Автор Неизвестен - Великий плут смеётся: Анекдоты о ходже Насреддине
Ходжа заметил: «Лживое утверждение в вашем высоком присутствии указывало бы или на идиотство человека, или на безумие. Я-то не дурак, чтобы рисковать своей жизнью, и не сумасшедший, которого сажают в смирительный дом. Очевидно, я знаю, что вам докладываю. Но только дайте мне сроку три месяца и соблаговолите отпустить мне на расходы столько-то денег, а остальное уж предоставьте мне».
В предположении, что, конечно, дело это кончится какой-то потехой, требования ходжи были исполнены. В течение трех месяцев ходжа хорошо кушал, пил, а утром и вечером обучал осла. Когда срок истек, на плошади устроено было по указанию ходжи собрание, и в назначенный час показался изумительный осел, на котором красовались расшитые золотом седло и попона; осла вел под уздцы ходжа. Раскланиваясь во все стороны, оба они, осел и ходжа, направились к книге, положенной на скамью. Осел спешно начал перелистывать языком страницы и, до определенного места, обернулся к ходже и грустно заревел по-ослиному. Присутствующие разразились смехом, смешанным с удивлением. Стало весело и эмиру Тимурленгу. Он пожаловал ходже большие дары и спросил у него, как он обучал осла, и ходжа рассказал следующее:
«В тот день, когда я привел осла в конюшню, я пошел на базар и купил сто листов пергамента. Пергамент снес я переплетчику и велел сделать толстую тетрадь. А между страницами положил ячмень. Дней десять я ежедневно несколько раз сам раскрывал страницы и показывал их ослу, — осел подбирал ячмень. Через пятнадцать дней я клал тетрадь перед ним, иногда заставлял его самого открывать, а иногда сам открывал. Таким образом осел научился открывать тетрадь. Но иногда на него находила ослиная тупость, и он ни за что не мог понять, что ему нужно делать. И вот, чтобы он не осрамил меня, я все время упражнял осла; морил его голодом и научил перелистывать правильно языком страницу за страницей. А иногда я не клал ячменя; тогда, переворачивая страницы, он видел, что труд его впустую, и от голода начинал реветь. Мне самому понравилось такое обучение, и я от души смеялся в конюшне. Для меня это стало наилучшей забавой, тем более, что благодаря ослу мне перепало немало денег, и я кушал и пил в полное свое удовольствие. Последнее испытание, проделанное в вашем присутствии, — есть результат двухдневного голода. Осел перебрал все страницы и, не найдя ячменя, посмотрел на меня жалобно и заревел. А эта рукопись, вынесенная на площадь, написана художественно, со всем искусством; с виду она похожа на ту рукопись, что была в конюшне, но в той, разумеется, не было никаких письмен, а были одни кривульки, расположенные строчками».
Добавление
Когда в собрании стали говорить: «Это что за чтение? Мы ничего не могли разобрать. Ну, осел раскрыл рукопись и, когда дошел до определенного места, заревел. Ну, и что из этого?» — на это ходжа разумно заметил: «Но ведь ослы и не умеют лучше читать».
* * *
Жена ходжи Насреддина заметила, что когда он ел финики, то не выплевывал косточек. Она сказала ему: «Ай, ай, ты, кажется, глотаешь косточки?» Ходжа отвечал: «Конечно, глотаю, ведь когда я покупал финики, продавец засчитал их в вес. Если бы косточки так просто выкидывались, за них не брали бы денег. А я отдал за них кровные денежки, стало быть, могу ли я их выбрасывать на улицу? Кто это сказал тебе, что я человек расточительный? Я заплатил за них деньги и скушал на здоровье. Вот тебе и сказ!»
* * *
Прошло всего три месяца, как ходжа женился, а жене пришло время родить, и она потребовала бабку. Ходжа, растерянный, заметил: «Женщины, как мы знаем, рожают через девять месяцев. А это что ж такое?» Жена рассердилась и говорит: «Это что значит? Да разве девять месяцев не прошло? Ну и чудак же ты! Сколько времени я замужем за тобой? Три месяца, не так ли? А с тех пор, как ты взял меня? Тоже три месяца. Стало шесть месяцев? Да три месяца носила я ребенка в своей утробе. Вот тебе и девять месяцев». Ходжа думал, думал и, наконец сказал: «Ты права, жена, мне не пришли в голову эти тонкие расчеты. Уж ты извини меня: ошибся».
* * *
По смерти жены ходжа женился на вдове и время от времени заводил разговор о добродетелях покойницы. Новая жена, обиженная, начала говорить о достоинствах покойного мужа. Наконец, ходже все это надоело, и он, ударив ногой жену, лежавшую на седире[39], столкнул ее на пол. У нее заныла от боли рука. Когда на другой день пришел проведать ее отец, она пожаловалась ему на ходжу. А так как отец был человек бывалый, он не придал значения стонам дочери; однако спросил у ходжи, как это было. Ходжа сказал: «Вот я тебе сейчас все расскажу, а ты рассуди по справедливости. Я — раз, покойная жена моя — два, теперешняя жена — три, а с покойным мужем ее стало всего четверо. Ну, помилосердствуй! Хотя я и непритязательный, однако разве может у меня на постели уместиться четыре человека? Конечно, нам стало тесно. Она лежала с краю и кувырнулась вниз. Ну, а я-то здесь при чем?»
* * *
Однажды ходжа, будучи софтой[40], отправился в деревню для сборов. Во время проповеди в мечети зашла речь об Иисусе — да будет над ним мир! — и ходжа заметил, что он находится на четвертом небе. Когда он выходил из мечети, к нему подошла старушка и сказала: «В твоей проповеди меня очень заинтересовало одно место. Ты сказал, что Иисус — да будет над ним мир! — находится на четвертом небе. Голубчик мой! Что же он там кушает и что пьет?» Ходжа рассердился и закричал: «Ах ты, дерзкая! Вот уж месяц, как я в вашей деревне, ты бы лучше спросила, что кушает и что пьет бедняжка ходжа. А ты вздумала спрашивать меня о великом угоднике, залитом сиянием милостей на предвечном пиршестве на четвертом небе».
* * *
Пришла однажды к ходже соседка и говорит: «Послушай, читай мою сумасбродную дочь или напиши заклинание. Сделай только что-нибудь; может быть она отойдет. А то каж-дый день она схватывается со мною. И чего только она не выкидывает! Она меня побьет». Ходжа отвечал: «Знаешь, я старик, и мое заклинание не подействует. Найди ей мужа, лет двадцати пяти-тридцати; он ей будет и муллой, и мужем. А там — семья, мечты о детях, и она будет мягка, как воск, тиха, как ангелочек».
* * *
Тимурленг обследовал имущественное положение градоправителя Акшехира и под тем предлогом, что он растратил деньги, собранные в счет налогов, потребовал его к себе, чтобы конфисковать его имущество. Он разорвал книгу счетов, написанных на бумаге, и насильно начал пихать ему бумагу в рот. Осуществив задуманную конфискацию, он ободрал градоправителя, как липку, — у того не осталось и медной полушки.
Потом Тимурленг призвал ходжу и приказал ему, во внимание к его честности, принять на себя надзор за сбором налогов. Никакие отговоры не действовали, — Тимурленг и слышать ничего не хотел. В начале следующего месяца он потребовал отчета, и, увидев, что отчетность выписана на пидэ[41], испеченном на золе, Тимурленг, ядовито улыбаясь, спросил: «Это что?» — «Да разве в конце концов, мне не придется глотать счет? — заметил ходжа. — У вашего покорного слуги не такой аппетит, как у моего предшественника. Я старик, и мой желудок может переварить только такую пищу».
* * *
Зажарил однажды ходжа гуся и понес государю. Дорогою, проголодавшись, он в укромном месте спустил в брюхо одну гусиную лапку. Представ перед падишахом, он поднес ему, соблюдая церемонии, подарок. Тимуру бросилось в глаза, что гусь без одной ноги, и он спросил об этом у ходжи. «У нас в Акшехире все гуси одноногие, — заметил ходжа. — А если не веришь, взгляни на гусей, что у источника». Действительно, в то время гуси, гревшиеся на солнце у источника, стояли на одной ноге и, опустив голову, дремали.
Выглянув из окна, падишах долго смотрел на этих гусей.
В это время случайно заиграли зорю. Музыканты разом ударили в барабан колотушками, от гула труб застонало небо, и гуси, став на обе ноги, начали боязливо кидаться из стороны в сторону, чтобы только куда-нибудь убежать. Тимур подозвал ходжу к окну и сказал: «Ходжа, ты говоришь неправду; посмотри: у гусей — по две ноги». — «Ну, если бы ты отведал этих палок, — заметил ходжа, — ты пополз бы на четвереньках».
* * *
Пришли однажды к хакиму два человека. Истец и говорит: «Эфенди! Этот человек шел, взвалив на спину дрова». Нога у него запнулась, он упал. Дрова свалились, и он попросил меня взвалить ему вязанку дров на спину. Я спросил у него, что он даст мне за это. «Ничего», — сказал он. «Ладно», — подумал я и согласился. Взвалил ему дрова и потребовал обещанное им «ничто», а он мне не дал. Вот я и требую теперь от него это «ничто». Удовлетворите меня в моих правах.
Их хаким переправил к «теневому судье», искусство которого в разрешении подобных тяжб было уже испытано. Ходжа, согласно положению, внимательно выслушал все, как было, и сказал: «Ну, конечно, ты прав: безусловно он должен исполнить свое обещание — уплатить свой долг, — и, указывая на коврик, на котором сидел, продолжал. — Подойди, сюда, дружок! подними этот ковер, на котором я сижу. Что там?» — «Ничего», — отвечал истец. «Возьми его и уходи. Ну-ну, не задерживайся, бери, что тебе принадлежит, и проваливай!»
