Карл Мунк - Один
Древние руны, оставленные йотунами твердили: «Люди, дети Хеймдалля, станут началом конца великих богов».
Ангвария в пророчества не верил, но, наблюдая, как морщится недовольно Один, подбирая пополнение дружины диких охотников, карлик хищно провожал взглядом каждый поворот головы Одина. Уродец подозревал, что будь он асом и зная о пророчестве, он-то бы позаботился, чтобы смертные, способные угрожать Асгарду гибелью, долго в Миргарде не смущали умы прочих. Так, по крайней мере, действовал бы он сам.
Правда, ничего устрашающего в юноше-подростке с еле пробившимся пухом усов, карлик не видел, да мало ли какие расчеты у асов. А Ангвари целью жизни поставил мешать желаниям грабителей-асов.
– Взять его! – Ангвари натравил на упавшего юношу дракона. Дракон выхватил парня в тот момент, когда Один протянул к нему руку. Дракон, отягощенный ношей, заскакал по полю, удирая с добычей.
Один, оставив поиски мальчугана-грума, помчался следом. Но в перелеске дракон, слившись с зеленью травы, испарился.
СНЫ СТАРОЙ ХАНЫ
Освин почувствовал, как копье противника пробило острием верхнюю одежду, вспороло кожу. Освин попытался мечом отбить повторный удар, но металл лишь скользнул плашмя по поверхности копья. Противник размахнулся и вбуравил копье в тело воина, резко выдернул оружие. Кровь, дымящаяся, ярко-алая, залила серый вязаный нагрудник из некрашеной шерсти, ударила из раны фонтаном, обрызгав лицо противника, наклонившегося и перевесившегося с коня. Копье пробило грудную клетку и застряло в позвоночнике. Тогда противник спешился. Уперся сапогом в раздробленную грудь врага и потянул изо всех сил. Кость затрещала и поддалась, выпуская копье из тисков.
Но ничего этого Освин уже не чувствовал. Он был мертв. По крайней мере, первой мыслью, когда кровавая мгла перед глазами рассеялась и кто-то грубо подпихнул под гудящие болью ребра, была мысль, что хотя бы после смерти можно бы и оставить человека в покое. Освин сквозь зубы ругнулся и еще плотнее зажмурил веки, когда повторный толчок, а затем и недвусмысленное приглашение заставили сесть и встряхнуть головой.
– Эй, волчье мясо! Хватит валяться!
Освин с трудом разлепил склеенные кровавой коркой ресницы. Он лежал на дощатом полу в полукруглом зале. Свет заслоняла мельтешащая фигура монстра, которого не могло быть в природе.
– Дракон! – простонал Освин, снова зажмуриваясь.
– А как же, – охотно отозвалось зеленое существо с вытянутой клыкастой мордой. Голову чудища украшал кокетливый хохолок из птичьих перьев. – Дракон я! А ты, – посоветовал дракон, как ни в чем не бывало, – вместо того, чтобы валяться, хотя бы умылся.
– Этого не может быть! Это сон!
Перед глазами, кружась, всплывали картины первого боя, ставшего для Освина и еще многих последним.
Рассвет застал лагерь винилов в последних приготовлениях. Несмотря на сотни людей, укрытых в тени повозок, было тихо. Лишь слышался негромкий гортанный голос колдуна, отдававшего распоряжения своему помощнику, глухонемому мальчику лет десяти, да изредка коротко заржет лошадь, по тянув воздух ноздрями.
Наконец воин, отличавшийся от прочих роскошью расшитого мелким жемчугом плаща, рискнул бросить на колдуна косой взгляд:
– Старик, что молвят боги? Кому дарует Высокий победу?
Колдун не ответил, смерив воина презрительным взглядом, предпочитая при себе придержать мнение и о богах, и о недоумках, рискнувших выступить против вандалов. Вандалам покровительствовал сам Один, верховный ас – -у винилов не было ни малейшего шанса. Впрочем, колдун подозревал, после битвы среди воинов вряд ли кто останется в живых, чтобы призвать старика к ответу.
Но пока битва не началась, полагалось отработать положенную плату. Старик подтянул черную овцу со спутанными веревкой ногами. Животное хрипло дышало, безумно поводя темным глазом.
«И тут сплутовать решили», – мельком отметил про себя колдун: животное было старым и так собиралось в скором времени околеть. Но сделал вид, что жертвоприношение как раз во вкусе Великого Одина.
Сделал знак Мариусу. Мальчонка послушно выдернул из-за пояса рукоятку от кинжала. Встряхнул в воздухе – сверкнуло остро отточенное лезвие. Воины зароптали и попятились от заколдованного оружия. Колдун неприметно хмыкнул: этот трюк с выбрасывающимся лезвием всегда удавался. Впечатление и сейчас произведено должное.
А Мариус тут как тут. Вцепился в овечью шерсть, удерживая голову животного на сером гранитном валуне.
Взлетело вверх лезвие кинжала. Резануло воздух и, не замедляя мазок, вспороло горло овцы. Темно-красная кровь вначале ударила тоненькой струйкой. Края раны разошлись. Животное еще всхлипнуло, дернулось в агонии. Потом темный глаз закатился. Кровь из перерезанного горла стекала черной лентой и тут же впитывалась в песок.
– Великий Один! К твоему светлому престолу Хлидскьяльву взываю я, могущественный колдун и твой верный слуга! Взывают к тебе могучие воины винилы! Взывает праведный гнев на гнусных вандалов, коих время призвать к расплате! Ответь, Один! Ответь!
– Ответь, Один! Ответь! – взвыли, разрывая натянутый шелк тишины сотни глоток, привыкших скорее к брани и грубоватому хохоту, чем к коленопреклоненным моленьям.
От рева вздрогнули листья на деревьях и осыпались, словно в октябре. Испуганно шарахнулось по небосводу солнце.
А воины, обернув изрезанные ветрами и соленым морем лица к небу, вопили и бесновались, потрясая в воздухе копьями. Звон металла вклинился в сон Одина дребезжанием. Верховный ас поморщился. Рев с земли не смолкал.
– Да так они весь город перебудят, – разозлился Один, спуская на пол ноги и нашаривая сапог.
Выглянул в окно. Далеко внизу, на. земле, колыхалось черное море голов. Это было то, чего Один терпеть не мог: людская беснующаяся толпа, без единого человеческого лица, с одной искупленной мыслью на всех.
– Стадо! – брезгливо пробурчал Один, обуваясь и набрасывая на плечи плащ. – Безмозглое стадо!
А рев не смолкал, ширился, нарастал, ударяя спереди. Застав врасплох, накидываясь сзади.
Один в ярости окинул залу: чем бы швырнуть в недоумков. На глаза подвернулась погремушка Бальдра. Ас размахнулся и швырнул игрушку в клубящуюся толпу внизу.
– О! – шелестом долетел до небесного града благоговейный стон и умолк.
– Порядок! – ударил ас ладонью о ладонь. Но спать уже расхотелось.
Один окинул оком соратничков. Вчерашняя попойка для многих обернулась утренним похмельем и жестокими головными болями. Один проскользнул, переступая через спящих вповалку воинов, из Гладсхейма. После спертого воздуха жилища, пропитанного мужским потом и винными парами, утро показалось Одину райским рассветом. Он любил свой город, любил бродить в одиночестве по узеньким переплетениям улиц, свистом гоняя с черепичных крыш городских жирных голубей.
Фригг злилась:
– Когда ты бросишь это ребячество? Люди слагают о тебе песни, боготворят, рассказывают легенды о твоей мудрости и силе. А поглядел бы кто, что ты, словно несмышленыш, голубей гоняешь, то-то даров великим асам поубавилось!
– Куда тебе дары? – отмахивался Один. Но переспорить жену не удавалось.
Один и в самом деле не чувствовал себя ни мудрым, ни могущественным. Ему куда как забавней казалось самому научиться чему-то, чем волочь на плечах взваленную судьбой ношу.
Асгард просыпался с трудом. То из одной, то из другой двери жилищ вприпрыжку выскакивала раскрасневшаяся от сна физиономия и приседала в ближайшем кусточке, чтобы тут же уже вразвалку вернуться обратно.
С асом мельком здоровались. Кое-кто пытался завязать пустой и легковесный разговор. Один отмахивался, торопясь к городским воротам, пока не проснулась Фригг и не придумала ему работу по дому: удерживать мужа у собственного подола у Фригг, пожалуй, уже входило в нездоровую привычку.
– Эй, на сторожевой башне! – окликнул Один стражников, стороживших невесть что и от кого: смертным пути в Асгард не было.
А мертвые воины выбирались в дружину Одином самолично – лишь так он мог собрать в Асгарде ребят, свободных от предрассудков, всегда готовых всласть повеселиться и не занудствовать о божественном предначертании. От таких героев Одина воротило, ему за глаза хватало бесконечных взвизгиваний колдуний и шаманов, взывающих к Одину по любому пустяку: от того, к примеру, будет ли в среду дождь до неистовой мольбы о двойне у черной козы.
Когда доставали просьбами особо, Один попросту сбегал из Асгарда, оставляя вместо себя кого-нибудь из парней потолковей.
В этот раз ас собрался отлучиться ненадолго: по его расчетам, от нахальных винилов с их мерзким колдуном-старикашкой уже осталась мелко нарубленная капуста.
Жесток Один не был – не был и сентиментален. Жизнь и смерть так дружно маршируют по дорогам Асгарда и Хеля, что Один не видел особой разницы. Ну, в самом деле, есть, спать и любить женщин – какая разница, в каком естестве. Жизнь и смерть – лишь чередующиеся времена года, но почему-то никому не приходит в голову сетовать, что за весной пришло лето.
