Нечистая сила и народные праздники - Афанасьев Александр Николаевич

В-пятых, в отдаленные века язычества молниям придавался мифический образ червя, гусеницы, а ветрам – птицы; душа человеческая роднилась с теми и другими стихийными явлениями и, расставаясь с телом, могла принимать те же образы, какие давались грозовому пламени и дующим ветрам. К этому воззрению примкнула еще следующая мысль: после кончины человека душа его начинала новую жизнь; кроме естественного рождения, когда человек является на свет с живою душою, эта последняя, в таинственную минуту его смерти, как бы снова, в другой раз, нарождалась к иной жизни – замогильной. Оставив телесную оболочку, она воплощалась в новую форму; с нею, по мнению наблюдательного, но младенчески неразвитого язычника, должна была совершиться та же метаморфоза, какая замечается в животном царстве. Фантазия воспользовалась двумя наглядными сравнениями: а) раз рожденная гусеница (червяк), умирая, вновь воскресает в виде легкокрылой бабочки (мотылька) или другого крылатого насекомого; b) птица, рождаемая первоначально в форме яйца, потом, как бы нарождаясь вторично, вылупливается из него цыпленком. Это обстоятельство послужило поводом, почему птица названа в санскрите дважды рожденною (dvidza); тот же взгляд встречаем и в наших народных загадках: «Двичи родится, а раз помира» или «Дважды родится, ни разу не кстится» (Переяслав. уезда) = птица; «Два раза родится, ни разу не крестится, а черт его боится» (Новгород. губ.) = петух. Младенца же народная загадка называет метафорически яйцом: «Под дубом, под царским, два орла орлуют, одно яичко балуют» = кум с кумою воспринимают ребенка от купели. И птица, и бабочка, и вообще крылатые насекомые, образующиеся из личинок (муха, сверчок, пчела и пр.), дали свои образы для олицетворения души человеческой. Некоторые из славянских племен считают светящихся червячков душами кающихся грешников; а чехи принимают червячка, который точит деревянные стены дома, за душу покойного предка. Это любопытные отголоски того старинного верования, по которому низведенная с неба, пламенная душа обитала в теле человеческом светящимся червем или личинкою, а в минуту смерти вылетала оттуда, как легкокрылая бабочка из своего кокона. В Ярославской губ. мотылек называется душичка. В Херсонской губ. утверждают, что если не будет роздана заупокойная милостина, то душа умершего является к своим родным в виде ночной бабочки и вьется вокруг зажженной свечки; почему на другой же день после такого посещения загробного гостя родственники, для успокоения его страждущей души, собирают и кормят нищих. Белорусы думают, что мотылек, пролетевший во время поминок (на дзяды) мимо окна или над обеденным столом, есть посланец, отправленный покойниками за их обрезанными ногтями. По чешскому поверью, кто первую в году бабочку увидит белую, тот вскоре должен умереть. Сербы рассказывают, что душа ведьмы (вjештицы) излетает из нее во время сна в виде бабочки или птицы и пока душа странствует – тело ее покоится, как мертвое; если в это время перевернуть ведьму головою туда, где были ее ноги, то возвратившаяся душа не найдет входа в свою телесную обитель (= открытого рта) и колдунья уже никогда не пробудится. То же самое рассказывают болгары о колдунах. Летающую ввечеру бабочку сербы принимают за душу вештицы, стараются поймать ее и подпалить ей крылья [158]. Словен. vesha (вещая) означает колдунью, бабочку и блуждающий огонь [159]; «Слово о полку…» придает душе эпитет вещей. В Англии сумеречные бабочки, прилетающие на пламя свечки, называются saules (souls), что вполне соответствует нашей душичке. В Германии известен рассказ о спящей девице, которую не могли разбудить никакие усилия – до тех пор, пока не прилетел жук и не вполз в ее открытый рот. У словенцев Ивановский светящийся жук – kersnica пользуется особенною любовью за то, что летал по дому родителей Иоанна Предтечи и освещал колыбель святого младенца. Вместо выражения: «Когда я еще не родился», немцы говорят: «Когда я еще летал с бабочками или с комарами» («Iich flog noch den mücken nach, ich flog noch mit den feiffaltern = schmetterlingen»). To же представление встречаем и у греков: слово ψυχή употреблялось в двояком смысле: душа и мотылек. Психею они изображали бабочкою и даже в человеческом олицетворении наделяли ее легкими и прозрачными крыльями этого насекомого. Смерть греки представляли с погасшим факелом и венком, на котором сидела бабочка: факел означал угасшую жизнь, а бабочка – душу, покинувшую тело. В древние времена на гробницах изображалась бабочка как эмблема воскресения в новую жизнь. По рассказам новых греков, души усопших в течение сорока дней после Воскресения Христова носятся над цветущими лугами в виде бабочек, пчел и других летучих насекомых и утоляют свою жажду из благоухающих чашечек весенних цветов. Припомним, что в звездах арийские племена видели, с одной стороны, души блаженных предков, а с другой – рои небесных пчел (I, 195), и потому посмертный переход душ в пчелы должен был казаться для них столь же несомненным, как и переход в звезды. В Малороссии, возвращаясь с кладбища после похорон, старухи садятся на целую ночь караулить душу усопшего и ставят на стол сыту, т. е. мед, разведенный водою; они убеждены, что душа непременно прилетит в образе мухи и станет пить приготовленный для нее напиток. О ведьмах в Воронежской губ. рассказывают, что душа вылетает из них в виде мухи, подобно тому как, по сербскому преданию, она вылетает в виде бабочки. По словам чехов, мара может превращаться в большую черную муху. В Беларуси существует примета: если сверчок летает по комнате, то надо ожидать в семье покойника [160].

В-шестых, народный язык и предания говорят о душах как о существах летающих, крылатых. По мнению наших поселян, душа усопшего после разлуки своей с телом до шести недель остается под родною кровлею, пьет, ест, прислушивается к заявлениям печали своих друзей и родичей и потом улетает на тот свет. В Киевской губ. верят, что душа некрещеного младенца, прежде чем превратится в русалку, семь лет летает над землею. «Его душа отлетела в иной мир!» – обычное у нас выражение о всяком покойнике. Краледворская рукопись свидетельствует, что пока не будут сожжены трупы, души умерших порхают по деревьям вместе с птицами:

В другом месте этого памятника читаем: «Нет юноши! напал на него лютый враг, ударил в грудь тяжелым молотом»,

To же сказано и о сраженном Влаславе:

Подобные обороты и выражения доныне встречаются в моравских и чешских песнях: «Wylečela duše z cela, sedla na hajiček, na ten zelený travnicek»; «Z tĕla (душа) vyletela, na zelenu luku sedla». Говоря о полете душ, они намекают на древнейшее представление их птицами. Такой намек получает особенную силу при положительном свидетельстве других сохранившихся у славян поверий. Кашубы твердо убеждены, что души усопших, до погребения оставленных ими тел, сидят в образе птиц на дымовых трубах и что детские души бывают одеты нежным пухом. В уездах Мосальском и Жиздренском в течение шести недель после чьей-либо смерти стелют на окно белое полотенце, выпуская один конец на улицу, а на полотенце кладут хлеб и верят, что душа покойника есть та самая птица, которая станет прилетать к окну и клевать положенный хлеб. Суеверие это до половины прошлого столетия разделялось и лицами высших слоев русского общества. Заимствуем следующую любопытную заметку из мемуаров того времени: в апреле 1754 года умер гофмейстер Чоглоков; в открытое окно спальни его жены влетела птица и села на карнизе против постели; увидя птицу, Чоглокова сказала, что это прилетела душа ее мужа, и разубедить ее в этом не было никакой возможности. Г. Кулиш записал прекрасный рассказ о том, как обмирала одна старуха: «Як прийшла вже мини година вмирати (передавала старуха), то Смерть и стала с косою в мене в ногах. Як стала, то ноги так и похололи… Як замахне косою, то душа тилько пурх! Так як пташка вилетила та й полетила по хати, и сила в кутку на образи, пид самою стелею. А грихи стали на порози тай не пускають души с хати. От я бачу, що никуди вийти; дивлюсь, аж викно о(т)чинене. Я – пурх у викно! И пишла, пишла полем. Легко та любо мини так, мов заразна свит народилась». В похоронных и надгробных причитаниях слышатся такие поэтические обращения к милым родственному сердцу покойникам: «Та прилизь же ты до мене, мий братику, хоть сивым голубем, хоть ясным соколом, хоть билым либидем» – «Прилетай ко мне хоть кукушечкой, прокукуй мне свою волюшку!» (Тамбов. губ.). Невеста-сирота, обращаясь к умершим родителям с обычным обрядовым причитанием, голосит: «Восстань, кормилец-батюшка, распечатай свои уста сахарные, попроси у Господа Бога златы крылушки, прилети на свадебку, благослови!» (Твер. губ.). В нашей старинной символике райские птицы Алконост и Сирин нередко означают праведников; в этом значении, по словам гр. Уварова, встречаем мы ту и другую птицу на изваяниях Дмитриевского собора во Владимире на Клязьме. Наравне с прочими индоевропейскими народами славяне сохранили много трогательных рассказов о превращении усопших в легкокрылых птиц, в виде которых они навещают своих родичей. Как скоро душа покидает тело, она, смотря по характеру своей земной жизни, принимает образ той или другой птицы, преимущественно белого голубя или черного ворона. Малороссияне думают, что душа покойника в продолжение сорока дней летает с ангелом в неведомом мире, являясь каждую ночь в свой дом, где она в виде голубки купается в нарочно поставленной воде. Когда диакон Феодор и трое его товарищей-расколоучителей были сожжены в 1681 году, то, по сказанию староверов, души их взвились на небо в виде голубей. На кровле бедного дома, повествует народная легенда, сидело три голубя; проходил мимо путник: что такое, думает, сидят на кровле три голубя и порываются к небесам порхнуть? Заходит в дом и узнает, что несчастная мать, не имея средств прокормить трех маленьких детей, умертвила их, а голуби – это три божьих ангела, прилетавшие за душами младенцев, чтобы отнести их на небо. Моравские сказки свидетельствуют, что душа вылетает из уст умирающего и несется на небеса белою голубкою. Черногорцы душу называют голубицею; у западных славян есть предание о сетующих на могиле голубях. На древних гробницах голубь изображался как символ отлетевшей души; лонгобарды, в память родственников, умерших на чужбине или павших в битве, ставили на церковных дворах шесты с деревянным изображением голубя и обращали голову птицы в ту сторону, где лежал прах покойника. Польские предания утверждают, что каждый член рода Гербурт обращался по смерти в орла; а первородная дочь Пилецких превращалась в голубку, если умирала до брака, и в сову, если умирала по замужестве. По мнению чехов, в сову превращается жена, неверная своему мужу. Есть еще легенда: разбойник Мадей, терзаемый ужасом грядущего наказания на том свете, обрек себя на покаяние; он воткнул в землю свою палицу и преклонил колена с обетом не сходить с места, пока милосердие божие не отпустит ему грехов. Долго оплакивал он свои злодеяния, много утекло времени – палица разрослась в ветвистое дерево и стояла осыпанная яблоками. В один день проезжал мимо епископ; Мадей умолял святителя дать ему разрешение, и по мере того, как он исповедал свои грехи и небо разрешало их, яблоки одно за другим срывались с дерева невидимою силою, превращались в белых голубей и улетали на небо: эти голуби были души убитых разбойником. Оставалось только одно яблоко: то была душа отца Мадеева, которого замучил он страшным образом. Наконец и оно, после высказанной исповеди, превратилось в сизого голубя, который тотчас же исчез вслед за другими [164]. В Подолии известна песня – как из могильного холма выросло дубовое деревце и как прилетал и садился на его ветви белоснежный голубок. По чешским преданиям, невинная душа вылетает из тела белым голубем, а грешная – темноцветным или иною какою птицею. В одной из малорусских песен говорится, что душа убитого мужа прилетала к плачущей вдове в образе павлина; а в другой читаем следующие стихи о душе убитого казака: