Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
Я не собирался поступить, как иные: когда кто-нибудь хвалит красоту придворных дам, то эти мужья заставляли жен открыть взору гостей свои прелести, чтобы все могли убедиться, что они ничем не хуже тех красавиц. Но молчаливое согласие без видимых унижений — это меня устраивало.
Я собрал свои пожитки, а было их совсем немного: оставшееся у меня добро я мог бы, как улитка, унести на своей спине — все поместилось в старой корзине; я положил ее в повозку, посадил жену, и мы покатили в Мадрид, распевая «Три уточки, мама»[164]. Про себя я все обдумал: со мной лакомый кусочек — свежий плод, сочный и без червоточинки, — и я смогу получить за него хорошую цену. Желающие занять мое место и взять на себя мои денежные дела найдутся. Тайный сговор можно спрятать под маской дружбы, а между тем хватит на расходы по дому. Я же найду для себя заработок, открою приличный пансион на шесть-семь постояльцев, как-нибудь проживем! Ведь я обладаю всеми качествами, чтобы исполнить с успехом любое поручение, какое мне пожелали бы дать. В деле я предприимчив, дома снисходителен. Заслужу доверие, скоплю немного денег, сам открою торговлю и тогда заживу честно, без хитростей.
Жена моя по случаю приезда в столицу надела свое лучшее платье и нарядную шляпу с перьями; вот вам и все ее оперение! В остальном мы были так ощипаны, что, кроме этих перьев да банта на гитаре, нам нечем было себя украсить.
Не успели мы въехать в столицу и выйти из повозки, как слух о нашем прибытии облетел весь город. Повсюду только и было разговоров что о красоте моей жены. Вокруг нас завертелось множество любезников, а самым ревностным нашим другом стал один богатый торговец платьем с Главной улицы. Он сразу спросил нас, куда и откуда мы держим путь, и, узнав, что мы намерены поселиться в Мадриде, а постоянного жилища пока не нашли, предложил нам свои услуги и повел к одной знакомой, сдававшей внаймы квартиру. Нам оказали самый радушный прием, конечно, не ради осла, а ради ехавшей на нем богини.
Добрейший торговец платьем, догадавшись, что мы измучены дорогой и бессонной ночью, а позаботиться о нас некому, предложил прислать нам все необходимое, чтобы мы могли отдохнуть и ни о чем не беспокоиться. И действительно, вскоре нам принесли обед из трактира, который славился разнообразием блюд и припасов, а вечером наш новый приятель — тут как тут — явился собственной персоной; после обмена приветствиями и комплиментами я спросил, сколько ему должен.
Он отвечал, что это сущие пустяки, что единственное его желание — помочь мне чем-нибудь более существенным, а о подобных мелочах не стоит и говорить. Он сделал вид, будто разговор на эту тему ему даже обиден, но я стоял на своем и непременно хотел вернуть ему стоимость обеда. Дружба, мол, дружбой, а расчеты расчетами. После долгих препирательств он сказал наконец, что всего потратил восемь реалов. Я уплатил.
Но, желая предоставить ему удобный случай посидеть у нас подольше, я вскоре накинул плащ и сказал, что должен повидаться с одним из своих друзей. Жена моя и наш гость остались в комнате у хозяйки, занятые оживленной беседой, пока я гулял по городу до позднего вечера. Когда я вернулся, стол был накрыт, ужин ждал меня, да такой обильный, словно я оставил жене много денег. Я не сказал ни слова и не стал спрашивать, откуда все это взялось и кто прислал нам такое роскошное угощение: во-первых, это было бы неуместно, а во-вторых, хозяйка сказала, что в этот вечер мы ее гости.
Гостем ее оказался и хозяин платяной лавки, истого вечера мы стали с ним закадычными друзьями. Он часто у нас бывал, возил нас на различные увеселения, приглашал ужинать на берегу реки, обедать в загородных виллах и садах, по вечерам брал билеты в театр, сажая нас в самые дорогие ложи, и предлагал отличное угощение. Так прошло несколько времени. Хотя сеньор этот делал все, что было в его силах, и мы ни в чем не терпели недостатка, но мне этого становилось маловато, потому что нашлись охотники дать больше.
Я знал, что красивая женщина — все равно что пшеничная мука: лучшая, мягкая, тонко просеянная ее часть идет на самый белый, дорогой хлеб, который подается к столу у высшей знати, людей богатых и сановных. Мука похуже, намолотая из сердцевины зерна, более темного цвета и с примесью мелких отрубей, идет на хлеб для прислуги, домочадцев, наемных служителей и вообще для лиц менее значительных. А остальное отдают собакам или замешивают в пойло для свиней.
Когда красивая женщина появляется в городе, где ее никто не знает, то первыми ее милостями должны воспользоваться лучшие люди этого города: главные богачи, вельможи и вообще те, кто занимает высокое положение. Когда эти пресытятся, наступает очередь плебеев, соседей по кварталу и вообще всякого сброда: они платят ей сразу за год, как врачу или цирюльнику, а в виде особой любезности преподносят после сбора урожая горшок домашнего варенья, к рождеству вязанку дров, а летом корзину инжира. Пройдя через их руки, красотка уже никуда не годится. Все городские собаки на псе лают, ни один сапожник, латающий старье, не хочет с ней знаться, москательщики воротят от нее нос.
Наш благодетель уже подарил моей жене агатово-черное платье, отделанное бархатом, и алую накидку с золотым шитьем. У нас завелись стулья, кровать и стол. Неведомо как появились четыре отличных покрывала из тисненой кожи; в квартире нашей было уже почти все необходимое; прибавив к этому кое-какую мелочь, мы могли бы обойтись своими силами.
Но хозяйка квартиры норовила урвать что-нибудь и для себя, ибо считала, что имеет законные права на навар из нашей кастрюли и может макать хлеб в нашу банку с медом за то, что смотрит сквозь пальцы на наши проделки. Мне же это было совсем не с руки и отнюдь не входило в мои расчеты.
Не удовлетворял меня и сам сеньор. Дело в том, что на нашу кафедру претендовал другой, гораздо более выгодный соискатель. И хотя я не могу отрицать, что прежний поступал с нами как честный торговец готовым платьем, но передо мной стояла совсем другая цель: бывает так, что сегодня отдаешь за пятерку то, чего завтра не уступишь и за десятку. Это вопрос минуты. Не в том дело, что ты честный малый, а в том, что я не могу упустить свою выгоду. Не все ли мне равно, что портной, шьющий мне платье, окажется впридачу хорошим музыкантом, а лечащий меня врач умеет играть в шахматы. Я искал денег, и только их, а вовсе не добросердечия и порядочности.
Все, что не давало большого барыша, причиняло мне великую досаду. Я уже не довольствовался пищей и одеждой, я жаждал роскоши. Пусть он оплачивает на вес золота и стул, на котором сидит, и разговор, который с ним ведут, и приветливую улыбку, которой его встречают, и открытый доступ в дом, и, главное, свободу распоряжаться без хозяина. А столько платить наш добряк не мог. Он хотел пользоваться всеми благами за здорово живешь, только потому, что первый с нами познакомился, словно получил в подарок пожизненную ренту, которая до самой его смерти не должна ни уменьшаться, ни увеличиваться. Однако нашелся человек более достойный, обладавший важными преимуществами и более для меня подходящий. Смущало меня только одно, а именно то самое, что составляет разницу между «иметь» и «хотеть»: надо было дать почувствовать новому вздыхателю, что его дружба была бы мне приятна. Я отлично видел, что он желает того же, и в успехе не сомневался, но он был не здешний и не решался сделать первый шаг, а я не хотел излишней торопливостью уронить себя и жену в его глазах. Бросить же прежнего, не закрепив за собой нового, было бы чистейшим безумием: черствая корка лучше чем ничего. Я не знал, на что решиться.
Однако дождался-таки своего часа. У меня был заведен обычай захаживать в игорные дома и изредка вступать в игру либо просто занимать деньги у кого-нибудь из старых приятелей и знакомцев; и все, что я добывал, я отдавал жене на расходы, чтобы торговец платьем не думал, что я у него в руках и терплю его посещения из нужды; когда же он уходил, я забирал эти деньги для карточной игры, получая иной раз и добавку. Благодаря этому в его глазах я был сам себе голова и не давал ни малейшего повода для неуважения.
Тем временем приезжий кабальеро совсем потерял рассудок и прилагал большие усилия, чтобы завоевать наше расположение, а мы со своей стороны делали все от нас зависящее, чтобы окончательно им завладеть, ибо на нем можно было изрядно поживиться. При всем том я ревниво оберегал свой дом от всякого подобия скандала и страшился, как бы эти господа нечаянно не столкнулись у нас лицом к лицу. Два властителя не могут ужиться в одном государстве, а два кречета в одном гнезде. Да и жена моя, опасаясь открытых столкновений, не согласилась бы принадлежать сразу троим. И тогда, видя, что настал подходящий момент, что торговец платьем слабеет на глазах, а приезжий сеньор усиливает нажим, осыпает нас дорогими подарками, ценностями, деньгами и не скупится на роскошные пиры, я решился на дерзкий маневр: заявил, что не вижу более смысла платить за наем квартиры и предпочитаю поселиться в собственном доме.
