Гянджеви Низами - Пять поэм

Кей-Хосровову чашу, о кравчий, возьми,—
Так отрадно сверкает она пред людьми.

Пусть вином она будет полна и готова
Для того, в ком сиянье царя Кей-Хосрова.

Правосудья носитель! Светлее зари
Озаряющий мир! О второй Муштари!

Есть у нас Кей-Хосров! И живет во мне вера,
Что не трудно узреть нам царя Искендера.

Хоть с небесной те звезды ушли высоты,
Продолжатель Хосроев сверкающих — ты.

И спокойно, о Властный, ты властвуешь в мире,
Потому что с их помыслом царствуешь в мире.

Хоть весь мир восприял твоей славы чекан,
Хоть тобою покой миру нашему дан,

Обольщаться тебе все же миром не надо:
Будет небо твоим вожделеньям не радо.

Что с влюбленными в мир мир свершает, взгляни!
Как не ласков он с ними! Как страждут они!

Окружая престол вихрем злым и веселым,
Как играет он тем, кто играет престолом!

Опьянившихся сладким дурманом вина
Поразил он, — по в чем же была их вина?

Если ты — Кей-Хосров, семь кишверов приявший,
Если ты — Искендер, все величье познавший,

То от чаши и зеркала все свои дни
Больше блага имей, чем имели они.

Что б ни делал, сбирай ты припасы в дорогу:
Ты без добрых деяний не надобен богу.

О даритель венцов! О горящий венцом!
О завещанный нам венценосным отцом!

Веселись, хоть ушли те, что веселы были,
Ты — в венце, хоть венцы все они позабыли.

Пусть красив этот сад, как фазанье крыло,
Отцветет он, как всё, что когда-то цвело.

Прочь ушел кипарис: нет царя Ахситана!
Ты ж цвети всем цветением крепкого стана.

Пусть, ко мне снисходя, дал мне силу и вес
И вознес он меня до высоких небес,

Оценил ты меня еще выше, — в награду
Дал бродить мне по царственной щедрости саду.

Пусть же звезды, что правят земною судьбой,
Дверь отрад раскрывают всегда пред тобой!

Никого тебе равных, о щедрый, не стало.
Так живи, чтоб сиянье твое мне блистало!

Что ж еще я свершил? Где носило меня?
По каким бездорожьям гонял я коня?

Видя чашу и трон с его древним узором,—
Трон, что служит отрадою только лишь взорам,

Ибо каждый престол для души и ума
Всех сидящих на нем — не престол, а тюрьма,—

Царь позвал Булинаса. Пред чашей Хосрова
Сел мудрец, чтобы тайны не стало покрова

На устройстве сосуда, который умел
Отражать буйный мир и чреду его дел.

Взор вперил Булинас в надпись дна золотого
И прочел начертанье от слова до слова.

Там, где чаша скреплялась, узрел он, дивясь,
Еле видимых строк прихотливую вязь.

И вгляделись и царь и мудрец в эти строки
И расчет их постигли премудрый, глубокий,

И все числа, что были таимы в строках,
Затвердил Булинас, затвердил шаханшах.

И когда возвратился к румийским пределам
Искендер, то владеющий разумом смелым,

Прозорливый мудрец, помня чашу сию,
Астролябию круглую создал свою.

Искендер, древней чаши познав построенье
И на троне прославленном отдохновенье,

Молвил так: «Ради дремы не сядет вовек
На священный престол ни один человек!»

И тогда Булинас чародейные знаки
Начертал на престоле великом, и всякий,

Кто б воссел на престол, его блеском влеком,
Был бы вмиг с него сброшен внезапным толчком.

Я слыхал, что и ныне толчками порою
Угрожает престол и дрожит над горою.

И, в Сарире побыв, все увидевши там,
Словно сам Кей-Хосров, царь пошел ко вратам.

Трон и чашу он знал! И царю Искендеру
До́лжно было узреть Кей-Хосрова пещеру.

Управитель Сарира немало труда
Положил, чтоб с Владыкой пробраться туда.

В бездорожье кремнистом, возвышенном, тесном
Скакуны их дрожали пред всем неизвестным.

Даже скользких тропинок скала не хранит!
Разбросал по осколкам осколки гранит.

…Воет ветер, гремит о граниты подкова.
Закричал проводник: «Вон приют Кей-Хосрова.

В нем уснул он. Взгляни! Труден, тягостен путь:
Со скалы на скалу нам опасно шагнуть.

Для чего устремляться, как будто за кладом,
К недоступной пещере по этим громадам,

Рыть ногтями дорогу под сумрачный кров?
Ты страшись в ней уснуть, как уснул Кей-Хосров!

Путь всех тех, кто срывал с неизвестного полог,
Был и скользок, и крут, и мучительно долог.

Поверни повода. Жизнь бесценна твоя,
А быть может, в пещере таится змея!»

Слез с коня Искендер. Нет, не придал он веры
Слову спутника! Должно дойти до пещеры!

Устремился он к ней. Шел водитель пред ним,
Шел за ним Булинас. Был не явственно зрим

Тесный вход, о котором твердили поверья,
И достиг Искендер темной тайны преддверья;

И объял Искендера неведомый страх:
Устрашился творца этот праведный шах.

Видит трещину царь между тесных расселин,
Верно, путь этот стиснутый смертным не велен!

Все ж пробрался в пещерную глубь государь,
Чтоб увидеть останки уснувшего встарь.

Лишь мгновенье прошло, и сверканьем багровым
Низкий свод засверкал… «Здесь, под этим покровом,—

Молвил царь Булинасу, — огонь и пары?
Что за тайна в расселинах этой горы?»

И взглянул Булинас: вся пещера изрыта
И сверкает огонь из провала гранита.

Словно кладезь, глубок был и страшен провал,
И огонь языки в нем свои извивал.

Эту пламени пасть мы узреть не могли бы:
Заградили ее каменистые глыбы.

Булинас ищет путь, ищет пламени суть.
Нет, еще не сияет познания путь!

И веревкой мудрец обвязал себе пояс,
Стал спускаться он вглубь, в страшной пропасти кроясь.

Уяснить он хотел себе свойство огня,
Что пылал, как пожар уходящего дня:

Не рассеян, а собран огонь! Искендера
Мудрый спутник постиг: это вспыхнула сера.

Знак он подал. Подняться ему помогли.
Помолился мудрец о Владыке земли.

И сказал: «Поспешим! Этот кладезь не влагу,
Но огонь лишь сулит. Бойся! Дальше ни шагу!

Душит сера, там все только ею полно.
Это жаром ее все вокруг сожжено.

Знал о ней Кей-Хосров — был он сведущ без меры,—
И укрыл камень мудрости в пламени серы».

Царь молитву прочел, мускус бросил в огонь,
Сделал шаг и услышал, как ржет его конь.

Но из тесной лощины исхода не стало,
И с вершины спуститься надежд было мало:

Туча встала над морем, направила бег
На вершину горы и просыпала снег.

Был засыпан весь мир, всем живущим на горе,
От вершин до ложбин, от равнины до взгорий.

Искендер заблудился; как слезы, с ресниц
Снег он сбрасывал. Видя, что нету границ

Белоснежным буграм, к белоснежным вершинам
Вышли люди из замка. В порыве едином

Удалось вкруг лощин им завал разгрести
И с трудом утоптать снег на скользком пути.

С их помогою царь, на коне понемногу
Все сугробы осилив, увидел дорогу.

Лишь павлин отобрал у блестящей Хумы
Белоснежную кость, — мир исполнился тьмы,

И украсивший трон и все области мира
С Булинасом спустился с вершины Сарира.

Он вернулся в свой стан, и над ним, как всегда,
Неизменного счастья сияла звезда.

Отдохнул он от зноя и темного страха,
Что объял его в мрачном прибежище шаха.

Распростертое тело, что в усталь пришло,
Под рукой растиральщика дрему нашло.

Тихо спал Искендер, повелитель всевластный,
До рассвета, явившего свет свой неясный,

А когда вспомнил день о просторе земном,
И разбил в небесах свою флягу с вином,

И на глину земли бросил пруд бирюзовый
Благовонных стеблей золотые покровы,—

Повелел государь и вина и сластей
Принести и созвать и своих и гостей.

Благодушный царевич, властитель Сарира,
Был на месте почетном в течение пира.

Царь с царевичем чаши вздымали в руках.
Упоен был напитком рубиновым шах,

А затем Искендера рука к одаренью
Приступила. Услада и сердцу и зренью

Потекла перед гостем: венцы он обрел,
Ожерелья, из кости слоновой престол;

Златотканый кафтан, на котором Плеяды
Из жемчужин и яхонтов тешили взгляды;

Из большой бирюзы сотворенный сосуд,
Мог войти апельсин в углубленный сосуд;

Кубок маленький, грань его так и пылала,
Весь он вырезан был из огромного лала;

Лучезарный поднос; как цветущий миндаль,
Был красив его блещущий горный хрусталь;

Десять гордых коней, их алмазные сбруи
Так сверкали на них, как источников струи;

Сто верблюдов поджарых и с крепкой спиной,
Шедших с грузом поклаж вереницей одной;

Из каменьев цветных, что скрывали сосуды
На столе пирования, — целые груды.

Каждый спутник царевича, славя судьбу,
Всю расшитую золотом принял кабу,

Так рукой тороватой Властителя мира
Было щедро украшено царство Сарира.

К длани царской царевич с лобзаньем приник,
И в свой горный удел повернул он свой лик.

В барабаны забили; подобные буре,
Зашумели войска; стяг вознесся к лазури.

В степи тронулся шах; воин, страшный врагам,
Безмятежно стремился к морским берегам;

И в степях поохотился он две недели,
И знамена опять свод небес приодели.