Сборник - Поэзия и проза Древнего Востока

Я поведаю об отреченье,
О том, как отрекся Зрящий,
О том, как, все обдумав,
Он избрал отреченье от мира.

«О, как тесно жить в доме,
В этом вместилище пыли!
Отреченье — жизнь на просторе», —
Так решив, он отрекся от мира.

Отрешившись, он отвратился
От грехов, совершаемых телом,
Уничтожил проступки в речи,
Очистил свое пропитанье.[747]

Отмеченный лучшими знаками,
Пошел к Раджагахе Будда,
И в главный город магадхов[748]
Вошел он за подаяньем.

Тут увидел его Бимбисара,[749]
На террасе дворца стоявший,
И, узрев богатого знаками,
Сказал своим приближенным:

«Взгляните на него, почтенные!
Он чист, высок и прекрасен,
Добродетелей преисполнен
И вперед глядит лишь на сажень;

Вниз глаза опустил, собран…
Нет, он не низкого рода!
Эй, слуги, бегом бегите
И, где живет он, узнайте!»

И посланные царем слуги
Побежали за ним следом, —
Куда направится бхикшу?
Под каким укроется кровом?

Он же, собранный и разумный,
Сдержанный, себя обуздавший,
От двери к двери переходя,
Быстро наполнил кружку.

А затем, собрав подаянья,
Вышел из города муни
И повернул к Пандаве,[750] —
Так вот где он жить будет!

Когда он вошел в жилище,
Послы подошли поближе,
А один из них, возвратившись,
Царю обо всем поведал:

«Этот бхикшу, великий царь,
На восточном склоне Пандавы
Сидит, как могучий тигр,
Как лев в горной пещере».

Слово вестника услышав,
Царь на колеснице прекрасной
Отправился, поспешая,
Прямо к горе Пандаве.

Там, где кончалась дорога,
Кшатрий сошел с колесницы[751]
И, пешком добравшись до места,
Вошел в хижину к бхикшу.

Усевшись, царь обменялся
С ним приветственными речами.
А затем, после приветствий,
Сказал он такое слово:

«Ты, юноша, совсем молод,
В нежном возрасте, почти мальчик,
Как родовитый кшатрий,
Красотой великой отмечен.

Я — царь, украшение войска,
Первейший из героев, —
Дарую тебе богатство.
Скажи мне, откуда ты родом?»

«В Косале,[752] царь, прямо
У подножия Гималаев
Есть земля, что славится всюду
Могуществом и богатством.

Из славного племени сакьев,
Прародитель которого — Солнце,
Я ушел, отрешившись от мира,
Не стремясь ни к каким усладам.

В наслаждениях видя опасность,
В отречении зря защиту,
Я буду прилежно трудиться —
Для меня только в этом радость!»

Воистину жизнь смертных
Беспричинна и непонятна,
Краткосрочна и беспокойна,
Исполнена мук тяжких.

Невозможно ведь так сделать,
Чтоб не умереть, родившись.
За старостью следует смерть, —
Таков закон непреложный.

Как у плодов созревших
Страх поутру сорваться,
Так и у тех, кто родился,
Вечный страх перед смертью.

Ведь, как кувшины и чаши,
Что сделал из глины горшечник,
Все когда-нибудь разобьются,
Так прервется и жизнь смертных.

Глупец и мудрец ученый,
Старик и юноша нежный —
Все они кончат смертью,
Над всеми — власть смерти.

И когда она их настигнет
И они отсюда уходят,
Не удержать тогда отцу сына,
Родичу не защитить родного.

Подряд, как коров на бойню,
Смерть уводит с собой смертных
А родные глядят им вслед,
Тоскуя и горько плача.

Как видишь, мир поражен
Старостью и смертью.
Но мудрецы не скорбят,
Непреложность закона зная.

Ведь тебе не известен путь,
Каким он пришел и ушел.
Не зная конца пути,
О чем ты рыдаешь?

И если бы тот, кто скорбит,
Как безумный, себя терзая,
Выигрывал этим хоть что-то,
То же делал бы мудрый.

Но скорбью и горьким плачем
Не обретают покоя.
Лишь сильней становятся муки,
Слабеет и сохнет тело.

Тот, кто себя терзает,
Становится худ и бледен.
Но ему не вернуть умерших.
Тщетны рыданья и вопли.

Не убивающий скорбь
Страдает еще сильнее;
Рыдающий над покойным
Попадает во власть скорби.

Взгляни на этих людей,
Спешащих к перерожденью, — [753]
Они, в лапы смерти попав,
Как рыбы в сетях, бьются.

Все ведь бывает не так,
Как о том помышляешь.
Знай же — разлука эта
С родными неизбежна.

И пусть даже сотню лет
Ты проживешь или больше,
Все равно от близких уйдешь,
Расставшись с жизнью здешней.

Так перестань же рыдать!
Послушай совет архата,[754]
О покойном скажи себе:
«Мне его не найти больше».

Когда загорается дом,
Пламя тушат, залив водою.
Так и тот, кто мудр и учен,
Тверд и исполнен достоинств,
Разгоняет возникшую скорбь
Тут же, как ветер — солому.

И если счастья желаешь,
То причитанья и вопли,
Желания и недовольства, —
Эту стрелу — из себя вырви!

Отравленную стрелу вырвав,
Покой обретешь душевный.
Уничтожив в себе все печали,
Беспечальным станешь, потухшим.

Когда журавлиха, завидев черную тучу,[756]
Расправляет ослепительно-белые крылья
И в страхе, стремясь укрыться от ливня, летит к скалам,
Аджакара́ни-река бывает тогда так прекрасна!

Когда журавлиха, завидев черную тучу,
Взмывает вверх, белизною слепящей сверкая,
И в страхе, не зная, где скрыться, расселину ищет,
Аджакарани-река бывает тогда так прекрасна!

Да и как тут в восторг не прийти
От раскидистых джа́мбу,[757]
Что украшают берег реки
За моею пещерой?

Лягушкам здесь не угрожает змеиное племя.
Важно квакая, они говорят друг другу:
«Еще не время уходить от горных речек;
Аджакарани надежна, благостна и прекрасна».

Когда мудрый постиг, что не только старость и смерть,
Но и все, к чему влекутся глупцы, есть страданье,
И теперь размышляет, страданье поняв до конца, —
Есть ли в мире бо́льшее наслажденье?

Когда привязанность, приносящую горе,
Всеми печалями мира чреватую жажду
Победив и уничтожив в себе, он размышляет, —
Есть ли в мире бо́льшее наслажденье?

Когда благой, изгоняющий всякую скверну,
Восьмеричный путь,[758] из всех путей наилучший,
Мудрости оком узрев, он размышляет, —
Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда он творит в себе независимый мир,
Где царит покой, где нет печали и нет пыли
И где разрываются все оковы и все путы, —
Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда в небе гремят барабаны грома
И потоки дождя затопляют пути птичьи,
А бхикшу, в пещере укрывшись, размышляет, —
Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда на берегу заросшей цветами реки,
Над которой в венок сплелись верхушки деревьев,
Он сидит и, радостный, размышляет, —
Есть ли в мире большее наслажденье?

Когда глубокой ночью в безлюдном лесу
Дикие звери рычат и ливень шумит,
А бхикшу, в пещере укрывшись, размышляет, —
Есть ли в мире большее наслажденье!

Когда, бесстрашный, мысли свои укротив,
Среди скал, под сводом пещеры горной
Он, от скверны очистившись, размышляет, —
Есть ли в мире большее наслажденье?

И когда, счастливый, без печали, смыв скверну,
От помех, страстей, желаний освободившись
И все язвы уничтожив, он размышляет, —
Есть ли в мире большее наслажденье?