступлю я
желаниям Атли,
если трупов чудовище[557]
с Хугином вместе
Сигурда кровь
пили из сердца!»

«Великого конунга
я тебе выбрала,
первым из всех
он признан повсюду;
с ним проживешь ты
до самой смерти,
а не захочешь —
не быть тебе замужем!»

«Нет, не стремись,
к сварам привычная,
злое родство
мне навязать!
Гуннару он
зло причинит,
сердце у Хёгни
вырвет из ребер.
Не буду спокойной,
пока не убью
того, кто забавы
мечей затевает[558]».

Горько рыдая,
молвила Гримхильд,
беды сынов
и родичей видя,
злые напасти
для них ожидая:

«Еще я дам земли
и с ними дружину,
Винбьёрг и Вальбьёрг,
коль взять ты согласна, —
до смерти владей
и счастлива будь!»

«Выбор я сделаю,
конунга выберу,
но так поступить
родня принуждает:
не суждено мне
счастливой быть с мужем,
братьев беда
не спасет сыновей!»

Воины все
на коней вскочили,
вальские[559] жены
сели в повозки:
семь дней мы ехали
по землям студеным,
семь дней веслами
волны месили
и семь еще дней
посуху шли.

Тогда вратари
высокого града
открыли ворота,
чтоб въехать во двор нам.

Разбудил меня Атли —
в тревоге была я,
предчувствуя смерть
родичей милых.

«Норны меня
пробудили недавно,
зловещую мне
дали загадку:
мне снилось, ты, Гудрун,
дочь Гьюки, вонзила
отравленный меч
в тело мое».

«Сон про железо
огонь предвещает, —
женщины гнев —
желанья пустые:
язву я выжгу
и вылечу хворь,
хоть бы тебя
я ненавидела».

«Снилось еще,
что здесь во дворе
упали побеги, —
их посадил я, —
вырваны с корнем,
облиты кровью,
лежат на столе. —
я должен жевать их.

Снилось, что пущены
соколы мною,
голодные птицы,
навстречу погибели;
как будто сердца их,
набухшие кровью,
в горе смешал я
с медом и съел их.

Снилось, что пущены
мною щенята,
два их, и воют
оба уныло;
снилось, что падалью
стало их мясо,
что его пожирать
принуждают меня».

«То воины будут
улов обсуждать,
у белых рыб
отрывая головы:
дохлыми станут
в недолгое время,
перед рассветом
люди съедят их.

Не легла, не спалось мне,
жаждавшей мести,
на ложе моем —
ясно я помню…»

«Что с тобой, Атли,
сын Будли, скажи мне!
Отчего ты невесел,
чем ты встревожен?
Были бы ярлы
более рады,
коль ты привечал бы
людей и меня!»

«Недоброе, Гудрун,
дочь Гьюки, узнал я, —
Херкья сейчас мне
в палате сказала:
с Тьодреком ты
уснула на ложе,
обняв его ласково
под покрывалом».

«В том я поклясться
тебе готова
клятвой на белом
священном камне:[562]
с сыном Тьодмара[563]
я не свершала
дел, недостойных
мужчины и женщины!

Не обнимала
его никогда я,
вождя дружины,
достойного конунга.
С ним встречаясь,
речи вели мы,
и скорбными были
наши беседы.

Тьодрек привел
тридцать воителей,
никто из дружины
в живых не остался!
С близкой родней
меня разлучили.
нет моих братьев.
ни воинов храбрых!

За Сакси пошли,
за князем южан:[564]
он может котел
освятить кипящий!»

Семь сотен людей
в палату вступили,
прежде чем Гудрун
к котлу подошла.

«Гуннара с Хёгни
позвать не могу я,
братьев моих
мне не увидеть, —
Хёгни мечом бы
отмстил за обиду. —
сама я должна
позор этот смыть».

Ладонь в кипяток
до дна погрузила,
со дна подняла
драгоценные камни.[565]

«Взгляните, вот суд
свершился священный, —
пусть влага кипит
в котле – я оправдана!»

У Атли в груди
душа взыграла,
когда он руки
Гудрун увидел.

«Пусть Херкья теперь
к котлу подойдет,
та, что сгубить
собиралась Гудрун!»

Жалок для взора
вид был у Херкьи,
руки свои
в котле обварившей.
Повели тогда деву
в глухое болото —
так смыть обиду
Гудрун смогла.

Слышал рассказ я
в древних сагах,
как дева[567] явилась
однажды в Морналанд;[568]
никто из людей
на земле не мог ей
дочери Хейдрека,
помощь подать.

Услышала Оддрун,
Атли сестра,
что тяжкие боли
деву схватили;
из стойла взяла
удилам покорного,
на вороного
седло возложила.

Пустила коня
по ровным путям,
пока не достигла
палат высоких;
в дом войдя,
прошла вдоль палаты,
с коня усталого
скинув седло,
и сразу сказала
слова такие:

«Что на земле здесь
достойно вниманья?
Какие услышу
в Хуналанд[569] вести?»

«Боргню лежит здесь,
боль ее мучит,
подруге твоей
не поможешь ли, Оддрун?»

«Кто же в позоре
этом повинен?
Откуда у Боргню
внезапные боли?»

«Вильмунд зовется
воин, что деву
покровом окутывал
целых пять зим, —
в этом отцу
она не призналась».

Больше ни слова
они не сказали:
сев рядом с девой,
радея о помощи,
громко запела,
могуче запела
Оддрун для Боргню
благие заклятья.

Двойня родилась —
мальчик и девочка,
славные дети
убийцы Хёгни.[570]
Слово промолвила
в муке предсмертной
дева, молчанье
дотоле хранившая;

«Пусть тебе Фригг
и Фрейя помогут
и боги другие,
благо дающие,
как ты отвела
от меня погибель!»

«Не потому я
пришла на помощь,
что тебя считала
того достойной;
исполнила я,
что обещала,
когда делили
добычу конунги:[571]
всем помогать,
кто помощи ищет».

Села тогда
жена и скорбно
о горе своем
рассказывать стала.

«Вскормили меня
в княжьих хоромах —
всем на радость —
по воле людей.
Владела я счастьем
и отчей землей
всего лишь пять лет,
пока жив был отец мой.

Последнее слово
конунг промолвил,
пред смертью своей
так повелел он:
надеть мне уборы
из красного золота
и замуж идти мне
за сына Гримхильд;[572]

сказал, что другой
на свете не будет
девы, мне равной,
коль не умру я».

«Безумна ты, Оддрун,
твой разум затмился, —
зачем ты, озлобясь,
меня осуждаешь?
А я от тебя
оторваться не в силах,
как будто отцы наши
братьями были!»

«Я помню слова,
что ты молвила вечером,
Гуннару я
напиток готовила:
деве другой
не довелось бы
так поступить,
как я поступила.
. . . .
. . . .