Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

О скудная вельможность нашей крови!
Тому, что гордость ты внушаешь нам
Здесь, где упадок истинной любови,

Вовек не удивлюсь; затем что там,
Где суетою дух не озабочен,
Я мыслю — в небе, горд был этим сам.

Однако плащ твой быстро укорочен;
И если, день за днем, не добавлять,
Он ножницами времени подточен.

На «вы», как в Риме стали величать,*
Хоть их привычка остается зыбкой,
Повел я речь, заговорив опять;

Что Беатриче, в стороне, улыбкой
Отметила, как кашель у другой*
Был порожден Джиневриной ошибкой.

Я начал так: «Вы — прародитель мой;
Вы мне даете говорить вам смело;
Вы дали мне стать больше, чем собой.

Чрез столько устий радость овладела
Моим умом, что он едва несет
Ее в себе, счастливый до предела.

Скажите мне, мой корень и оплот,
Кто были ваши предки и который
В рожденье ваше помечался год;

Скажите, велика ль была в те поры
Овчарня Иоаннова,* и в ней
Какие семьи привлекали взоры».

Как уголь на ветру горит сильней,
Так этот светоч вспыхнул блеском ясным,
Внимая речи ласковой моей;

И как для глаз он стал вдвойне прекрасным»,
Так он еще нежней заговорил,
Но не наречьем нашим повсечасным:

«С тех пор, как „Ave“ ангел возвестил
По день, как матерью, теперь святою,
Я, плод ее, подарен свету был,

Вот этот пламень, должной чередою,
Пятьсот и пятьдесят и тридцать крат
Зажегся вновь под Львиною пятою.*

Дома, где род наш жил спокон, стоят
В том месте, где у вас из лета в лето
В последний округ всадники спешат.*

О прадедах моих скажу лишь это;
Откуда вышли и как звали их,
Не подобает мне давать ответа.

От Марса к Иоанну,* счет таких,
Которые могли служить в дружине,
Был пятой долей нынешних живых.

Но кровь, чей цвет от примеси Феггине,
И Кампи, и Чертальдо помутнел,*
Была чиста в любом простолюдине.

О, лучше бы ваш город их имел
Соседями и приходился рядом
С Галлуццо и Треспьяно ваш предел,*

Чем чтобы с вами жил пропахший смрадом
Мужик из Агульоне* иль иной
Синьезец,* взятку стерегущий взглядом!

Будь кесарю не мачехой дурной
Народ, забывший все, — что в мире свято,
А доброй к сыну матерью родной,

Из флорентийцев, что живут богато,
Иной бы в Симифонти поспешил,*
Где дед его ходил с сумой когда-то.

Досель бы графским Монтемурло* слыл,
Дом Черки оставался бы в Аконе,*
Род Буондельмонти бы на Греве* жил.*

Смешение людей в едином лоне
Бывало городам всего вредней,
Как от излишней пищи плоть в уроне.

Ослепший бык повалится скорей
Слепого агнца; режет острой сталью
Единый меч верней, чем пять мечей.

Взглянув на Луни и на Урбисалью,*
Судьба которых также в свой черед
И Кьюзи поразит, и Синигалью,*

Ты, слыша, как иной пресекся род,
Мудреной в этом не найдешь загадки,
Раз города, и те кончина ждет.

Все ваше носит смертные зачатки,
Как вы, — хотя они и не видны
В ином, что длится, ибо жизни кратки.

Как берега, вращаясь, твердь луны
Скрывает и вскрывает неустанно,
Так судьбы над Флоренцией властны.

Поэтому звучать не может странно
О знатных флорентийцах речь моя,
Хоть память их во времени туманна.

Филиппи, Уги, Гречи видел я,
Орманни, Кателлини, Альберики —
В их славе у порога забытья.

И видел я, как древни и велики
Дель Арка и Саннелла рядом с ним,
Ардинги, Сольданьери и Бостики.*

Вблизи ворот, которые таким
Нагружены предательством, что дале
Корабль не может плавать невредим,*

В то время Равиньяни обитали,
Чтоб жизнь потом и графу Гвидо дать,
И тем, что имя Беллинчоне взяли.*

Умели Делла Пресса управлять;
И уж не раз из Галигаев лучший
Украсил позолотой рукоять.*

Уже высок был белий столб,* могучи
Фифанти, те, кто кадкой устыжен,*
Саккетти, Галли, Джуоки и Баруччи.

Ствол, давший ветвь Кальфуччи,* был силен;
Род Арригуччи был средь привлеченных
К правлению, род Сиции почтен.

В каком величье видел я сраженных
Своей гордыней!* Как сиял для всех
Блеск золотых шаров непосрамленных!*

Такими были праотцы и тех,
Что всякий раз, как церковь опустеет,
В капитуле жиреют всем на смех.*

Нахальный род,* который свирепеет
Вслед беглецу, а чуть ему поднесть
Кулак или кошель, — ягненком блеет,

Уже тогда все выше начал лезть;
И огорчался Убертин Донато,*
Что с ними вздумал породниться тесть.

Уже и Капонсакко на Меркато
Сошел из Фьезоле;* и процвели
И Джуда меж граждан, и Инфангато.

Невероятной истине внемли:
Ворота в малый круг во время оно
От Делла Пера имя повели.*

Кто носит герб великого барона,
Чью честь и память, празднуя Фому,
Народ оберегает от урона,

Те рыцарством обязаны ему;
Хоть ищет плотью от народной плоти
Стать тот, кто этот щит замкнул в кайму.*

Я Импортуни знал и Гвальтеротти;
И не прибавься к ним иной сосед,
То Борго жил бы не в такой заботе.*

Дом, ставший корнем ваших горьких бед,
Принесший вам погибель, в злобе правой,
И разрушенье бестревожных лет,

Со всеми сродными почтен был славой.
О Буондельмонте, ты в недобрый час
Брак с ним отверг, приняв совет лукавый!*

Тот был бы весел, кто скорбит сейчас,
Низринь тебя в глубь Эмы* всемогущий,
Когда ты в город ехал в первый раз.

Но ущербленный камень, мост блюдущий,*
Кровавой жертвы от Фьоренцы ждал,
Когда кончался мир ее цветущий.

При них и им подобных я видал
Фьоренцу жившей столь благоуставно,
Что всякий повод к плачу отпадал;

При них народ господствовал так славно
И мудро, что ни разу не была
Лилея опрокинута стремглавно*

И от вражды не делалась ала».*

Как вопросить Климену* , слыша новость,
Его встревожившую, поспешил
Тот, кто в отцах родил к сынам суровость,*

Таков был я, и так я понят был
И госпожой, и светочем священным,
Который место для меня сменил.

И Беатриче: «Пусть не будет пленным
Огонь желанья; дай ему пылать,
Отбив его чеканом сокровенным;

Не потому, чтобы ты мог сказать
Нам новое, а чтобы приучиться,
Томясь по влаге, жажды не скрывать».

«Мой ствол, чей взлет в такие выси мчится,
Что, как для смертных истина ясна,
Что в треугольник двум тупым не влиться,

Так ты провидишь все, чему дана
Возможность быть, взирая к Средоточью,
В котором все совместны времена, —

Когда Вергилий мне являл воочью
Утес, где дух становится здоров,
И мертвый мир, объятый вечной ночью,

Немало я услышал тяжких слов
О том, что в жизни для меня настанет,
Хотя к ударам рока я готов;

Поэтому мои желанья манит
Узнать судьбу моих грядущих лет;
Стрела, которой ждешь, ленивей ранит».

Так я промолвил, вопрошая свет,
Вещавший мне; так, повинуясь строго,
Я Беатриче выполнил завет.

Не притчами, в которых вязло много
Глупцов, когда еще не пал, заклан,
Грехи людей принявший агнец бога,*

Но ясной речью был ответ мне дан,
Когда отец, пекущийся о чаде,
Сказал, улыбкой скрыт и осиян:

«Возможное, вмещаясь в той тетради,
Где ваше начерталось вещество,
Отражено сполна в предвечном взгляде,

Не став необходимым оттого,
Как и ладьи вниз по реке движенье
От взгляда, отразившего его.

Оттуда* так, как в уши входит пенье
Органных труб, все то, что предстоит
Тебе во времени, мне входит в зренье.

Как покидал Афины Ипполит,
Злой мачехой гонимый в гневе яром,*
Так и тебе Флоренция велит.*

Того хотят, о том хлопочут с жаром
И нужного достигнут без труда
Там, где Христос вседневным стал товаром.*

Вину молва возложит, как всегда,
На тех, кто пострадал; но злодеянья
Изобличатся правдой в час суда.

Ты бросишь все, к чему твои желанья
Стремились нежно; эту язву нам
Всего быстрей наносит лук изгнанья.

Ты будешь знать, как горестен устам
Чужой ломоть, как трудно на чужбине
Сходить и восходить по ступеням.

Но худшим гнетом для тебя отныне
Общенье будет глупых и дурных,
Поверженных с тобою в той долине.

Безумство, злость, неблагодарность их
Ты сам познаешь;* но виски при этом
Не у тебя зардеют,* а у них.

Об их скотстве объявят перед светом
Поступки их; и будет честь тебе,
Что ты остался сам себе клевретом.

Твой первый дом в скитальческой судьбе
Тебе создаст Ломбардец знаменитый,*
С орлом святым над лестницей в гербе.

Тебя укроет сень такой защиты,
Что будут просьба и ответ у вас
В порядке необычном перевиты.

С ним будет тот,* кто принял в первый час
Такую мощь от этого светила,*
Что блеском дел прославится не раз.

Его толпа еще не отличила
По юности, и небо вечный свод
Вокруг него лишь девять лет кружило;

Но раньше, чем Гасконец проведет
Высокого Арриго,* безразличье
К богатствам и к невзгодам в нем сверкнет.

Так громко щедрое его величье
Прославится, что даже у врагов
Оно развяжет их косноязычье.

Отдайся смело под его покров;
Через него судьба преобразится
Для многих богачей и бедняков.

В твоем уме о нем да впечатлится,
Но ты молчи…» — и тут он мне открыл
Невероятное для очевидца.

Затем добавил: «Сын, я пояснил
То, что тебе сказали; козни эти
Круговорот недальний затаил.

Но не завидуй тем, кто ставил сети:
Давно отмщенной будет их вина,
А ты, как прежде, будешь жить на свете».

Когда я понял, что завершена
Речь праведной души и что основа,
Которую я подал, заткана,

Я произнес, как тот, кто от другого
Совета ждет, наставника ценя,
В желаньях, в мыслях и в любви прямого:

«Я вижу, мой отец, как на меня
Несется время, чтоб я в прах свалился,
Раз я пойду, себя не охраня.

Пора, чтоб я вперед вооружился,
Дабы, расставшись с краем, всех милей,
Я и других чрез песни не лишился.

В безмерно горьком мире, и, поздней,
Вдоль круч, с которых я, из рощ услады,
Взнесен очами госпожи моей,

И в небе, от лампады до лампады,
Я многое узнал, чего вкусить
Не все, меня услышав, будут рады;

А если с правдой побоюсь дружить,
То средь людей, которые бы звали
Наш век старинным, вряд ли буду жить».

Свет, чьи лучи улыбку облекали
Мной найденного клада, засверкал,
Как отблеск солнца в золотом зерцале,

И молвил так: «Кто совесть запятнал
Своей или чужой постыдной славой,
Тот слов твоих почувствует ужал.

И все-таки, без всякой лжи лукавой,
Все, что ты видел, объяви сполна,
И пусть скребется, если кто лишавый!

Пусть речь твоя покажется дурна
На первый вкус и ляжет горьким гнетом, —
Усвоясь, жизнь оздоровит она.

Твой крик пройдет, как ветер по высотам,
Клоня сильней большие дерева;
И это будет для тебя почетом.

Тебе явили в царстве торжества,
И на горе, и в пропасти томленья
Лишь души тех, о ком живет молва, —

Затем что ум не чует утоленья
И плохо верит, если перед ним
Пример, чей корень скрыт во тьме забвенья,

Иль если довод не воочью зрим».