Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения

Пыл искренней любви я мнил излить стихом,
Чтоб милую развлечь изображеньем бед —
Пускай прочтет, поймет и сжалится потом,
И милость явит мне за жалостью вослед.
Чужие книги я листал за томом том:
Быть может, я мечтал, какой-нибудь поэт,
Мне песнями кропя, как благостным дождем,
Спаленный солнцем мозг, подскажет путь…
Но нет! Мой слог, увы, хромал, от Выдумки далек,
Над Выдумкою бич учения навис,
Постылы были мне сплетенья чуждых строк,
И в муках родовых перо я тщетно грыз,

Не зная, где слова, что вправду хороши…
«Глупец! — был Музы глас. — Глянь в сердце и пиши».

Не наобум, не сразу Купидон
Меня неизлечимо поразил:
Он знал, что можно зря не тратить сил —
И все равно я буду покорен.
Увидел я; увлекся, не влюблен;
Но бог коварный раздувал мой пыл,
И наконец уверенно сломил
Слабеющее противленье он.
Когда же нет свободы и следа,
Как московит, рожденный под ярмом,
Я все твержу, что рабство не беда,
И скудным, мне оставшимся умом

Себе внушаю, что всему я рад,
С восторгом приукрашивая ад.

Бог Купидон бежал из Греции родной,
Где каменным сердцам злодеев оттоман
Не в силах был стрелой наиесть глубоких ран,
И думал, что у нас он обретет покой.
Но в северной земле, морозной, ледяной,
Где вверг его в озноб и холод и туман,
Он возомнил, что был ему жилищем дан
Лик Стеллы, что горит веселостью живой,
Чья белизна и взор, как солнце на снегу,
В него вселили вмиг надежду на тепло,
И он решил: «Уж тут согреться я смогу!» —
Но от нее, чей хлад его измучил зло,

Мне в сердце он впорхнул, где, бросив уголек
И крылья опалив, вновь полететь не мог.

Амура, Зевса, Марса Феб судил —
Кто наделен прекраснейшим гербом?
Орел у Зевса на щите златом —
Он Ганимеда цепко ухватил;
У Марса щит зеленый, и на нем
Меч острый сердце до крови пронзил;
Перчатку Афродиты Марс носил,
А Зевс украсил стрелами шелом.
Амур добился первенства легко,
Едва лик Стеллы на щите вознес,
Где на сребристом поле алость роз.
Феб распахнул свод неба широко

И рек Амуру, что в сравненье с ним
Не зваться рыцарями тем двоим.

О Месяц, как бесшумен твой восход!
Как бледен лик твой, как печален он!
Иль даже там, где ясен небосклон,
Упорный лучник стрел не уберет?
В любви немало ведал я невзгод,
И видно мне, что ты, как я, влюблен;
Твой облик — скорби полон, изможден
Твое родство со мною выдает.
Товарищ по несчастью, молви мне:
Ужели вериая любовь глупа,
Ужели даже в горней вышине
Красавиц горделивая толпа

Любимой любит быть и мучит всех,
А добродетель вызывает смех?

Приди, о Сон, забвение забот,
Уму приманка, горестям бальзам,
Свобода пленным, злато беднякам,
Судья бесстрастный черни и господ!
От жгучих стрел твой щит меня спасет —
О, воспрепятствуй внутренним боям
И верь, что щедро я тебе воздам,
Когда прервешь междоусобья ход:
Согласен я, чтоб ложе ты унес,
Опочивальню тихую мою,
И тяжесть в веждах, и гирлянды роз;
А если все тебе я отдаю,

Но не идешь ты, как молю о том,—
Лик Стеллы в сердце покажу моем.

Уж если ты, дорога, мой Парнас,
А Муза, что иным ушам мила,
Размер подков гремящих предпочла
Мелодиям, исполненным прикрас,
То, словно счастья, я молю сейчас,
Чтоб ты меня к любимой привела —
И наша с Музой прозвучит хвала
Благодарением тебе от нас.
Пусть о тебе заботится народ,
Пусть избежит забвенья даль твоя,
Не знай греха, разбоя и невзгод —
И в знак того, что не завистлив я,

Тебе желаю много сотен лет
Лобзать благоговейно Стеллы след!

Разлуки хмурая, глухая ночь
Густою тьмой обволокла мне день —
Ведь очи Стеллы, что несли мне день,
Сокрылись и оставили мне ночь;
И каждый день ждет, чтоб настала ночь,
А ночь в томленье призывает день;
Трудами пыльными замучит день,
Исполнена безгласных страхов ночь;
Вкусил я зло, что дарят день и ночь,
Нет ночи непроглядней, чем мой день,
И дня тревожней, чем такая ночь;
Я знаю все, чем плохи ночь и день:

Вокруг меня зимы чернеет ночь,
И жжет меня палящий летний день.

Ежели мой взор полон красноречья,
И его язык будет ясен милой,
И поймет она мысль мою, — надежда,
Мы с тобой живы.

Ежели же он в трудную минуту
Не сумеет быть для нее понятным
И презрит она мысль мою, — надежда,
Оба мертвы мы.

Но и в смертный час воздадим ей честь мы,
Монументом ей сделаем могилы:
Что теряем мы — ей приобретенье,
Вечная слава.

Ежели средь сфер музыка таится,
Ежели поет лишь пред смертью лебедь,
Ежели родить звуки в силах древо,
Ставшее лютней,

Ум людской ужель одарен столь скудно,
Что не в силах он с ненавистной Смертью
Возгласить мирам в искреннем обете
Подданство наше?

Так и ей хвала, не прервясь, прервется:
Наша плоть хрупка, но душа бессмертна,
Ведая любовь; и любовь с душою
Жизнь съединяет.

И когда мой взор полон красноречья,
И его язык будет ясен милой,
И поймет она мысль мою, — надежда,
Мы с тобой живы.

Скажи мне, Разум, будет ли разумно
Противиться, когда идет на приступ
Полк Чистоты, Фортуной оснащенный,
Где грации штандарт подъемлют гордый,
А Красота командует атакой?
Что ты советуешь, скажи мне, Разум.

Ее власы разметанные — пули,
Движения — разведка, груди — пики,
Ее уста, скрывающие перлы,
Отменно служат полковой казною,
А ноги движут весь прелестный лагерь,—
Что ты советуешь, скажи мне, Разум.

Ее глаза — орудия, мои же —
При первом залпе рухнувшие стены,
И мозг мой тотчас же взлетел на воздух,
Подорван речью, что пронзает мысли.
Я сам себя ослабил, нет подмоги,—
Что ты советуешь, скажи мне, Разум.

И слава, чести истинной глашатай,
Устами всех людей вещает ныне,
Что сущего владычица, Природа,
Повелевает всем склонить колена
Перед ее любимицей единой,—
Что ты советуешь, скажи мне, Разум.

Вздыхая, Разум наконец ответил:
Нет сил у Разума в делах небесных.
Что ж, я сдаюсь тебе, алмаз Природы,
Перл чистый, я и душу сдам и чувства,
Боль сладкая, все сдам, чем обладаю.
Спасайся, Разум! Я служу богипе.

О рощи, милый край уединения!
О, как любезно мне уединение!
Здесь вечно волен разум человеческий
Повиноваться гласу добродетели,
Видпа здесь чувствам стройность мироздания,
А мысли постигают суть Создателя.
Тут Созерцания престол единственныйз
Безбрежное, крылом надежды поднято,
Оно взлетает к звездам над Природою.
Тебе покорно все и не смутит ничто,
Все мысль рождает (мысль же — всем наукам мать),
А птицы певчие дарят мелодии,
Деревьев сень — тебе защита верная,
И лишь в тебе самом — тебе опасности.

О рощи, милый край уединения!
О, как любезно мне уединение!
Здесь не таится взор змеиный зависти,
Измена не прикинется невинностью,
Льстецы не брызжут скрытою отравою,
Не путаются мненья хитроумием,
Не губит вежливое ростовщичество,
И пустословью не родить невежество;
Нет чванства, нет и долга беспричинного,
Не ослепляют титулы тщеславные,
И раем цепь из золота не кажется.
Здесь кривды нет, здесь клевета — чудовище,
От века поношенья здесь неведомы,
И кто к стволу привил бы ветвь двуличия?

О рощи, милый край уединения!
О, как любезно мне уединение!
Но ежели душа в прелестном облике,
Нежней фиалки и прекрасней лилии,
Стройна, что кедр, и Филомела голосом,
Кому нигде не ведомы опасности,
Мудра, как воплощенье философии,
Добра, как ликованье безыскусности,
Та, что погасит взор змеиный зависти,
Лесть обессилит, клевете уста замкнет —
Когда она возжаждет одиночества,
И взор ее и поступь встретим радостно:
Не повредит она уединению,
Украсит нам она уединение.

С любимым обменялись мы сердцами:
Он взял мое и дал свое взамен;
Не может лучшей сделки быть меж нами,
И нас обоих радует обмен.
С любимым обменялись мы сердцами.

И сердце милого во мне стучит,
Мое — его умом повелевает;
Мое — теперь ему принадлежит,
Его — теперь со мною пребывает.
С любимым обменялись мы сердцами.