Анна Рэдклифф - Роман в лесу
После долгих поисков он нанял наконец помещение на маленькой, но приятной вилле, расположенной в некотором отдалении от города; там был сад и терраса с видом на море; дом отличала также атмосфера чистоты, весьма редко присущая домам Ниццы. Он договорился с джентльменом и леди, хозяевами виллы, что снимет у них комнаты со столом, и стал, таким образом, временным обитателем этого города с восхитительным климатом.
На следующее утро Аделина встала рано, сгорая от нетерпения поскорей испытать то новое и возвышенное чувство, какое вызвал у нее вид моря, и вместе с Кларой отправилась на прогулку к холмам, откуда открывался более широкий обзор. Некоторое время они шли среди высоких, загораживавших горизонт дюн, пока наконец не поднялись на возвышенность, откуда
Им улыбались небеса и воды[104].
Они присели на выступ скалы, затененной горделивыми пальмами, чтобы созерцать на свободе грандиозную картину. Солнце только что встало из моря, и его лучи залили воды светом, осыпав тысячами сверкающих блесток прозрачную дымку, что подымалась на горизонте, и легкими облачками уносили ее прочь, оставляя водные просторы под ними чистыми как кристалл; лишь кое- где виднелись белые гребни волн, бившихся о скалы, и далекие паруса рыбачьих лодок, а совсем далеко — горные кряжи Корсики в прозрачной голубоватой дымке. Клара, налюбовавшись вдоволь, взялась было за карандаш, но тут же в отчаянии отложила его. По узкой романтической горной долине они вернулись домой; теперь, когда душа Аделины уже не была отдана созерцанию грандиозных картин и они, в чуть смягченных красках, проплывали лишь в памяти ее, она стала твердить про себя следующие строки:
Утренняя заря. Сонет
Прохладным майским утром, в час рассвета,
Порой влечет меня душистый луг,
Мне дерева кивают в знак привета,
Ручьи звенят, и внятен каждый звук.
Порой, присев у быстрого потока,
То лилией, очнувшейся от грез,
Любуюсь, то фиалкой синеокой,
То дикой розой в каплях светлых слез.
Порой, взошедши на обрыв скалистый,
Над бездною морской слежу восход,
Пока Аврора[105] кистью золотистой
Румянит ширь необозримых вод.
О, что за ликованье полнит душу,
Когда за первым проблеском вослед
На небеса, на океан и сушу
Вдруг разом хлынет животворный свет!
Так первозданный день, младенчески лукавый,
Нам улыбается в лучах грядущей славы*.
Ла Люк во время своих прогулок познакомился с несколькими умными и симпатичными людьми, приехавшими, как и он, в Ниццу для поправления здоровья. Вскоре он создал из них небольшой, но приятный кружок, в который вошел и некий француз, чьи мягкие манеры, отмеченные глубокой и вызывающей приязнь печалью, особенно привлекли Ла Люка. Новый знакомец лишь крайне редко говорил о себе либо о тех или иных обстоятельствах, которые позволили бы узнать хоть что-нибудь о его семье, но о всех прочих предметах беседовал с откровенностью и умом. Ла Люк часто приглашал его к себе, однако он всякий раз отклонял приглашение, хотя и в столь мягкой форме, что это не вызывало неудовольствия и лишь убеждало Ла Люка, что отказ этот есть следствие некоего душевного уныния, которое заставляет его чуждаться людей.
Рассказ Ла Люка об этом иностранце возбудил любопытство Клары, а симпатия, которую испытывают друг к другу несчастливые люди, вызвала сострадание Аделины, ибо она не сомневалась в том, что он несчастен. Однажды, когда они возвращались после вечерней прогулки, Ла Люк указал им на своего ново го знакомого и ускорил шаги, чтобы догнать его; в первый момент Аделина последовала за ним, однако деликатность заставила ее остановиться: она знала, как мучительно бывает присутствие посторонних для страдающей души, и не пожелала вторгнуться в его поле зрения ради удовлетворения пустого любопытства. Поэтому она свернула на другую дорожку; впрочем, хотя ее деликатность помешала этой встрече, случай повторился несколько дней спустя, и Ла Люк представил ей незнакомца. Аделина взглянула на него с мягкой улыбкой, но постаралась скрыть чувство сострадания, которое отразилось на ее лице: ей не хотелось дать ему понять, что она заметила, сколь он несчастен.
После этой встречи он более не отклонял приглашений Ла Люка, часто являлся с визитом и нередко сопровождал Аделину и Клару в их прогулках. Ласковые, рассудительные речи последней, по-видимому, благотворно действовали на его душу, и в ее присутствии он беседовал с таким оживлением, какого Ла Люк не замечал в нем в иное время. Сходство вкусов, умная его беседа вызывали у Аделины удовольствие, и это, вместе с состраданием, какое внушала ей его тоска, завоевало ее доверие, так что она беседовала с ним свободно и откровенно, как никогда.
Вскоре его визиты еще участились. Он ходил на прогулки с Ла Люком и его семейством, сопровождал их на маленькие экскурсии к величественным руинам римских сооружений[106], которые так украшают окрестности Ниццы. Когда дамы оставались дома и сидели за работой, он вносил оживление, часами читая им что-нибудь, и они с удовольствием отмечали, что душа его немного отдыхала от тяжкой печали, его угнетавшей.
Мсье Аман страстно любил музыку; Клара не забыла захватить с собой свою драгоценную лютню; иногда он трогал струны, наигрывая самые нежные и грустные мелодии, но ни разу не поддался уговорам сыграть что-нибудь. Когда играли Аделина или Клара, он сидел в глубокой задумчивости, словно забыв об окружающем; и лишь когда глаза его с печалью останавливались на Аделине, из груди его вырывался вздох.
Однажды вечером Аделина попросила разрешения не сопровождать Ла Люка и Клару, которые собрались нанести визит жившему неподалеку от них семейству, и вернулась на террасу, выходившую в сад, откуда было видно море; она смотрела на спокойное великолепие заходящего светила и на нимб его, отраженный гладкой поверхностью моря, и чуть слышно, гармонично перебирала пальцами струны лютни, напевая в унисон слова, написанные ею однажды, после того как она прочитала вдохновенное творение Шекспирова гения — «Сон в летнюю ночь».
Титания[107] — своему возлюбленному
Летим со мной, летим скорей —
На острова, где даль без края,
Где Лето пляшет средь ветвей,
Гирлянды пестрые сплетая!
Мы полетим над бездной вод,
Где нереиды на просторах
Неспешный водят хоровод
В своих коралловых уборах:
К ним, на прибрежные пески,
Лишь только день сомкнет зеницы,
За мной слетаются, легки,
Моих придворных вереницы;
И нимфы подплывают к нам
И, нашему веселью вторя,
Скользят по меркнущим волнам
Под мелодичный рокот моря…
Летим скорей, летим со мной —
Нас ждет Ямайка, остров чудный:
Громады гор, лазурный зной,
Долины в дымке изумрудной!
На троне там, среди садов,
В короне, зеленью обвитой,
Царица всех земных плодов
Своей повелевает свитой:
Цветам, затерянным в траве,
Дарует злато и багрянец,
Лучом, добытым в синеве,
На виноград наводит глянец…
Там, среди миртовых кустов,
Среди душистых рощ лимонных,
Прохладный ветер нас готов
Овеять, танцем утомленных.
А поздней, сумрачной порой,
Когда луна уснет за тучей,
Нам светлячков веселый рой
Подарит свой огонь летучий.
Мы мед сосем из тростника,
Припав к живой, созревшей трубке,
Вкушаем сладость молока,
В тугой кокос вонзая зубки.
А если молния во мгле
Сверкнет и грянет гром нежданный —
Нас от дождя в своем дупле
Укроет кедр благоуханный.
Всего же сладостней для нас,
Под пальмовой широкой сенью
Таясь, внимать в полночный час
Печальной Филомелы[108] пенью…
Всю роскошь неги неземной,
Что ведают одни лишь феи,
Я дам тебе, избранник мой:
Летим со мной, летим скорее!*
Аделина умолкла — и тотчас услышала повторенное негромко:
Всю роскошь неги неземной,
Что ведают одни лишь феи!
Обратив глаза туда, откуда донесся голос, она увидела мсье Амана. Аделина вспыхнула и отложила лютню; он тотчас взял ее и трепетной рукой заиграл столь проникновенно,
