Анна Рэдклифф - Роман в лесу
Аделина поклонилась, и мсье Верней с выражением самой нежной озабоченности сообщил, что осведомлен обо всем произошедшем на последнем заседании Парижского парламента, и о тех открытиях, которые касаются ее лично.
— Я не знаю, — продолжал он, — должен ли я поздравить вас или сострадать вам в связи с этим нелегким испытанием. Думаю, вы поверите, что я искренне заинтересован всем, что касается вас, и не могу отказать себе в удовольствии сообщить вам, что я состою в родстве, хотя и дальнем, с покойной маркизой, вашей матерью, ибо в том, что она была вашей матерью, у меня нет ни малейших сомнений.
Аделина стремительно встала и подошла в мсье Вернею; удивление и радость оживили ее черты.
— Неужто я в самом деле вижу перед собой родственника? — воскликнула она трепещущим от радости голосом. — И притом такого, кого смело могу на звать другом?
В ее глазах дрожали слезы; мсье Верней принял ее в свои объятья. Она молчала; прошло какое-то время, пока к ней вернулся дар речи.
Для Аделины, которая с самого раннего детства была покинута на чужих людей, для заброшенной и беспомощной сироты, которая до последнего времени не знала ни одного родственника, а первый, кого она узнала, оказался заклятым врагом ее, — для нее это открытие было столь же радостно, сколь и неожиданно. Но после недолгой борьбы с нахлынувшими на нее самыми разными чувствами, от которых сжималось сердце, она попросила у мсье Вернея разрешения удалиться, пока она не справится с собой. Он хотел было уйти, но она настояла, чтобы он остался.
Участие, какое мсье Верней проявлял к состоянию Ла Люка, еще усиленное всевозраставшим чувством к Кларе, побудило его приехать в Васо, и тут он узнал о происхождении Аделины и нынешней ее ситуации. Получив эти сведения, он незамедлительно отправился в Париж, чтобы предложить поддержку и помощь вновь обретенной родственнице и похлопотать, насколько возможно, по делу Теодора.
Аделина вскоре вернулась; она уже была в состоянии говорить с ним о семье своей. Мсье Верней предложил ей свою поддержку и любую помощь, какая только понадобится.
— Но я верю в справедливость вашего дела и надеюсь, что в этом случае дополнительное вмешательство не потребуется. Для тех, кто помнит покойную маркизу, ваши черты — убедительное свидетельство вашего происхождения. В доказательство того, что мое мнение не пристрастно, скажу, что сходство это поразило меня еще в Савойе, хотя я знал маркизу лишь по портрету; помнится, я даже говорил как-то мсье Ла Люку, что вы часто напоминаете мне одну мою почившую родственницу. Но вы можете сами в том убедиться, — добавил мсье Верней, вынимая миниатюру из кармана. — Это ваша прелестная мать.
Аделина изменилась в лице; она стремительно взяла портрет в руки и долго полными слез глазами молча смотрела на него. Она вглядывалась не в сходство, но в самое это лицо — кроткое и прекрасное лицо своей родительницы, чьи голубые глаза, полные нежной ласки, казалось, были устремлены прямо на нее, а на губах играла светлая улыбка; Аделина прижала портрет к губам и опять забылась в молчаливом мечтании. Наконец с глубоким вздохом она проговорила:
— Да, действительно это была моя мать. О бедный отец мой! Если бы она осталась жива, тебя не погубили бы.
Эта мысль потрясла ее, и она разрыдалась. Мсье Верней не мешал ей выплакать свое горе, он только взял ее руку и молча сидел с нею рядом, пока она не успокоилась немного. Еще раз поцеловав портрет, Аделина робко взглянула на мсье Вернея и протянула ему миниатюру.
— Нет, — сказал он, — она теперь у своей законной владелицы.
Она поблагодарила его невыразимо светлой улыбкой; они еще немного поговорили о предстоящем процессе; Аделина попросила его поддержать ее своим присутствием на суде, после чего мсье Верней удалился, получив разрешение посетить ее на следующий день.
Теперь Аделина вскрыла пакет и вновь увидела так хорошо ей знакомый почерк Теодора; на мгновение ей показалось, что он с нею рядом, и ее щеки покрылись румянцем. Дрожащей рукой она сломала печать и стала читать заверения в любви, исполненные нежности и заботы; она часто останавливалась, чтобы продлить светлую радость, вызванную этими заверениями, но, пока слезы нежности трепетали на ее ресницах, горькая мысль о нынешнем его положении возвращалась, и они падали ей на грудь уже слезами страдания.
С необычайной деликатностью он поздравлял ее с новыми перспективами, открывавшимися в ее жизни; он писал обо всем, что могло бы оживить и поддержать ее, но старался не упоминать о собственных обстоятельствах, говорил только об участии и доброте своего командира и о том, что не теряет надежды получить в конце концов прощение.
Надежда эта, как ни туманно выраженная и явно предназначавшаяся для того, чтобы успокоить Аделину, до какой-то степени возымела желанный эффект. Аделина поддалась ее завораживавшему влиянию и на некоторое время забыла о всех заботах и бедах, обступавших ее. О здоровье отца своего Теодор писал мало, и то, что писал, было отнюдь не столь огорчительно, как письма Клары, не так сильно озабоченной тем, чтобы скрывать ту правду, которая могла причинить боль Аделине, и потому без утайки сообщавшей подруге все свои опасения и тревоги.
ГЛАВА XXIV
…Он меру исчерпал!
Обнажена десница Провиденья,
И молнии над ним занесены[130].
День суда, ожидаемый с такой тревогой, суда, от которого зависели судьбы стольких людей, наконец наступил. Аделина, сопровождаемая мсье Вернеем и мадам Ла Мотт, присутствовала в качестве истца против-маркиза де Монталя; д'Онуй, Дю Босс, Луи де ла Мотт и еще несколько человек — в качестве свидетелей по ее иску. Судьями были самые именитые во Франции законники; адвокаты обеих сторон — выдающиеся юристы. Нетрудно себе представить, что на процессе столь незаурядном в зале собралось множество знатных персон, так что это было на редкость торжественное и великолепное зрелище.
Когда Аделина появилась перед судом, ей не удалось скрыть свое волнение, но оно придало присущему ей достоинству оттенок нежной робости, а опущенные вниз глаза выражали легкое смущение; это сделало ее еще интереснее в глазах публики, вызвав всеобщее сочувствие и восхищение. Решившись наконец посмотреть в зал, она увидела, что маркиза все еще нет; пока она с тревожным чувством ожидала его появления, в дальнем конце зала послышался всевозраставший шум. Она совсем потерялась; при мысли, что сейчас она увидит того, кто был, как ей уже известно, убийцей отца ее, девушку охватил леденящий страх, и она с трудом удержалась от обморока. По залу суда пронесся шепот, затем последовало общее замешательство, вскоре передавшееся и судьям. Некоторые из них встали, кое-кто сразу вышел, в зале воцарился беспорядок; наконец ушей Аделины достигла весть, что маркиз де Монталь умирает. Прошло немало времени в полной неопределенности, но общее замешательство не сникало; маркиз все не появлялся, и мсье Верней по просьбе Аделины отправился выяснить, что же произошло.
Он пошел за толпой, спешившей к Шатле, и не без труда получил разрешение войти в тюрьму; но привратник, которого он подкупил с этой целью, на расспросы его не мог дать никаких пояснений и, не имея права покинуть свой пост, весьма туманно указал, как добраться до камеры маркиза. Во дворе тюрьмы было безлюдно и тихо, но, пройдя дальше, мсье Верней услышал гул голосов и пошел на него; завидев нескольких человек, бежавших к лестнице под аркой длинного коридора, он последовал за ними и наконец узнал, что маркиз действительно при смерти. Лестница была запружена любопытными; он стал протискиваться сквозь толпу и с великим трудом, чуть ли не с боем добрался до преддверия камеры, где лежал маркиз и откуда только что вышли несколько человек. Здесь он услышал, что тот, кем он интересовался, уже мертв. Но мсье Верней все же пробрался из прихожей в помещение, где лежал маркиз на кровати, окруженной служителями закона и двумя нотариусами, по-видимому оформлявшими завещание. На лице покойника, покрытом черными каплями смертного пота, застыло выражение ужаса небытия. Мсье Верней отвернулся, потрясенный виденным, и, спросив о причине смерти, узнал, что маркиз отравился.
Понимая, очевидно, что ему нечего ждать от процесса, он избрал этот способ, дабы избежать позорной смерти. В последние часы свои, терзаемый воспоминанием о совершенном преступлении, он решил искупить, насколько это для него еще возможно, вину свою и, проглотив зелье, тотчас послал за исповедником, дабы откровенно признаться в своем злодеянии, а также за двумя нотариусами, тем безоговорочно утвердив Аделину в правах ее и завещав ей весьма значительное наследство.
В результате этих распоряжений она вскоре после того была формально признана дочерью маркиза Анри де Монталя, и ей переданы были богатые владения отца ее. Она тотчас бросилась к ногам короля, вымаливая жизни Теодора и Ла Мотта. Характер первого, причина, по которой он рисковал своей жизнью и самая вражда маркиза к нему, были обстоятельствами столь существенными и весомыми, что монарх более чем вероятно простил бы его и ради просителя менее пылкого, нежели Аделина де Монталь. Теодор Ла Люк не только был полностью оправдан, но, принимая во внимание его рыцарский поступок по отношению к Аделине, скоро получил повышение, заняв весьма значительный пост в армии.
