Автор неизвестен - Беовульф. Старшая Эдда. Песнь о Нибелунгах.

Хродгар вышел,
   за ним дружина,
опора Скильдингов,
   прочь из зала;
возлег державный
   на ложе Вальхтеов
в покоях жениных;
   уже прослышали
все домочадцы,
   что сам Создатель
охрану выставил
   в хоромах конунга,
дозор надежный
   противу Гренделя.
Гаутский воин,
   душа отважная, 670
снял шлем железный,
   себя вверяя
Господней милости
   и силе рук своих,
кольчугу скинул
   и чудно скованный
свой меч отменный
   на время боя
отдал подручному
   на сохранение.
Всходя на ложе,
   воскликнул Беовульф,
гаут могучий,
   врагу в угрозу:
«Кичится Грендель[44]
   злочудищной силой,
но я не слабей
   в рукопашной схватке!
Мне меч не нужен! —
   и так сокрушу я 680
жизнь вражью.
   Не посчастливится
мой щит расщепить ему, —
   хотя и вправду
злодей не немощен! —
   я пересилю
в единоборстве,
   когда мы сойдемся,
отбросив железо,
   коль скоро он явится
нынче ночью!
   Над нами Божий,
Господень свершится
   суд справедливый —
да сбудется воля
   Владыки Судеб!»

Склонил он голову,
   высокородный,
на пестроцветное изголовье,
   вокруг мореходы 690
легли по лавам
   в палате для пиршеств;
из них ни единый
   не чаял вернуться
под кров отеческий,
   к своим сородичам
в земли дальние,
   их вскормившие,
ибо знали,
   как много датских
славных витязей
   в этом зале
было убито.
   Но Бог-заступник,
ткач удачи,
   над ратью гаутской
вождем поставил
   героя, чья сила
верх одержала
   над вражьей мощью[45] 700
в единоборстве, —
   воистину сказано:
Бог от века
   правит участью
рода людского!

   Исчадие ночи
вышло на промысел;
   воины спали,[46]
уснула охрана
   под кровлей высокой,
из них лишь единый
   не спал (известно,
без попущенья
   Судьбы-владычицы
хищная тварь
   никого не утащит
в кромешное логово),
   на горе недругу
он ждал без страха
   начала схватки. 710

Из топей сутемных
   по утесам туманным
Господом проклятый
   шел Грендель
искать поживы,
   крушить и тратить
жизни людские
   в обширных чертогах;
туда поспешал он,
   шагая под тучами,
пока не увидел
   дворца златоверхого
стен самоцветных, —
   не раз наведывался
незваный к Хродгару,
   сроду не знавший
себе соперника,
   не ждал и нынче,
найти противника,
   дозор дружинный 720
в ночных покоях.
   (Шел ратобитец
злосчастный к смерти.)[47]
   Едва он коснулся
рукой когтелапой
   затворов кованых —
упали двери,
   ворвался пагубный
в устье дома,
   на пестроцветный
настил дворцовый
   ступил, неистовый,
во тьме полыхали
   глаза, как факелы,
огонь извергали
   его глазницы.
И там, в палатах,
   завидев стольких
героев-сородичей,
   храбрых воителей, 730
спящих по лавам,
   возликовал он;
думал, до утра
   душу каждого,
жизнь из плоти,
   успеет вырвать,
коль скоро ему
   уготовано в зале
пышное пиршество.
   (После той ночи
Судьба не попустит —
   не будет он больше
мертвить земнородных!)
   Зорко высматривал
дружинник Хигелака
   повадки вражьи,
стерег недреманный
   жизнекрушителя:
чудище попусту
   не тратило времени! 740
тут же воина[48]
   из сонных выхватив,
разъяло ярое,
   хрустя костями,
плоть и остов
   и кровь живую
впивало, глотая
   теплое мясо;
мертвое тело
   с руками, с ногами
враз было съедено.
   Враг приближался;
над возлежащим
   он руку простер,
вспороть намерясь
   когтистой лапой
грудь храбросердого,
   но тот, проворный,
привстав на локте,
   кисть ему стиснул, 750
и понял грозный
   пастырь напастей,
что на земле
   под небесным сводом
еще не встречал он
   руки человечьей
сильней и тверже;
   душа содрогнулась,
и сердце упало,
   но было поздно
бежать в берлогу,
   в логово дьявола;
ни разу в жизни
   с ним не бывало
того, что случилось
   в этом чертоге.
Помнил доблестный
   воин Хигелака
вечернюю клятву:
   восстал, угнетая 760
руку вражью, —
   хрустнули пальцы;
недруг отпрянул —
   герой ни с места;
уйти в болота,
   зарыться в тину
хотело чудище,
   затем что чуяло,
как слабнет лапа
   в железной хватке
рук богатырских, —
   так обернулся
бедой убийце
   набег на Хеорот!

Гром в хоромах,
   радости бражные
вмиг датчанами,
   слугами, воинами,
были забыты;
   в гневе сшибались 770
борцы распаленные:
   грохот в доме;
на редкость крепок,
   на диво прочен
был зал для трапез,
   не развалившийся
во время боя, —
   скобами железными
намертво схвачен
   внутри и снаружи
искусно построенный;
   в кучу валились
резные лавы,
   скамьи бражные
(об этом люди
   мне рассказали),[49]
допрежде не знали
   мудрые Скильдинги,
что крутоверхий,
   рогами увенчанный 780
дом дружинный
   не властна разрушить
рука человеческая —
   это под силу
лишь дымному пламени.[50]
   Громом грянули
крики и топот;
   жуть одолела
северных данов,[51]
   когда услыхали
там, за стенами.
   стон и стенания
богоотверженца —
   песнь предсмертную,
вой побежденного.
   вопль скорбящего
выходца адского.
   Верх одерживал,
гнул противника
   витязь незыблемый, 790
сильнейший из живших
   в те дни под небом.

Причины не было
   мужу-защитнику
щадить сыроядца,
   пришельца миловать, —
не мог он оставить
   в живых поганого
людям на пагубу.
   Спутники Беовульфа
мечами вращали,
   тщась потягаться,
сразиться насмерть
   за жизнь дружинного
вождя, воителя
   всеземнознатного:
в толпу стеснившись,
   они обступили
врага, пытались,
   мечами тыча, 800
достать зломогучего,
   о том не ведая,
что ни единым
   под небом лезвием,
искуснокованым
   клинком каленым
сразить не можно
   его, заклятого, —
он от железных[52]
   мечей, от копий
заговорен был, —
   но этой ночью
смерть свою встретил
   он, злосчастливый,
и скоро мерзкая
   душа, изыдя
из тела, ввергнется
   в объятия адские.
Враг нечестивый,
   противный Богу, 810
предавший смерти
   несметное множество
землерожденных,
   теперь и сам он
изведал смертную
   немощь плоти,
изнемогавший
   в руках благостойкого
дружинника Хигелакова;
   непримиримы
они под небом.
   Неисцелимая
в плече нечистого
   кровоточащая
зияла язва —
   сустав разъялся,
лопнули жилы;
   стяжал в сражении
победу Беовульф,
   а Грендель бегством 820
в нору болотную
   упасся, гибнущий,
в берлогу смрадную
   бежал, предчуя
смерть близкую;
   земная жизнь его
уже кончилась.

   И тотчас даны,
едва он скрылся,
   возликовали:
герой-пришелец
   изгнал злосчастье
из дома Хродгара,
   он, доброхрабрый,
избыл их беды;
   битва умножила
славу гаута,
   слово чести,
что дал он данам,
   герой не нарушил: 830
спас их от гибели,
   исправил участь
людей, не знавших
   удачи в стычках,
избавил скорбных
   от долгострадания, —
тому свидетельство
   люди увидели,
когда победитель
   под кровлей дворцовой
поднял высоко
   плечо с предплечьем —
острокогтистую
   лапу Гренделя.

Наутро толпами
   (так люди мне сказывали)
стали сходиться
   дружины к хоромине:
дальних и ближних
   земель старейшины 840
шли по дорогам
   взглянуть на чудо —
следы чудовища;
   из них ни единого
не опечалила
   кончина недруга.
Следы поведали,
   как, насмерть раненный,
разбитый в битве,
   убрел враг, шатаясь,
и, Богом проклятый,
   свой путь направил
к бучилу адскому —
   в пучине сгинул;
варом кровавым
   вскипели воды,
вспучился омут,
   покрылся пеной,
мутные волны,
   вздымаясь, дымились 850
багровым паром,
   кровью злорадца,
лишенного радостей
   и обреченного, —
геенна приняла
   темного духа.
От топей к дворцу
   повернули старейшины,
к праздничной трапезе;
   за ними ратников,
всадников сила
   на серых конях
шла от болота,
   они возглашали:[53]
да славится Беовульф
   под этим небом! —
нет другого
   от моря до моря
на юг и на север
   земли срединной, 860
кто бы сравнился
   с ним в добродоблести,
кто был бы достойней
   воестаршинствовать!
(Они и Хродгара,
   вождя любимого,
хвалить не забыли —
   он добрый был конунг!)
Там и наездники,
   быстрые в битвах,
вскачь пускали
   коней буланых,
и приближенный,
   любимец конунга,[54]
славословий знаток
   многопамятливый,
сохранитель преданий
   старопрежних лет,
он, по-своему
   сопрягая слова, 870
начал речь —
   восхваленье Беовульфа;
сочетая созвучья
   в искусный лад,
он вплетал в песнопение
   повесть новую,
неизвестную людям
   поведывал быль —
все, что слышал[55]
   о подвигах Сигмунда,
о скитаниях, распрях,
   победах Вёльсинга.
К месту он помянул
   вероломство и месть,
к месту — верность
   племянника, Фителы,
в ратном деле
   неразлучимого
с дядей: рядом
   во всякой сече 880
были оба,
   рубились конь о конь
их мечами
   несчетное множество
на чуже нежити
   было посечено.
Слава Сигмунда
   немало выросла
после смерти его:
   разнесла молва,
как с драконом —
   кладохранителем
он сходился,
   бесстрашный в сражении,
под утесами темными
   (там без Фителы
сын достойного
   ратоборствовал),
и ему посчастливилось:
   остролезвый клинок, 890
благородный меч
   поразил змеечудище,
пригвоздил к скале,
   и дракон издох;
тут по праву сокровищем
   завладел герой,
воздаяньем за труд
   было золото:
он на грудь ладьи
   драгоценный груз
возложил и увез,
   Вельса доблестный сын;
а драконова плоть
   сгибла в пламени.

И пошла по земле
   молва о нем,
широко средь народов
   стал известен он,
покровитель воинства,
   добродеятель. 900
А допрежде того Херемод[56]
   растерял храброту,
мощь души и рук,
   и подпал под власть[57]
адской силы,
   и был погублен
злолукавым врагом, —
   сокрушили его
бури бедствий —
   стал он бременем
для дружины своей
   и для подданных;
и скорбели тогда
   о судьбе его
многомудрые мужи,
   прежде чаявшие,
что сумеет он
   упасти их от бед;
часто сетовали,
   что наследовал 910
сын отца своего,
   власть державную
над казной и дружиной,
   над людьми и селеньями,
в землях Скильдингов.
   И сказал певец:
полюбился нам
   больше Беовульф,
родич Хигелака,
   чем неправедный Херемод!

По кремнистым дорогам
   гнали всадники
коней взапуски.
   Солнце утренницы[58]
воссияло с небес.
   Диву давшиеся
поспешали старейшины
   храбромыслые
в крутоверхий зал.
   Досточестный сам 920
вышел конунг,
   увенчанный славой,
из покоев жены,
   и дружина с ним,
и супруга его,
   с ней прислужницы
шли толпой во дворец
   к ранней трапезе.

Хродгар молвил,
   став на пороге,
когда увидел,
   под златослепящей
кровлей хоромины
   лапу Гренделя:
«За это зрелище
   хвалу Всевышнему
воздать я должен!
   Во мрак страданий
был ввергнут я Гренделем,
   но Бог от века 930
на чудо — чудо
   творит, Преславный!
Еще недавно
   я и не думал
найти спасителя
   среди героев,
сюда сходившихся,
   в мой дом, что доверху,
до самой кровли
   был залит кровью;
из тех прославленных
   мужей премудрых
никто не чаял
   мой дом избавить,
жилье людское,
   от злого призрака,
от адской пагубы.
   Но вот он, витязь,
по воле Создателя
   то совершивший, 940
чего не умели,
   вместе собравшись,
мы, хитромыслые!
   Мать, подарившая
людям воина,
   может гордиться
(родитель добрая
   жива, надеюсь!) —
Судьба-владычица
   ей подарила
сына достойного!
   Тебя же, Беовульф,
из лучших избранный,
   в душе полюбил я,
как чадо кровное, —
   и стал ты отныне мне
названым сыном.
   Ни в чем отказа
в моих владениях
   тебе не будет! 950
Не раз я, бывало,
   за меньшие службы
не столь достойных
   казной одаривал,
не столь отважных,
   как ты, подвигшийся
на небывалый труд.
   Ты сам стяжал себе
всевечную славу!
   И да воздаст Создатель
тебе, как ныне,
   во все дни жизни!»

Ответил Беовульф,
   сын Эггтеова:
«Работе ратной
   мы были рады[59]
и шли без робости,
   презрев опасность,
на встречу с недругом;
   но было бы лучше, 960
когда бы ты мог
   врага убитого
во всей красе его
   здесь видеть:
я, право, думал,
   что тут же брошу
его, изнемогшего,
   иа смертное ложе,
что, крепко стиснутый
   в моих объятьях,
он дух испустит;
   ему, однако,
достало силы
   отсюда вырваться;
Судьба не дала мне
   сдержать бегущего
жизнекрушителя —
   он стал воистину
резв от страха!
   И скрылось чудище, 970
оставив лапу
   ради спасенья —
плечо с предплечьем;
   ныне, однако,
ничто проклятого
   спасти не может,
не заживется
   в поганом теле
душа нечистая:
   теперь злочинный,
отягченный грехами,
   бьется в оковах
предсмертной муки;
   он, тьмой порожденный,
скоро узнает,
   какую кару
ему уготовила
   Судьба-владычица!»

Унферт притихший
   молчал, сын Эгглафа,[60] 980
не похвалялся
   своими подвигами,
пока старейшины
   дивились жуткой
руке чудовища,
   что под стропилами
герой подвесил —
   на каждом пальце
огромной лапы
   воителя адского
железный был коготь,
   острое жало
мечеподобное;
   теперь мы видим, —
они говорили, —
   что даже лучший
клинок на свете
   не смог бы сравниться
с когтистой лапой
   человекоубийцы. 990

И было повелено
   ухитить Хеорот;
спешила челядь,
   мужчины и женщины,
прибрать хоромы,
   украсить к трапезе
гостеприимный зал,
   где златовышитые
на стенах ткани
   и дивные вещи
ласкали зренье
   землерожденным.
Но все же стены,
   скобами железными
прочно скрепленные,
   были побиты
и двери сорваны —
   одна лишь кровля
цела осталась,
   когда, собравшись 1000
с последними силами,
   враг злосердый
на волю рвался.
   Не властен смертный
спастись от смерти:
   ему, гонимому
Судьбой, открыта
   одна дорога —
в приют, готовый
   принять земное
души вместилище
   на ложе смерти,
где сон последний —
   отдохновение
от буйного пиршества.

   Настало время
явиться конунгу,
   потомку Хальфдана,
в хоромы править
   праздничной трапезой; 1010
и я не слышал,
   чтоб в зал сходилось
когда-либо столько
   мужей достойных, —
там достославные
   расселись по лавам,
пир начиная.
   Сновали чаши
медовой браги
   среди героев,
собравшихся в Хеорот,
   среди соратников
и родичей конунга
   в зале. где Хродгар
сидел и Хродульф,[61] —
   еще не изведали
распрей Скильдинги
   междоусобиц и вероломства.
Наследник Хальфдана
   пожаловал Беовульфу 1020
знак победный —
   ратное знамя,
стяг златовышитый —
   и шлем с кольчугой;
многие видели
   и меч знаменитый,
ему подаренный.
   Беовульф поднял
заздравную чашу:
   дары такие
принять не стыдно
   в глазах дружины;
и я немногих
   встречал героев
в иных застольях,
   кто был бы достоин
тех четырех
   златозарных сокровищ!
Сетью железной
   по верху обвитый, 1030
шишак тот служит
   надежным кровом,
спасая голову
   от остролезвого
меча, разящего
   в жестокой сече,
когда воитель
   идет на недругов.
Еще, по воле
   военачальника,
восемь коней
   в роскошных соруях
ввели в палату:
   была на первом
ратная упряжь,
   седло, в котором
сидел, бывало,
   сам сын Хальфдана,[62]
дружиноводитель,
   когда, вступая 1040
в игру мечевую,
   не знал он страха
над грудами трупов
   под градом ударов.
Защитник Ингвинов,[63]
   желая ратнику
удачи воинской,
   отдал во вечное
владенье Беовульфу
   одежды боя
и коней резвых,
   воздал ему конунг
добромогучий
   за труд, воителю,
казной богатой
   да скакунами —
никто не скажет,
   что плата нещедрая.

И так же каждого
   в той дружине, 1050
которую Беовульф
   привел из-за моря,
глава старейшин
   в пиру приветил
дарами бесцепными;
   и цену крови,[64]
пролитой Гренделем,
   покрыл вождь золотом.
Не будь Судьба их
   вершима Богом,
не будь героя
   доблестносердого,
убийца с радостью
   избил бы многих!
Но род человеческий
   ходит под Господом,
поэтому лучшее в людях —
   мудрость,
души прозорливость,
   ибо немало 1060
и зла и радостей
   здесь уготовано
любому смертному
   в дни его жизни.

Сливались музыка
   и голос в песне
перед наследным
   престолом Хальфдана;
тронул струны
   сказитель Хродгаров,
дабы потешить
   гостей в застолье
правдивым словом
   песнопредания,
былью о битве
   с сынами Финна,
как воину Хальфдана
   Хнафу Скильдингу[65]
смерть суждена была
   на поле фризском; 1070
«Воистину, Хильдебург[66]
   тогда не радовалась
ни доблести фризов,
   ни мощи данов,
когда любимые
   и сын и брат ее,[67]
оба пали
   в противоборстве,
проколоты копьями, —
   жена несчастливая
свою оплакала
   долю, дочь Хока,
когда наутро
   она увидела
вождей дружинных
   мертвых, лежащих
под небом, где прежде
   лишь радости жизни
она знавала.
   Война истратила 1080
войско Финна —
   осталась горстка
в его хоромах. —
   и он не смог бы,
подняв оружие
   противу Хенгеста,
спасти последних
   своих воителей;
тогда, смирившись,
   решил oн данам
отдать половину
   зала для трапез
и дома дружинного,
   дабы жилищем
равно владели
   даны и фризы;
еще обещался
   наследник Фольквальда[68]
дарами, как должно,
   приветить данов: 1090
дарить чтодневно
   героям Хенгеста
пластины золота,
   каменья и кольца,
а вместе и честь
   воздавать им в застолье,
равно как и фризской
   своей дружине.
На том порешили,
   и мир нерушимый
скрепили клятвой:
   поклялся Хенгесту
Финн, что будут
   его старейшины
править ратями
   так, чтобы ратники
словом ли, делом,
   по злому ли умыслу
согласья не рушили,
   чтобы дружинники, 1100
те. чья участь
   по смерти конунга
жить под убийцей
   кольцедарителя,[69]
ни слова злобы
   не смели вымолвить;
если ж из фризов,
   помянув старое,
распрю новую
   кто посеет —
меч без жалости
   его жизнь решит!
Так зарок был дан.

   И тогда на костер[70]
золотые сокровища
   вместе с воином,
с героем Скильдингом
   были возложены:
люди видели
   окровавленные 1110
битв одежды
   железотканые
с кабаном позолоченным
   на груди вождя
среди многих воителей,
   в сече сгибнувших.
По желанию Хильдебург
   там, на ложе огня,
рядом с Хнафом лежал
   сын ее благородный,
дабы плоть его
   вместе с дядиной
жар костровый истлил;
   погребальный плач[71]
затянула она,
   вой скорбящей жены,
и взметнулся дым,
   в поднебесье огонь,
пламя под облака:
   кости плавились, 1120
кожа углилась,
   раны лопались
и сочилась кровь.
   Так пожрал дух костра,
пламя алчное,
   лучших воинов
двух враждебных племен —
   и не стало их.

И спешила дружина,
   рать скорбящая,
разойтись по домам
   в ютских землях,
в пределах фризских;
   сам же Хенгест,
доверясь клятве,
   время зимнее
вредотворное
   вместе с Финном провел,
об отчизне печалуясь;
   и закрылись пути 1130
кольцегрудых ладей —
   воды вспучились,
ветром взбитые,
   а затем во льды
заковал их мороз.
   Но пришла пора,
повернулся год —
   чередой возвращаются
времена с небес
   (так и ныне!)
на земли смертных, —
   стаял зимний покров,
зеленели поля,
   и сбирался в путь
гость с чужбины;
   но чаще на мысли
приходила ему
   не морская тропа,
но кровавое мщение —
   в новой схватке 1140
он фризам попомнил бы
   встречи прежние!
Потому не отверг он
   Хунлафинга[72]
меч, возложенный
   на колени его,
пламя битвы,
   клинок прославленный
(ютам памятно
   это лезвие!),
от которого
   Финн лютосердый
принял смерть в бою
   во дворце своем.
Так случилось,
   что Гудлаф с Ослафом,
с горькой вестью
   к данам ходившие,
возвратились из-за моря,
   и сердца их исполнились 1150
духом ярости —
   кровь заструилась
в доме Финна,
   и рать была выбита,
и жена его
   стала пленницей.
Было Скильдингам
   чем грузить ладьи —
драгоценностями,
   самоцветами, —
всем, что в доме,
   в хоромах Финна,
отыскать смогли;
   и жену благородную
возвратили они
   из заморья в отечество,
в землю датскую!»

   Так закончил
сказитель песню; 1160
   пир продолжился
за медовым столом,
   и вино — дивных бочек сокровище —
разносил виночерпий.
   Златовенчанная
вышла Вальхтеов
   в зал, где конунг
сидел с племянником
   (не порвались еще
узы кровные),
   а в стопах у владетельных Скильдингов
сел вития
   Унферт, признанный
меж людьми
   многодоблестным,
хоть и был он убийцей
   кровных братьев своих.
И промолвила Вальхтеов:
   «Господин мой,
испей эту чашу,
   о даритель сокровищ, 1170
да возрадуешься
   ты, друг воинов!
Слово доброе
   молви гаутам,
будь с гостями
   не скуп, но равно
дари и ближних,
   приветь и дальних!
Назвал ты сыном,
   так я слыхала,
героя-гаута,
   который ныне
очистил Хеорот
   кольцесверкающий, —
так будь же щедрым,
   покуда можешь! —
когда же срок твой
   придет, оставишь
своим сородичам
   казну и земли! 1180
А добрый мой Хродульф[73]
   поддержит славу
юной дружины,
   коль скоро прежде,
чем он, о Скильдинг,
   ты жизнь покинешь;
сторицей, надеюсь,
   воздаст он нашим
детям за прежнее:
   был сиротой он,
его мы вскормили
   и мы возвысили
нам на радость,
   ему во славу!»

Затем повернулась
   к скамье, где братья,
Хредрик и Хродмунд,
   сыны ее кровные,
сидели средь юных,
   а между ними — 1190
герой гаутский,
   воитель Беовульф.

Ласковым словом,
   чашей медовой
был он привечен,
   а также пожалован
двумя запястьями
   златовитыми
да украшением —
   кольцом ошейным,
какого в жизни
   я и не видывал,
и кто из героев
   владел, не знаю,
подобным сокровищем,
   кроме Хамы,[74]
который, в дом свой
   внеся ларец
с ожерельем Бросинга,
   бежал от гнева 1200
Эорменрика
   под руку Предвечного.[75]
Гаутский Хигелак,
   внук Свертинга,[76]
тем даром Вальхтеов,
   кольцом был украшен
в последней битве,
   где защищал он
свою добычу,
   стоя под стягом, —
войнолюбивца
   Судьба настигла
в пределах фризских:
   надев на шею
то украшение,
   пришел за море
дружиноначальник,
   но пал под щитами,
и с телом вместе
   убор нагрудный 1210
достался франкам,
   и это сокровище
также стало
   поживой слабейших[77]
врагов на поле,
   где многих гаутов
смерть похитила.

   Под клики застольные
молвила Вальхтеов,
   стоя меж воинов:
«Владей, о Беовульф,
   себе на радость,
воитель сильный,
   дарами нашими —
кольцом и запястьями,
   и пусть сопутствует
тебе удача!
   Гордись же, воин,
славой и мощью 1220
   и будь наставником
этих юных.
   Не я прославляю —
ты сам прославил
   себя среди смертных
вовек и повсюду,
   вплоть до границы
суши и моря!
   Будь же, воитель,
благоуспешен!
   Живи безбедно!
И я надеюсь,
   ты станешь другом
сынам моим кровным,
   о многорадостный!
Конунгу предан[78]
   каждый наш ратник,
верен другу
   и кроток духом;
старейшины дружны;
   слуги покорны; 1230
хмельные воины
   мне повинуются!»

Воссела гордая!
   Великолепен был
пир-винопитие;
   и не предвидели,
не знали витязи
   Судьбы злосмертной,
им уготованной,
   когда под вечер
Хродгар на отдых
   в покои конунга
ушел, оставив,
   как должно, в зале,
в чертоге, стражу,
   дозор дружинный.
Служили им ложами[79]
   и подголовьями
скамьи дощатые
   (Роком отмечен[80] 1240
был между ними
   один брагопийца);
щиты широкие,
   блестя, стояли
у них в изголовьях;
   на лавах виднелись
высокие шлемы;
   и меч отменный
у каждого воина
   был под рукою,
и сбруя кольчатая.
   Таков обычай
у них, всечасно
   готовых к сече:
и в дальнем походе,
   и в доме отчем —
везде, где опасность
   грозит владыке, —
стоит на страже
   дружина добрая! 1250

Они уснули.
   Из них единый
за сон расплатился,
   как то и прежде
случалось в доме,
   где долго злочинствовал
Грендель, покуда
   казнь по заслугам
его не настигла,
   но скоро люди
о том узнали,
   что недруг по смерти
оставил мстителя
   за кровь, пролитую
в том сражении.
   Выла над сыном
родитель Гренделя -[81]
   женочудовище,
жившее в море,
   в холодных водах, 1260
в мрачной пучине,
   с тех пор как Каин
мечом зарезал
   отцово чадо,
кровного брата,
   а сам, заклейменный,
утратив радости
   рода людского,
бежал в пустыню
   и там породил
многих проклятых
   существ, подобных
Гренделю-волку,
   ходившему в Хеорот
где с ним и встретился
   ратник сильный,
жаждавший мощью
   с мерзким помериться,
благо от Бога
   дан человеку 1270
дар многославный —
   сила и храбрость;
там, уповая
   на волю Господа,
воин сразился
   и твари адской
воздал, как должно, —
   с позором сгинул
лишенный счастья
   враг земнородных
в болотное логово.
   Но мать страшилища,[82]
тварь зломрачная,
   решила кровью
взыскать с виновных,
   отмстить за сына:
явилась в Хеорот,
   где войско датское
дремало в зале,
   и новые скорби 1280
н страхи прежние
   сулила людям
родитель Гренделя.
   (И все же не слишком
страшна врагиня —
   не так ведь могуча
жена в сражении,[83]
   как муж, подъявший
молотокованый,
   кровью запятнанный
меч остролезвый,
   дабы с размаху
разбить на вражьем
   шеломе вепря[84].)
Щитов достаточно
   нашлось в чертоге,
клинки засверкали
   в руках у воинов
(лишь тот, застигнутый
   врасплох, спросонок 1290
не вспомнил о шлеме,
   о мече и кольчуге);
тогда от дружины
   она бежала,
уйти поспешила,
   жизнь упасая,
но все же успела
   похитить сонного
схватила ратника
   и скрылась в топях.
Она сгубила
   любимца Хродгара,
слугу вернейшего
   из всех старейшин
земель междуморских,
   достойного мужа,
храброго в битвах.
   (Тем временем Беовульф[85]
спал после праздника
   златодарения 1300
в дальних палатах,
   гаут всеславный.)
Крики в хоромах;
   она похитила
руку Гренделя,
   н вновь злосчастье
вернулось в Хеорот:
   выпал жребий
гаутам с данами
   дань выплачивать
кровью родичей.
   Многострадального
старца-правителя
   скорбь сокрушила,
когда он услышал,
   что умер лучший
из благороднейших
   его соратников.
Тогда поспешно
   к нему был призван 1310
победный Беовульф,
   и рано поутру
военачальник
   со всем отрядом
своих сородичей
   к вождю явился,
дабы услышать,
   какими благами
воздал Создатель
   за прежние муки.
Шагал по плитам
   прославленный в битвах
и с ним дружина
   (дрожали стены)
навстречу мудрому
   старцу-конунгу;
владыку Ингвинов[86]
   спросил он, приветствуя,
счастливо ль минула
   ночь прошедшая. 1320