Гянджеви Низами - Пять поэм

Ты услады и ласки, о кравчий, смеси
В своей чаше и страстным ее поднеси!

Не промедли, просить не заставь себя дважды,
Ведь влюбленные ждут и сгорают от жажды.

Принеси свою руту. В дремоте весь мир.
Руту сыпь на огонь! Да спасется эмир!

По запретным путям дам идти я рассказу,
И без руты боюсь я подвергнуться сглазу.

Если будет вздыматься спасительный дым,
Неподвластен я буду наветам пустым.

Много темных бродяг в этой тайной ложбине.
О беспечный! Ты также страшись их отныне.

Не оставить ли дни? Так дела их страшны,
Что от них заклинанья творить мы должны!

Отойду — и с земною покончу игрою,
Полный крови котел плотной крышкой закрою.

Изучающий древность в размерных строках
Начертал о случившемся в дальних веках:

Веру в пламя отвергли; оно угасало.
И огню поклонявшихся больше не стало.

Искендер повелел, чтоб с урочного дня
Все иранцы забыли кумирни огня,

Чтобы всюду восставили старую веру,—
Ту, что светом была самому Искендеру,

Чтоб имущество магов сожгли, чтобы в прах
Обратили кумирни во всех городах.

В каждом капище, так было всюду в Иране,
Надлежащих наставников зоркой охране

Доверяли сокровища. Доступа к ним
Никогда еще не было смертным другим.

И бездетный богач, ждя загробной награды,
Оставлял этим капищам все свои клады,—

Бесполезными были они для страны,
Хотя сотням сокровищниц были равны.

Искендер, эти храмы разрушив, свободу
Отдал кладам; он пролил их будто бы воду.

Ведь когда он кумирни разрушил и срыл,
В них сокровищниц полных не мало он вскрыл.

Всех мужей, почитающих пламя, все время
Окружало прельстительниц нежное племя.

В день весенний Джемшида и в праздник Саде
Неуемный огонь прославляли везде,

И разубранных девственниц гнали из дома,
Чтобы страсти услада им стала знакома.

И вдоль улиц, ладони в румянах воздев,
Пробегала толпа опьяняющих дев.

Чаши с хмелем вздымая, они, по уставу,
Восклицали неистово магам во славу.

Восклицанья из Зенда, и клики, и дым,
Заслоняющий звезды навесом густым!

Обольщающих дев были ласковы взгляды,
И приманчива речь, и красивы наряды;

Лишь лукавство одно было ведомо им.
Чем смогли бы они заниматься иным?

Эта — кудри взовьет, та — замрет в томном стоне,
Эта — в пляску пойдет, та — заплещет в ладони.

Ты взгляни — кипарисы со связкой цветов!
Все они — кипарисы со связкой цветов!

В светлый день, когда видели: небо умчало
Старый год и пришло новых чисел начало,

Все дома и все улицы были для всех
Незапретным простором сердечных утех.

Пировали везде, и меж звона и гула
Злая смута росла из такого разгула.

Но когда лишь одна жемчуговая нить
Захотела собою весь мир осенить,—

Прочь отпрянула смута: с единым владыкой
Мир вернее пойдет по дороге великой.

Ведь один венценосец желаннее ста:
При избытке дождя не взрастет ни куста.

Царь велел всем невестам, как им и пристало,
Нравы магов отринув, надеть покрывало,

И чтоб нежный свой лик, как велось искони,
Только матери с мужем являли они.

Со скрижалей стерев волхвования слово,
Он из винных подвалов всех магов сурово

Изгонял. Нечестивую веру поправ,
Он восставил и правду, и праведный нрав.

И от пламени веры, что смертным предстало,
У служивших Зердушту пыланья не стало.

С той поры богатеи менялам-жрецам
Оставлять не хотели сокровищ на храм,

И красавцы, чьи щеки с гранатами схожи,
Жарких дев увлекали на брачное ложе.

Все кумирни наполнив лишь мраком густым
И служивших огню разметавши, как дым,

Царь велел, чтоб, вступив на благую дорогу,
Все народы служили единому богу,

Чтоб, склонясь к авраамовой вере, они
Месяц с солнцем забыли на вечные дни.

Раздавателю тронов досталась порфира,
И погнал он коня по ристалищу мира.

И победа над ним возносила венец,
Нам поведал об этом великий певец.

Если ты захотел в изложении новом
Слушать все, что явил он благим своим словом,

Старый хлопок ты вынь из ушей, иль мой сказ
Явит рваную ветошь, — не светлый атлас.

От людей, обладающих разумом ясным,
Я слыхал о пути Искендера прекрасном.

Много хартий имел я, и ценный улов
Я добыл из потока бесчисленных слов.

Не одна надо мной проплывала година,
Много разных листов я собрал воедино.

Камни мудрости чтя выше тленных услад,
Я хранилище создал, — в нем светится клад.

Вот о чем еще молвил рассказчик, чтоб снова
Осчастливить внимающих прелестью слова:

Взяв у Дария царство и царственный трон,
Царь оставил пределы мосульские. Он

В Вавилон поспешил, и, по слову преданий,
Он омыл эту землю от всех волхвований.

Лишь вступил в этот край его царственный конь,
Был нечистых мобедов погашен огонь.

Книги Зенда он жег — это книги дурные,
Хоть из них, он сказал, я оставлю иные.

Дымный пламень в сердцах погасил он, вернуть
Он сумел всех неверных на праведный путь.

Он затем Азурабадакан, по совету
Всех вельмож, посетил. И в пример всему свету

Он огонь угашал, он смывал письмена,
Чтоб забыла о магах вся эта страна.

Был тут некий огонь, а вокруг него камень.
«Худи-сузом» в народе звался этот пламень.

В золотых ожерельях склонялись пред ним
Сто эрпатов. Неверными был он ценим.

Повелел Властелин, чьим сияньем украшен
Был весь мир, чтобы был этот пламень угашен.

И свернул все шатры боевой его стан:
Царь помчался туда, где расцвел Исфахан,—

Этот город, такой разукрашенный, в коем
Все дышало богатством и сладким покоем.

Венценосец был радостен радостью той,
Что сверкает, когда мы спешим за мечтой.

И немало огней погасил он эрпатов,
В рог бараний немало скрутил он эрпатов.

В Исфахане был храм, и китайский узор
Покрывал его стены и радовал взор.

Ряд пленительных девушек — так но уставу
Надлежало — был в капище. Нежно отраву

Лил их взор. Словно в глину вступала ступня
У взиравших на розы в сверканье огня.

Но Азар-Хумаюн — отпрыск славного Сама,
Чародейка — была лучшей розою храма.

Заклинанья шепча, красотою сильна,
У сердец отнимала рассудок она.

Как Харута, любого волхва пред собою
Неизменно склоняла она ворожбою.

И когда Искендер приказал, чтоб снесли
Сей притон, сей позор исфаханской земли,—

Всей толпе горожан эта правнучка Сама
Показала дракона над стенами храма.

И, увидев, как взвихрился черный дракон,
Весь народ этим призраком был устрашен.

Побежали, друг друга сшибая, и с криком —
Все к царю Искендеру в испуге великом:

«Там, над храмом, дракон, всех он в лапах сожмет,
Грозно брызжет он пламенем, как огнемет!

Не подступишь к нему! Он поднялся, взирая
На людей, он пройдет, весь народ пожирая!»

Царь спросил у везира: «Кто знает у нас
Эти чары?» Ответствовал тот: «Булинас

В чародействе искусен. Ему все обманы
Волхвований знакомы и все талисманы».

Царь спросил Булинаса: «Как могут, скажи,
Так обманывать эти приспешники лжи?»

Был ответ: «Можно, тайной наукой владея,
Вызвать образ любой. Все в руках чародея.

Повели — я желанье твое утолю
И дракона поймаю в тугую петлю».

Царь промолвил: «Создание черного духа
Уничтожь, чтоб о нем больше не было слуха!»

Булинас тотчас к храму пошел, а дракон
Над стеною стоял, вдаль посматривал он.

И Азар-Хумаюн тут увидела сразу,
Что стекло ее лжи поддается алмазу.

И кудесница вновь начала колдовство,
Чтоб, смутив мудреца, обесславить его,

Но хоть чары ее были властны и яры,
На саму чаровницу обрушились чары.

Вся бессильная власть неисполненных чар
Самому чародею наносит удар.

Прозорливый мудрец властной силою знанья,
Побеждая, сковал все ее заклинанья.

И, в движении звезд уловив череду,
Ту, что может к колдунье приблизить беду,—

Взял он горстку суда́ба и бросил в дракона.
Он для чар чародейки добился урона

Этим действием быстрым. Заклятьем одним
Он дракона сломил и расправился с ним.

Увидала она, что магической власти
Лишена, и, в испуге от этой напасти,

Пала в ноги румийцу, прося у него,
Чтобы дал ей узреть Светоч мира всего.

Булинас увидал чаровницу, — и ясной
Стала участь его: тяготенье к прекрасной.

Он, сказав, что пощаду он дать ей готов,
Спас ее от людей, избивавших волхвов.

Дал он людям приказ. Пламя вспыхнуло ало,
И все росписи капища разом пожрало.

Луноликую свел он к царю. «Это он,—
Так сказал Булинас, — огнеокий дракон.

Эта женщина ведает многие тайны,
И деянья волшебницы необычайны:

В недрах праха ей слышно движение вод,
От круженья удержит она небосвод;

Месяц с неба сорвет; все затворы — нелепость
Перед ней, проходящей по ниточке в крепость.

О ее красоте что скажу? Посмотри!
Эта дева прекрасней прекрасных пери.

Мускус локонов обнял чело чародейки
И кольцо за кольцом лег у розовой шейки.

Славу дивной, о царь, я навек погасил,
Преградил ей дорогу, лишил ее сил.

Мне сдалась она, царь, побледнев от испуга.
Пусть увидит во мне не врага, а супруга.

Удостой ее службой, мне счастье устрой,
Пусть мне будет царицей она и сестрой».

И сверкнул перед царским внимательным взором
Светлый лик, окаймленный каменьев узором.

Царь сказал Булинасу: «Ты справился с ней.
Пусть вина она выпьет из чаши твоей.

Все ж кудесницы козни прими во вниманье —
И уловки ее, и ее волхвованье».

И за счастье обнять ту, которую спас,
Перед щедрым царем пал во прах Булинас.

И пери́, что была всех милей чернокудрых,
Ввел он в дом. Да! Пери́ хитроумнее мудрых.

С ней мудрец до конца овладел колдовством,
И звался он с тех пор — Булинасом-волхвом.

Но кудесником стал ты иль стал звездочетом,
Смерть придет — и пред ней ты предстанешь с отчетом.