Эдуард Шюре - Великие легенды Франции
III. Эпоха рыцарей, война с Англией. – Дю Геслин. – Рыцарь Франции
Вальмики, Гомер, Вергилий, ле Тасс – все великие поэты, создававшие эпос, показывали нам невидимых богов сражающимися вместе со своими героями. В трагедиях Эсхила и Софокла этому соответствует роль хора, который часто напоминает глас судьбы или око бога, внимательно следящего за человеческой драмой. В идеях этих великих поэтов, обладавших великой интуицией и даром предвидения, это мнение было не плодом воображения, но поэтическим представлением духовной истины. Пусть эта истина невидима и относится к сфере оккультного, она от этого не становится менее глубокой и менее действенной. За всеми человеческими битвами стоят вечные идеи, концепции, живущие собственной жизнью, настоящие движущие силы любой схватки. Когда меч св. Михаила разогнал воронов Одина и поверг в прах полумесяц Магомета, из мрака и зловещего феодального хаоса появился новый тип человека. Он появился в сияющих доспехах, его боевой конь благороден и украшен королевскими лилиями, стяг в руке столь высокий и чистый, что практически недосягаем. Этим новым идеалом стал рыцарь.
Античные герои умирали за свой город, варвары – за независимость. Союз двух народов, обогащенный ценностями христианства, дал рыцаря, сражающегося за веру, то есть за идеал общечеловеческий и всеобъемлющий, за цель, превосходящую его земную жизнь и даже жизнь целых народов. Несет ли он цвета своей дамы, девиз короля, которому служит, знак Христа, рыцарь всегда сражается за вещи, которые в реальности лишь слабо просматриваются до тех пор, пока реальность же не опровергнет их со всей жестокостью. Рыцарь легко из серьезного становится смешным. Его можно счесть химерой, поскольку он идеалист в своих устремлениях. Но несмотря на все слабые стороны этот образ оставит в сознании человечества светлый след.
Если идеал рыцаря и самосознание христианина родилось во время крестовых походов, то самосознание французов появилось во время Столетней войны. Это самосознание проявляется уже в Песни о Роланде, в которой упоминание «сладкой Франции» вызывает особые чувства, когда витязи, возвращающиеся из Испании, видят с вершин Пиренеев реки Адура. Гастон Пари справедливо заметил по поводу этой поэмы: «Надо всеми механистическими конструкциями нашей централизации у единства французов есть мощная основа, проявившаяся столь ярко в нашей героической поэзии и выстроенная на наиболее глубоких и благородных чувствах человечества: на любви, честности и преданности». [29] Но потребовалась долгая и ужасная война с Англией, чтобы различные провинции, из которых состояла Франция, вместе поднялись против общего врага. Душе людей, как и душе любого живого существа, присущ инстинкт самосохранения. Когда цвет французского рыцарства пал в битве при Креси от руки английских лучников, когда король Иоанн, захваченный в плен у Пуатье, был вывезен в Англию, когда англичане захватили Кале и Бордо, Бретань, Гиень, почти все побережья, Франция осознала, что ей надлежит или погибнуть, или избавиться от нароста, проникшего в ее плоть и мешающего ей расти. Сопротивление началось в той кельтской Бретани, которая не хотела становиться французской. Однако ей еще меньше хотелось стать английской. Земли Мэна и Анжу, леса Иль-и-Виллен, обрывистые скалы Бретани, поросшие печальными цветами, стали укрытием первых партизан, которые открыли настоящую охоту на англичан.
В этой битве гора Сан-Мишель сыграла огромную роль. После создания Ла Мервея в ХIII веке гора стала настоящей крепостью, а во время этой бесконечной войны крепость стала воротами в Нормандию. Король Франции, осознав важность этого стратегического пункта и преимущества обладания им, сделал Гору отдельным военным округом. Теперь Гора стала военным плацдармом, не переставая при этом оставаться монастырем, и держатели тридцати фьефов, выделенных здесь, должны были защищать Гору. Англичане трижды осаждали Гору, но так и не смогли ее взять. Последняя осада, во время которой Людовик Этутвиль провел против англичан блестящую контратаку во главе девятнадцати рыцарей, – самая знаменитая из всех. [30] Но самым яркой фигурой этой эпохи является, пожалуй, Бертран дю Геслин, в конце XIV века бывший капитаном Понторсона и горы Сан-Мишель. Роль этого человека в событийной истории Франции, пожалуй, не самая большая, в отличие от истории становления самосознания французов. Это место, а он заслуживает одного из первых мест, он занимает по праву, поскольку был одним из первых среди тех, с чьей помощью кого Франция осознала и создала себя. Итак, задержимся же ненадолго перед образом этого гордого бретонца, который возвышается среди своих современников и соплеменников, как менгир среди невысоких камней.
Он родился в 1320 году недалеко от Ренна в замке Мот-Брун и был старшим ребенком в семье, где помимо него было еще четыре мальчика и шесть девочек. [31] Родители не очень любили его из-за некрасивой внешности и «в глубине души предпочли бы, чтобы он совсем не родился». Отсутствие родительской ласки вызывало в душе ребенка обиду, непослушание, бунт. Слуги дурно обращались с ним, а для его братьев и сестер у них всегда находилось доброе слово. Эта чудовищная несправедливость будила в душе маленького Бертрана бушующие страсти, поскольку нрав у мальчика был гордый и необузданный. В шесть лет его посадили на низкий стул в отдалении от стола, за которым собрались его братья и сестры с матерью. Бернар взял палку, вскочил на стол и закричал: «Вы едите в первую очередь, а я вынужден дожидаться, как крепостной. Я хочу сидеть за столом вместе с вами, а если кто-нибудь скажет хоть слово, я все переверну». Поскольку мать пыталась помешать ему сесть за стол при помощи хлыста, он перебил все тарелки. С этого момента его стали считать в доме сущим дьяволом. Но на самом деле Бертран был совершенно другим, под этой грубой маской скрывалась тонкая и ранимая душа. Спустя какое-то время после этого происшествия в замке остановилась монахиня. Это была крещеная иудейка, помешанная на занятии медициной и хиромантией. Когда она увидела Бертрана, сосланного родителями в угол к пастухам и извозчикам, она сказала ему: «Дитя мое, пусть то, что причиняет Вам страдания, будет вашим благословением!» Бертран, думая, что монахиня издевается над ним, как и все остальные, не позволил ей обнять себя. Но монахиня взяла его за руку с выражением сочувствия на лице долго изучала линии на его ладони, а потом предсказала, что мальчик вырастет мудрым и счастливым и что во всем королевстве Франция не найдется более значительного человека. Сраженный такой непривычной для него доброжелательностью, мальчик переменил свое поведение. Мимо проходил слуга, несший на блюде жареного павлина. Бертран взял у слуги блюдо, поставил его перед монахиней и, извинившись за грубость, подал ей светлого вина и стал прислуживать ей как почтительный и благодарный паж. Удивленная произошедшей переменой, мать Бертрана стала относиться к сыну лучше, но его отец продолжал относиться к нему как к мужлану и порождению зла.
Рыцарский поединок (с манускрипта XIV в.)
В шестнадцать лет дю Геслин был уже сложившимся мужчиной, мускулистым и крепко сбитым. Средний рост, темноватая кожа, курносый нос, глаза светлые, серые, широкие плечи, руки длинные, ладони маленькие. Когда началась война за герцогство Бретань, дю Геслин встал на сторону Шарля де Блуа, который поклялся в верности королю Франции. Противником де Блуа в этом конфликте был Симон де Монфор, признавший короля Англии. С этого момента жизнь Бертрана заполнили приключения: осады крепостей и городов, штурмы, засады, сражения, ночные вылазки. Он собрал вокруг себя небольшую армию, и вскоре по всей Бретани стали узнавать ее боевой клич «Геслин».
В это время дофин Франции и Генеральные штаты отказались ратифицировать мирный договор, подписанный в Лондоне королем Иоанном, по которому Англии отходило две трети территории Франции. Чуть раньше король Англии Эдуард III отправил герцога Ланкастера восстановить власть англичан в Бретани. Дю Геслину было поручено защищать Динан. Один из эпизодов, связанных с этой осадой, позволяет восстановить нравы той поры и увидеть характер дю Геслина. Во время короткого перемирия Оливье, младший брат Бернара, отправился прогуляться за городские стены. Английский рыцарь Томас Кентербери, отличавшийся большой надменностью, вместе с четырьмя дворянами напал на Оливье и захватил его, несмотря на то что воюющие армии договорились о перемирии. Вскоре дю Геслин отправился в английский лагерь. Там обнаружил герцога Ланкастера, занятого игрой в шахматы со знаменитым Иоанном Шандо. При игре присутствовали граф де Монфор, Роберт Ноллс, знаменитые полководцы, и множество английских сеньоров. Бретонский рыцарь приклонил колено, как того требовали правила приличия той поры. Герцог приказал ему встать и предложил вина. Но Бернар потребовал от него справедливости. Вызвали Томаса, он холодно бросил Бернару перчатку. Тот ее поднял и сказал: «Лживый рыцарь! Предатель! Я заставлю вас признаться в содеянном перед лицом всех присутствующих или умру от стыда». Дуэль состоялась на городской площади Динана. На дуэли присутствовал герцог Ланкастер. Он прибыл в город со свитой и был с честью принят в городе, который осаждал. Пеноэ, правитель Динана, был назначен следить за честностью поединка. Дю Геслин появился верхом на лошади, сияющий, закованный в латы, на голове легкий шлем, пика в руке. Сэр Роберт Ноллс, предчувствуя, что битва будет тяжелой, решил предложить от имени своего друга решить дело полюбовно. Но Бертран ответил ему с возмущением: «Я призываю в свидетели Господа и Деву Марию, что этот лживый рыцарь не избежит расправы, что я явлю всю мою силу и мастерство. Я или поражу его, или умру здесь, если он не протянет мне свой меч острым концом и не скажет: Я к вашим услугам!» «Он не станет этого делать», – быстро сказал Ноллс. «Будьте уверены, – сказал Бертран, – в таком случае он совершит огромную ошибку, поскольку позора следует бояться больше, чем смерти». «Во имя св. Михаила и св. Дени! К барьеру!» – вскричали французские герольды. «К барьеру! Во имя св. Георгия и Ланкастера», – вскричали англичане. Фанфары прозвучали пронзительно, соперники заняли места по обеим сторонам барьера и понеслись в центр площади. «Щиты повреждены, копья изломаны, с обоих соперников посыпались искры, но ни один не уступил». Противники развернулись и взялись за мечи. На щит и кольчугу посыпались удары, и вот они уже вцепились друг в друга и не отпускали. Лошади под ними яростно ржали и кусались. Соперники задыхались. Наконец, англичанин уронил меч. Дю Геслин соскочил с лошади и подобрал оружие противника с земли. Увидев это, англичанин бросился на спешившегося противника, чтобы сбить его с ног. Бертран принял вызов и попытался снова вскочить в седло. Лошадь встала на дыбы, и всадник споткнулся и покатился по земле. Бернару все-таки удалось усесться на коня, подобно «горному льву», и оглушить противника одним ударом. Ноллс вмешался: «Вы сделали достаточно для чести и славы. Я прошу вас передать вашего соперника герцогу. Этим вы проявите свою добрую волю». «Я последую вашему совету», – сказал Бертран. И обратился к герцогу Ланкастеру: «Благородный герцог, не сердитесь на меня и не обвиняйте ни в чем; не по моей воле он убит». «Он получил то, чего заслуживал, – ответил герцог, – а ваш поступок достоин похвалы и награды. Вашего брата Оливье выпустят из темницы». Эта яростная и рыцарственная битва дю Геслина за брата отражает его предназначение. После этого он всю свою жизнь сражался за то, чтобы освободить Францию от английского владычества.
