Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

Объят смятеньем, я направил взоры
К моей вожатой, как малыш спешит
Всегда туда, где верной ждет опоры;

Она, как мать, чей голос так звучит,
Что мальчик, побледневший от волненья,
Опять веселый обретает вид,

Сказала мне: «Здесь горние селенья.
Иль ты забыл, что свят в них каждый миг
И все исходит от благого рвенья?

Суди, как был бы искажен твой лик
Моей улыбкой и поющим хором,
Когда тебя так потрясает крик,

Непонятый тобою, но в котором
Предвозвещалось мщенье, чей приход
Ты сам еще увидишь смертным взором.

Небесный меч ни медленно сечет,
Ни быстро, разве лишь в глазах иного,
Кто с нетерпеньем иль со страхом ждет.

Теперь ты должен обернуться снова;
Немало душ, одну другой славней
Увидишь ты, мое исполнив слово».

Я оглянулся, повинуясь ей;
И мне станица мелких сфер предстала,
Украшенных взаимностью лучей.

Я был как тот, кто притупляет жало
Желания и заявить о нем
Не смеет, чтоб оно не раздражало.

Но подплыла всех налитей огнем
И самая большая из жемчужин
Унять меня в томлении моем.

В ней я услышал* : «Будь твой взор так дружен,
Как мой, с любовью, жгущей нашу грудь,
Вопрос твой был бы в слове обнаружен.

Но я, чтоб не замедлен был твой путь
К высокой цели, не таю ответа,
Хоть ты уста боишься разомкнуть.

Вершину над Касино* в оны лета
Толпами посещал в урочный час
Обманутый народ,* противник света.

Я — тот, кто там поведал в первый раз,
Как назывался миру ниспославший
Ту истину, что так возносит нас;

По милости, мне свыше воссиявшей,
Я всю округу вырвал из тенет
Нечистой веры, землю соблазнявшей.

Все эти светы были, в свой черед,
Мужи, чьи взоры созерцали бога,
А дух рождал священный цвет и плод.

Макарий здесь, здесь Ромоальд,* здесь много
Моих собратий, чей в монастырях
Был замкнут шаг и сердце было строго».

И я ему: «Приязнь, в твоих словах
Мне явленная, и благоволенье,
Мной видимое в ваших пламенах,

Моей души раскрыли дерзновенье,
Как розу раскрывает солнца зной,
Когда всего сильней ее цветенье.

И я прошу; и ты, отец, открой,
Могу ли я пребыть в отрадной вере,
Что я узрю воочью образ твой».

И он мне: «Брат, свершится в высшей сфере*
Все то, чего душа твоя ждала;
Там все, и я, блаженны в полной мере.

Там свершена, всецела и зрела
Надежда всех; там вечно пребывает
Любая часть недвижной, как была.

То — шар вне места, остий он не знает;
И наша лестница, устремлена
В его предел, от взора улетает.

Пред патриархом Яковом она
Дотуда от земли взнеслась когда-то,
Когда предстала, ангелов полна.*

Теперь к ее ступеням не подъята
Ничья стопа, и для сынов земли
Писать устав мой — лишь бумаги трата.

Те стены, где монастыри цвели, —
Теперь вертепы; превратились рясы
В дурной мукой набитые кули.

Не так враждебна лихва без прикрасы
Всевышнему, как в нынешние дни
Столь милые монашеству запасы.

Все, чем владеет церковь, — искони
Наследье нищих, страждущих сугубо,
А не родни* иль якобы родни.

Столь многое земному телу любо,
Что раньше минет чистых дум пора,
Чем первый желудь вырастет у дуба.

Петр* начинал без злата и сребра,
А я — молитвой и постом упорным;
Франциск смиреньем звал на путь добра.

И ты, сравнив с почином благотворным
Тот путь, каким преемники идут,
Увидишь сам, что белый цвет стал черным.

Хоть в том, как Иордан был разомкнут
И вскрылось море, промысл объявился
Чудесней, чем была бы помощь тут».

Так он сказал и вновь соединился
С собором, и собор слился тесней;
Затем, как вихорь, разом кверху взвился.

Моя владычица вдоль ступеней
Меня взметнула легким мановеньем,
Всесильным над природою моей;

Ни вверх, ни вниз естественным движеньем
Так быстро не спешат в земном краю,
Чтобы с моим сравниться окрыленьем.

Читатель, верь, — как то, что я таю
Надежду вновь обресть усладу Рая,
Которой ради, каясь, перси бью, —

Ты не быстрей обжег бы, вынимая,
Свой перст в огне, чем предо мной возник
Знак, первый вслед Тельцу,* меня вбирая.

О пламенные звезды, о родник
Высоких сил, который возлелеял
Мой гений, будь он мал или велик!*

Всходил меж вас, меж вас к закату реял
Отец всего, в чем смертна жизнь, когда
Тосканский воздух на меня повеял;*

И мне, чудесно взятому туда,
Где ходит свод небесный, вас кружащий,*
Быть в вашем царстве выпала чреда.

К вам устремляю ныне вздох молящий,
Дабы мой дух окреп во много крат
И трудный шаг* свершил, его манящий.

«Так близок ты к последней из отрад, —
Сказала Беатриче мне, — что строгий
Быть должен у тебя и чистый взгляд.

Пока ты не вступил в ее чертоги,
Вниз посмотри, — какой обширный мир
Я под твои уже повергла ноги;

Чтоб уготовать в сердце светлый пир
Победным толпам,* что сюда несутся
С веселием сквозь круговой эфир».

Тогда я дал моим глазам вернуться
Сквозь семь небес — и видел этот шар*
Столь жалким, что не мог не усмехнуться;

И чем в душе он меньший будит жар,
Тем лучше; и к другому обращенный
Бесспорнейшую мудрость принял в дар.

Я дочь Латоны* видел озаренной
Без тех теней,* чье прежде естество
Искал в среде густой и разреженной.

Я вынес облик сына твоего,
О Гиперион* ; и постиг круженье,
О Майя и Диона,* близ него.

Я созерцал смягченное горенье
Юпитера меж сыном и отцом;*
Мне уяснилось их перемещенье.

И быстроту свою, и свой объем
Все семеро представили мне сами,
И как у всех — уединенный дом.

С нетленными вращаясь Близнецами,
Клочок, родящий в нас такой раздор,
Я видел весь, с горами и реками.*

Потом опять взглянул в прекрасный взор.

Как птица, посреди листвы любимой,
Ночь проведя в гнезде птенцов родных,
Когда весь мир от нас укрыт, незримый,

Чтобы увидеть милый облик их
И корм найти, которым сыты детки, —
А ей отраден тяжкий труд для них, —

Час упреждая на открытой ветке,
Ждет, чтобы солнцем озарилась мгла,
И смотрит вдаль, чуть свет забрезжит редкий, —

Так Беатриче, выпрямясь, ждала
И к выси, под которой утомленный
Шаг солнца медлит,* очи возвела.

Ее увидя страстно поглощенной,
Я уподобился тому, кто ждет,
До времени надеждой утоленный.

Но только был недолог переход
От ожиданья до того мгновенья,
Как просветляться начал небосвод.

И Беатриче мне: «Вот ополченья
Христовой славы, вот где собран он,
Весь плод небесного круговращенья!»

Казался лик ее воспламенен,
И так сиял восторг очей прекрасных,
Что я пройти в безмолвье принужден.

Как Тривия в час полнолуний ясных
Красуется улыбкою своей
Средь вечных нимф, на небе неугасных,*

Так, видел я, над тысячей огней
Одно царило Солнце,* в них сияя,
Как наше — в горних светочах ночей.*

В живом свеченье Сущность световая,
Сквозя, струила огнезарный дождь
Таких лучей, что я не снес, взирая.

О Беатриче, милый, нежный вождь!
Она сказала мне: «Тебя сразила
Ничем неотражаемая мощь;

Затем что здесь — та Мудрость, здесь — та Сила,
Которая, вослед векам тоски,
Пути меж небом и землей открыла».

Как пламень, ширясь, тучу рвет в куски,
Когда ему в ее пределах тесно,
И падает, природе вопреки,

Так, этим пиршеством взращен чудесно,
Мой дух прорвался из своей брони,
И что с ним было, памяти безвестно.

«Открой глаза и на меня взгляни!
Им было столько явлено, что властны
Мою улыбку выдержать они».

Я был как тот, кто, пробудясь, неясный
Припоминает образ, но, забыв,
На память возлагает труд напрасный, —

Когда я услыхал ее призыв,
Такой пленительный, что на скрижали
Минувшего он будет вечно жив.

Хотя б мне в помощь все уста звучали,
Которым млека сладкого родник
Полимния и сестры* изливали,

Я тысячной бы доли не достиг,
Священную улыбку воспевая,
Которой воссиял священный лик;

И потому в изображенье Рая
Святая повесть скачет иногда,
Как бы разрывы на пути встречая.

Но столь велики тягости труда,
И так для смертных плеч тяжка натуга,
Что им подчас и дрогнуть — нет стыда.

Морской простор не для худого струга —
Тот, что отважным кораблем вспенен,
Не для пловца, чья мысль полна испуга.*

«Зачем ты так в мое лицо влюблен,
Что красотою сада неземного,
В лучах Христа расцветшей, не прельщен?

Там — роза* , где божественное Слово
Прияло плоть; там веянье лилей,*
Чей запах звал искать пути благого».

Так Беатриче; повинуясь ей,
Я обратился сызнова к сраженью,
Нелегкому для немощных очей.

Как под лучом, который явлен зренью
В разрыве туч, порой цветочный луг
Сиял моим глазам, укрытым тенью,

Так толпы светов я увидел вдруг,
Залитые лучами огневыми,
Не видя, чем так озарен их круг.

О благостная мощь, светя над ними,
Ты вознеслась, свой облик затеня,
Чтоб я очами мог владеть моими.

Весть о цветке, чье имя у меня
И днем и ночью на устах, стремила
Мой дух к лучам крупнейшего огня.

Когда мое мне зренье отразило
И яркость и объем звезды живой,
Вверху царящей, как внизу царила,

Спустился в небо светоч огневой*
И, обвиваясь как венок текучий,
Замкнул ее в свой вихорь круговой.

Сладчайшие из всех земных созвучий,
Чья прелесть больше всех душе мила,
Казались бы как треск раздранной тучи,

В сравненье с этой лирой, чья хвала
Венчала блеск прекрасного сапфира,
Которым твердь светлейшая светла.

«Я вьюсь, любовью чистых сил эфира,
Вкруг радости, которую нам шлет
Утроба, несшая надежду мира;

И буду виться, госпожа высот,
Пока не взыдешь к сыну и святые
Не освятит просторы твой приход».

Такой печатью звоны кольцевые
Запечатлелись; и согласный зов
Взлетел от всех огней, воззвав к Марии.

Всех свитков мира царственный покров,*
Дыханьем божьим жарче оживляем
И к богу ближе остальных кругов,

Нас осенял своим исподним краем
Так высоко, что был еще незрим
И там, где я стоял, неразличаем;

Я был бессилен зрением моим
Последовать за пламенем венчанным,
Вознесшимся за семенем своим.*

Как, утоленный молоком желанным,
Младенец руки к матери стремит,
С горячим чувством, внешне излиянным,

Так каждый из огней был кверху взвит
Вершиной, изъявляя ту отраду,
Которую Мария им дарит.

Они недвижно представали взгляду,
«Regina coeli»* воспевая так,
Что я доныне чувствую усладу.

О, до чего прекрасный собран злак
Ларями этими,* и как богато,
И как посев их на земле был благ!

Здесь радует сокровище, когда-то
Стяжанное у Вавилонских вод
В изгнанье слезном, где отверглось злато.*

Здесь древний сонм и новый сонм* цветет,
И празднует свой подвиг величавый,
Под сыном бога и Марии, тот,

Кто наделен ключами этой славы.*