Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Коль в некий день поэмою священной,
Отмеченной и небом и землей,
Так что я долго чах, в трудах согбенный,

Смирится гнев, пресекший доступ мой
К родной овчарне,* где я спал ягненком,
Немил волкам, смутившим в ней покой, —

В ином руне, в ином величьи звонком
Вернусь, поэт, и осенюсь венцом*
Там, где крещенье принимал ребенком;*

Затем что в веру, души пред Творцом
Являющую, там я облачился
И за нее благословлен Петром.*

И вот огонь, к нам движась, отделился
От тех огней, откуда старшина*
Наместников Христовых появился;

И Беатриче, радости полна:
«Смотри! Смотри! Вот витязь, чьим заслугам
Такая честь в Галисьи воздана!»*

Как если голубь сядет рядом с другом,
И, нежностью взаимною делясь,
Они воркуют и порхают кругом,

Так, видел я, один высокий князь
Встречал другого ласковым приветом
И брашна горние хвалил, дивясь.

Приветствия закончились на этом,
И каждый coram me,* недвижен, нем,
Так пламенел, что взгляд сражен был светом.

И Беатриче молвила затем
С улыбкой: «Славный дух и возвеститель
Того, как щедр небесный храм ко всем,*

Надеждой эту огласи обитель.
Ведь ею ты бывал в людских глазах,
Когда троих из вас почтил спаситель».*

«Вздыми чело, превозмоги свой страх;
Из смертного предела вознесенный
Здесь должен в наших созревать лучах».

Так говорил душе моей смущенной
Второй огонь; и я возвел к горам*
Взгляд, гнетом их чрезмерным преклоненный.

«Раз наш властитель изволяет сам,
Чтоб ты среди чертога потайного,
Еще живой, предстал его князьям

И, видев правду царства неземного,
Надежду, что к благой любви ведет,
В себе и в остальных упрочил снова,

Поведай, что — она, и как цветет
В твоей душе, и как в нее вступила».
Так молвил снова тот огонь высот.

И та, что перья крыл моих стремила
В их воспаренье до таких вершин,
Меня в ответе так предупредила:

«В воинствующей церкви ни один
Надеждой не богаче, — как то зримо
В пресветлом Солнце неземных дружин;

За то увидеть свет Ерусалима*
Он из Египта* этот путь свершил,
Еще воинствуя неутомимо.

Другие два вопроса (ты спросил
Не чтоб узнать, а с тем, что он изложит,
Как эту добродетель ты почтил)

Ему оставлю я; на оба может
Легко и не хвалясь ответить он;
И божья милость пусть ему поможет».

Как школьник, на уроке вопрошен,
Свое желая обнаружить знанье,
Рад отвечать про то, в чем искушен:

«Надежда, — я сказал, — есть ожиданье
Грядущей славы; ценность прежних дел
И благодать — его обоснованье.

От многих звезд я этот свет узрел;
Но первый мне его пролил волною
Тот, кто всех выше вышнего воспел.*

«Да уповают на тебя душою, —
Он пел, — кто имя ведает твое!»
И как не ведать, веруя со мною?

Ты ею сердце оросил мое
В твоем посланьи; полн росы блаженной,
Я и других кроплю дождем ее».

Пока я говорил, в груди нетленной
Того пожара — колебался свет,
Как вспышки молний, частый и мгновенный.

«Любовь, которой я досель согрет, —
Дохнул он, — к добродетели,* до края
Борьбы за пальму шедшей мне вослед,*

Велит мне вновь дохнуть тебе, взирая,
Как ты ей рад, дабы ты мне сказал,
Чего ты ожидаешь, уповая».

«Я это понял, — так я отвечал, —
Из Нового и Ветхого завета,
Цель душ познав, тех, что господь избрал.

В две ризы* будет каждая одета
В земле своей, — Исайя возвестил.
А их земля — жизнь сладостная эта.

Еще ясней, по мере наших сил,
Твой брат,* сказав про белые уборы,
Нам откровенье это изложил»,

Когда я кончил, — огласив просторы,
«Sperent in te»* раздалось в вышине;
На что, кружа, откликнулись все хоры.

И так разросся свет в одном огне,*
Что, будь у Рака сходный перл, зимою
Бывал бы месяц о едином дне.*

Как девушка встает, идет и, к рою
Плясуний примыкая, воздает
Честь новобрачной, не кичась собою,

Так, видел я, вспылавший пламень тот
Примкнул к двоим, которых, с нами рядом,
Любви горящей мчал круговорот.

Он слился с песнопением и ладом;
Недвижна и безмолвна, госпожа
Их, как невеста, озирала взглядом.

«Он, с Пеликаном нашим возлежа,
К его груди приник;* и с выси крестной
Приял великий долг, ему служа».

Так Беатриче; взор ее чудесный
Ее словами не был отвлечен
От созерцанья красоты небесной.

Как тот, чей взгляд с усильем устремлен,
Чтоб видеть солнце затемненным частно,
И он, взирая, зрения лишен,

Таков был я пред вспыхнувшим столь ясно
И услыхал: «Зачем слепишь ты взор,
Чтоб видеть то, чего искать напрасно?*

Я телом — прах во прахе до тех пор,
Пока число не завершится наше,
Как требует предвечный приговор.

В двух ризах здесь,* и всех блаженных краше,
Лишь два сиянья, взнесшиеся вдруг;
И с этим ты вернешься в царство ваше».

При этом слове огнезарный круг
Затих, и с ним — рождавшийся в пречистом
Смешенье трех дыханий нежный звук;

Так, на шабаш иль в месте каменистом,
Строй весел, только что взрезавших вал,
Враз замирает, остановлен свистом.

О, что за трепет душу мне объял,
Когда я обернулся к Беатриче
И ничего не видел, хоть стоял

Вблизи нее и в мире всех величий!

Пока я был смущен угасшим взором,
Осиливший его костер лучей*
Повеял дуновением, в котором

Послышалось: «Доколе свет очей,
Затменный мной, к тебе не возвратится,
Да возместит утрату звук речей.

Итак, начни; скажи, куда стремится
Твоя душа,* и отстрани испуг:
Взор у тебя не умер, а мутится.

В очах у той, что ввысь из круга в круг
Тебя стезею дивной возносила,
Таится мощь Ананииных рук».*

«С терпеньем жду, — моим ответом было, —
Целенья глаз, куда, как в недра врат,
Она с огнем сжигающим вступила.

Святое Благо неземных палат
Есть альфа и омега книг, чьи строки
Уста любви мне шепчут и гласят».*

И голос тот, которым я, безокий,
Утешился в нежданной слепоте,
Вновь налагая на меня уроки,

Сказал: «Тебя на частом решете
Проверю я. Какие побужденья
Твой лук направили к такой мете?»*

И я: «Чрез философские ученья
И через то, что свыше внушено,
Я той любви приял напечатленья;

Затем что благо, чуть оценено,
Дает вспылать любви, тем боле властной,
Чем больше в нем добра заключено.

Поэтому к Прасути, столь прекрасной,
Что все блага, которые не в ней, —
Ее луча всего лишь свет неясный,

Должна с любовью льнуть всего сильней
Душа того, кто правду постигает,
Проникшую мой довод до корней.

Ту правду предо мною расстилает
Мне показавший первую Любовь*
Всего, что вековечно пребывает;

Правдивый голос расстилает вновь,
Сам о себе сказавший Моисею:
«Узреть всю славу дух твой приготовь»;*

И расстилаешь ты, когда твоею
Высокой речью миру оглашен
Смысл вышних тайн так громко, как ничьею».

«Земным рассудком, — вновь повеял он, —
И подтверждающими голосами*
Жарчайший пыл твой к богу обращен.

Но и другими, может быть, ремнями
К нему влеком ты. Сколькими, открой,
Твоя любовь язвит тебя зубами?»

Не утаился умысел святой
Орла Христова,* так что я заметил,
Куда ответ он направляет мой.

«Все те укусы, — я ему ответил, —
Что нас стремят к владыке бытия,
Крепят любовь, которой дух мой светел.

Жизнь мирозданья, как и жизнь моя,
Смерть, что он принял, жить мне завещая,
Все, в чем надежда верящих, как я,

И сказанная истина живая* —
Меня из волн дурной любви спасли,
На берегу неложной утверждая.

И все те листья,* что в саду взросли
У вечного садовника, люблю я,
Поскольку к ним его дары сошли».

Едва я смолк, раздался, торжествуя,
Напев сладчайший в небе: «Свят, свят, свят!»
И Беатриче вторила, ликуя.

Как при колючем свете сон разъят
Тем, что стремится зрительная сила
На луч, пронзающий за платом плат,*

И зренье пробужденному немило,
Настолько смутен он, вернувшись в быль,
Пока сознанье ум не укрепило, —

Так Беатриче с глаз моих всю пыль
Прочь согнала очей своих лучами,
Сиявшими на много тысяч миль;

Я даже стал еще острей глазами;
И вопросил, смущенный, про того,
Кто как четвертый свет возник пред нами.

И Беатриче мне: «В лучах его
Душа, всех прежде созданная,* славит
Создателя и бога своего».

Как сень ветвей, когда ее придавит
Идущий ветер, никнет, тяжела,
Потом, вознесшись, вновь листву расправит, —

Таков был я, пока та речь текла,
Дивясь; потом, отвагу вновь обретши
В той жажде молвить, что мне душу жгла,

Я начал: «Плод, единый, что, не цветши,
Был создан зрелым, праотец людей,
Дочь и сноху в любой жене нашедший,*

Внемли мольбе усерднейшей моей,
Ответь! Вопрос ты ведаешь заране,
И я молчу, чтоб внять тебе скорей».

Когда зверек накрыт обрывком ткани,
То, оболочку эту полоша,
Он выдает всю явь своих желаний;

И точно так же первая душа
Свою мне радость сквозь лучи покрова
Изобличала, благостью дыша.

Потом дохнула: «В нем* я и без слова
Уверенней, чем ты уверен в том,
Что несомненнее всего иного.

Его я вижу в Зеркале святом,
Которое, все отражая строго,
Само не отражается ни в чем.

Ты хочешь знать, давно ль я, волей бога,
Вступил в высокий сад, где в должный миг
Тебе открылась горняя дорога,*

Надолго ль он в глазах моих возник,
И настоящую причину гнева,
И мною изобретенный язык.

Знай, сын мой: не вкушение от древа,
А нарушенье воли божества
Я искупал, и искупала Ева.

Четыре тысячи и триста два
Возврата солнца твердь меня манила
Там, где Вергилий свыше внял слова;*

Оно же все попутные светила
Повторно девятьсот и тридцать раз,
Пока я жил на свете, посетило.*

Язык, который создал я, угас
Задолго до немыслимого дела
Тех, кто Немвродов исполнял приказ;*

Плоды ума зависимы всецело
От склоннностей, а эти — от светил,
И потому не длятся без предела.

Естественно, чтоб смертный говорил;
Но — так иль по-другому, это надо,
Чтоб не природа, а он сам решил.

Пока я не сошел к томленью Ада,
«И» в дольном мире звался Всеблагой,
В котором вечная моя отрада;

Потом он звался «Эль»; и так любой
Обычай смертных сам себя сменяет,
Как и листва сменяется листвой.

На той горе, что выше всех всплывает,
Я пробыл и святым, и несвятым
От утра и до часа, что вступает,

Чуть солнце сменит четверть, за шестым».*