Гасьен де Куртиль - Мемуары
Я почувствовал себя совершенно ошеломленным при этих словах. Я испугался, тем не менее совершенно не зная, что случилось, как бы дурное настроение Его Величества не распространилось и на меня; потому я так нетерпеливо ждал прибытия Месье де Тревиля, чтобы узнать поскорее, каков же мой удел. Он явился, наконец, и сказанное им еще более увеличило мое беспокойство. Он нам сообщил, что Месье Кардинал, отослав Кавуа к Герцогу де ла Тремую, и с тех нор, как он был уверен, заручившись поддержкой Герцога, распорядился передать Королю все, что произошло при выходе из нашей Игры в Мяч; Его Преосвященство написал ему длинное письмо по этому поводу, представив ему, что если только он не покарает своих Мушкетеров, они во всякий день будут устраивать тысячу убийств и тысячу наглых выходок, и тогда никто уже не осмелится больше призывать их к порядку. Месье де Тревиль покинул нас, сказав напоследок, что он не рассматривает сложившуюся ситуацию, как благоприятствующую нам увидеть в этот день Его Величество; сам он войдет в его Комнату, и если он не вернется к нам через момент, мы сможем каждый разойтись по домам; он тогда сумеет предупредить нас о том, что следует делать, и он не упустит ни единого мгновения. Он тотчас же нас оставил и вошел к королю. Его Величество некоторое время стоял, ничего ему не говоря, и даже состроил ему мину, как только что трем братьям. Месье де Тревиль, кого это не особенно тронуло, потому что он знал, — Король вскоре заставит его вернуться к впечатлениям, внушенным ему Кардиналом, тоже ничего не говорил, зная, что должен отложить наше оправдание на другое время. Король, кто, как я уже говорил, был весьма естественен, не понимая, почему ему не сообщают о том, что произошло, как он думал, в чем ему обязаны были отдать отчет, наконец, внезапно разорвал тишину. Он спросил Месье де Тревиля — значит, так он справляется со своим поручением — его Мушкетеры убили человека и спровоцировали множество беспорядков, и, однако, он не говорит ему об этом ни единого слова. Еще более важная вещь, он пренебрег своей обязанностью заключить их в тюрьму, дабы они понесли наказание в должное время и на указанном месте; подобное поведение недостойно доброго Офицера, каким он его всегда считал, и он тем более удивлен, зная лучше, чем кто бы то ни было, насколько тот был врагом всякого насилия и всякой несправедливости.
/Правда — это Мушкетер./ Месье де Тревиль спокойно дал ему выговориться, предоставив Королю возможность излить всю его желчь; тогда он ответил, что в курсе всего сказанного Его Величеством, но, по-видимому, он был дурно оповещен, поскольку отчитал его таким образом; он просит у него прощения за смелость своих выражений, но так как он глубоко осведомился обо всем этом деле, вплоть до личного посещения Месье Герцога де ла Тремуя, Его Величество не найдет неуместным, если он будет молить его послать за Герцогом, прежде чем он продолжит свой рапорт. У Герцога находится человек, кто может говорить об этом более точно, чем другие, поскольку это тот самый человек, кого, как заставили поверить Его Величество, убили. Он сам его допросил в присутствии Герцога, и даже близко Мушкетеры Его Величества не оказались виноваты; этот человек признал, что он сам, по своей наглости, стал причиной своего несчастья. Больше того, и ранили-то его не Мушкетеры, но тот же самый молодой человек, кто выдержал бой, о котором он имел честь рассказывать ему накануне.
Король был изумлен, когда он услышал подобные речи. Тем не менее, так как это было удобно после недавнего взрыва неудовольствия не давать веры никаким словам до того, как не станет ясно, представляют ли они собой правду, он послал сказать Герцогу де ла Тремую не преминуть появиться на следующий день при его утреннем туалете. Кардинал, имевший шпионов в Комнате Короля, докладывавших ему обо всем, что там происходит, уже узнал о дурном приеме, оказанном Его Величеством Месье де Тревилю. Это дало ему надежду погубить его, наконец, в сознании Короля. Он давно искал такой удобный случай; не то, чтобы он не уважал Месье де Тревиля, но ему никогда не удавалось заставить его служить своим интересам, какие бы посулы ему ни делались. Когда же ему доложили о том, что сказал этот Командир не только для собственного оправдания, но еще и для оправдания тех, кого Кардинал обвинил в убийстве, тот испугался, как бы его не поймали на лжи. Он немедленно отправил кого-то к Месье Герцогу де ла Тремую узнать, не изменил ли он своего мнения. Герцога не было во дворце — он уехал ужинать в город; и так как его люди не могли сказать, к какому часу он возвратится, Кавуа посчитал за лучшее вернуться к себе и отложить на следующее утро исполнение приказов Его Преосвященства. Герцог возвратился лишь к двум часам после полуночи, и его Швейцарец вручил ему письмо Месье Бонтама, коим ему указывалось от имени Короля прибыть к его утреннему туалету; он встал с раннего утра, к чему был привычен, дабы быть пунктуальным в том, что ему предписывалось.
/Злоключения Кавуа./ Потому-то, когда Кавуа туда вернулся, он его уже не застал; Швейцарец сказал ему об отъезде Герцога в Лувр, чему он с трудом поверил, потому что, как я докладывал, Герцог не особенно заботился обхаживать Его Величество. У него даже вошло в обычай говорить, что одна из вещей мира заставляет его считать себя счастливее других, а именно то, что он всегда больше любил свой Дом в Туаре, чем Лувр; так и получилось — прошло более тридцати пяти лет, как он не видел Короля, Протестантская религия, какой он придерживался, стала причиной его ненависти к ремеслу Куртизана — он знал — Король не любил ее приверженцев и удовлетворялся страхом перед ними. Совершенная правда, что сегодняшний Король, говоря однажды с людьми этой религии, имевшими дерзость упрекнуть его в том, что строгость его эдиктов не отвечает их чаяньям, заметил: «Все потому, что вы всегда смотрели на меня, как на Короля моего Отца и как на Короля моего Деда (Краткая хронология правлений Людовика XIII и Людовика XIV:
Людовик XIII: Правление от 1610 до 1643 гг.; Министерство Ришелье: 1624–1642 гг.;
Регентство Анны Австрийской: 1643–1651 гг.; Министерство Мазарини: 1643–1661 гг.; Фронды: 1648–1653 гг.; Война против Габсбургов: 1635–1648 гг. и 1659 г. в Англии: Революция 1648 г. против Карла I.; Протекторат Кромвеля: 1648–1658 гг.;
Людовик XIV: Правление от 1643 до 1715 гг.; Совершеннолетие в 1651 г.; Личное Правление с 1661 г.). Вы верили, без сомнения, что я вас люблю, как делал один, или, что я вас. боюсь, как делал другой, но я желаю, чтобы вы знали, я вас не люблю и не боюсь».
Когда Кавуа прибыл, Герцог де ла Тремуй уже переговорил с Королем и подтвердил ему все сказанное Тревилем. Его Величество больше не испытывал гнева против своих Мушкетеров; но зато у Кардинала накопилось много гнева против Кавуа, столь дурно исполнившего его приказания. Он сказал ему, что тот должен был бы скорее дожидаться Герцога у него всю ночь, чем упустить его, как он это сделал; так бы они вместе приняли меры, чтобы погубить мелкого дворянчика, считающего себя достаточно заслуженным, чтобы вечно ему сопротивляться. Он не простит Кавуа за всю его жизнь, и он приказывает ему удалиться прочь с его глаз, с запретом когда-либо появляться здесь без его указаний. Кавуа, знавший нрав своего Мэтра, не хотел ничего ему возражать, боясь из невиновного, каким он и был, сделаться преступником, выставив напоказ его несправедливость; он вернулся к себе в совершенном горе, и его жена, обладавшая не меньшим разумом, чем он сам, захотела узнать, что он такого сделал. Едва она все выяснила, как заявила ему, что он позволяет себе огорчаться по пустякам; есть средства от всего, кроме смерти, и не пройдет и трех дней, как она восстановит его отношения с Его Преосвященством в лучшем виде, чем они когда-либо были. Он ответил, что она не знает Кардинала, он упрям, как мул, и если уж он отвернулся от кого-то с презрением, нет никакой возможности заставить его повернуться обратно. Мадам де Кавуа ответила, что она так же хорошо, как и он, знает, на что способен этот Министр, значит, ему и заботы нет, каким фасоном она за это примется, но она вернет его к рассудку, она сделает свое дело, а так как ему известно, если она за что-нибудь берется, то доводит это до конца, ему остается только спокойно почивать.
/Комедиантка высокой пробы…/ Действительно, эта дама делала почти все, что хотела, при Дворе, и частенько заставляла смеяться Министра, даже когда он этого совсем не хотел. Однако достигала она всех этих чудес не женским кокетством, не истертыми насмешками, что так часто слышишь из уст куртизанов. Все, что она делала, так это приправляла свои слова определенной дозой соли, удовлетворявшей самых разборчивых и заслужившей ей такое уважение, что все уже просто не могли обходиться без ее компании. Ее ловкости был обязан и ее муж частью своего успеха, потому он передал в ее руки заботу вытащить его из той оплошности, что он допустил. Она ему сказала тогда всего лишь в точности исполнять все, что она ему будет рекомендовать — первым делом улечься в постель и сделаться больным; пусть он говорит всем, кто нанесет ему визит или явится от чьего бы то ни было имени справиться о его здоровье, что оно не может быть хуже, чем сейчас; пусть он постарается, однако, говорить как можно меньше; когда же он будет к тому принужден, пусть говорит сиплым голосом, как человек, мучимый удушьем.
