Уильям Годвин - Калеб Уильямс
Каждое новое происшествие, случавшееся со мной, сильнее запечатлевало в моем уме страшную опасность, которой я подвергался. Я готов был думать, что представляю собой единственный предмет общего внимания и что весь мир вооружился, чтобы уничтожить меня. От одной этой мысли я трепетал всем телом. Но каким бы страшным ни представлялось это обстоятельство моему воображению, оно сообщало только новую энергию моим намерениям. И я решил добровольно поля не уступать, то есть, выражаясь точнее, не вкладывать голову в петлю, какое бы огромное превосходство ни было у моих противников. Однако события, случившиеся со мной, не внеся изменений в мои намерения, все же побудили меня пересмотреть способы, при помощи которых эти намерения могли быть выполнены. Результатом этого пересмотра было решение повернуть в сторону ближайшего морского порта на западном берегу острова и перебраться в Ирландию. Не могу теперь сказать, что именно побудило меня предпочесть этот план. Может быть, то, что прежний, уже некоторое время владевший моим воображением план стал казаться мне слишком простым и меня привлекла кажущаяся сложность другого проекта.
Я добрался без дальнейших помех до места, откуда намеревался отплыть, справился о судне, которое, как мне сказали, должно было выйти в море через несколько часов, и договорился с капитаном о переезде. Ирландия имела для меня ту невыгоду, что она зависима от британского правительства и, следовательно, представляет менее безопасное место, чем большинство других стран, которые отдалены от Англии океанами. Судя по рвению, с каким меня преследовали в Англии, можно было допустить, что усердие моих гонителей последует за мной на другой берег пролива. Но все-таки мне было довольно приятно, что я скоро буду на шаг дальше от опасности, мысль о которой так терзала мое воображение.
Угрожала ли мне опасность в тот короткий срок, который оставался до поднятия якоря и отплытия от английского берега? Едва ли. Очень мало времени прошло с того мгновения, как я решился воспользоваться морем, до того, как прибыл сюда. Если мои гонители получили новое предупреждение, то оно могло исходить только от старухи и было сделано всего несколько дней тому назад. Я надеялся, что мне удалось предупредить их усердие. А пока, чтобы не упускать ни одной разумной предосторожности, я немедленно отправился на борт, решив, что не стану без нужды подвергать себя опасности какого-нибудь непредвиденного приключения, разгуливая по улицам города. Это был первый случай, когда я по какому бы то ни было поводу покидал свою родину.
ГЛАВА VI
Время, назначенное для нашей стоянки, уже почти истекло, и с минуты на минуту ожидался приказ поднимать якорь, когда нас окликнули с лодки, шедшей от берега, в которой находилось два человека. В одно мгновение они поднялись к нам на судно. Это были полицейские. Всем пассажирам, которых, кроме меня, было пятеро, приказали подняться на палубу для опроса. Я был очень испуган этим происшествием, случившимся в такое неподходящее время. Мне казалось несомненным, что это ищут меня. А что если, по какой-то непредвиденной случайности, они получили сведения о моем переодевании? Было неизмеримо опаснее встретиться с ними в таком тесном соприкосновении, при таких обстоятельствах, чем когда я встречал своих преследователей под видом постороннего лица. Однако хладнокровие не изменило мне. Я возлагал надежды на свое одеяние и ирландский диалект, как на каменный оплот.
Не успели мы подняться на палубу, как, к величайшему своему ужасу, я увидел, что внимание наших гостей направлено главным образом на меня. Они задали несколько пустых вопросов моим попутчикам, которые оказались ближе к ним; потом, обернувшись ко мне, осведомились, как меня зовут, кто я такой, откуда прибыл и что привело меня сюда. Только я открыл рот, чтобы ответить, как они сразу вцепились в меня, говоря, что я арестован, потому что, заявили они, моего говора, равно как сходства в наружности, было бы достаточно для любого английского суда, чтобы задержать меня, Они столкнули меня с судна в лодку, в которой приехали, и усадили между собою, из предосторожности, чтобы я не мог прыгнуть в воду и как-нибудь ускользнуть от них.
Теперь я считал несомненным, что опять нахожусь во власти мистера Фокленда, и эта мысль была мне нестерпимо обидна и мучительна. Бежать от его преследований, освободиться от его тирании – вот в чем была цель, к которой стремилась вся моя душа. Неужели никакие человеческие усилия, никакая изобретательность не помогут мне достичь ее? Неужели его власть охватывает все пространство и глаза его видят сквозь всякое прикрытие? Не похож ли он на то таинственное существо, свирепая мстительность которого обладала такой силой, что, как говорят, не укрыться было от нее даже в недрах горы? Нет мысли более возмущающей душу и более страшной, чем эта. Но в данном случае что могли поделать рассуждения или вера? Я не мог черпать утешения ни открыто – в неверии, которым по части религии миогие проникнуты, ни тайно – в непостижимой идее; это было делом непосредственного восприятия: я чувствовал клыки тигра, вонзающиеся глубоко мне в сердце.
Но хотя сначала впечатление было исключительно сильным и сопровождалось унынием и малодушием, мысль скоро начала как бы механически взвешивать расстояние между морским портом и моей прежней тюрьмой и те разнообразные возможности для побега, которые могли представиться на этом пространстве. Моей первой обязанностью было не выдавать о себе больше того, что окажется уже обнаруженным.
Не исключена была возможность, что я арестован по какому-нибудь пустому поводу и что, если я сохраню присутствие духа, мое освобождение наступит так же неожиданно, как произошел арест. Возможно даже, что я схвачен по ошибке и что эта мера нисколько не связана с делом мистера Фокленда. Во всяком случае, мне следует разобраться в обстановке.
Во время переезда с корабля в город я не проронил ни слова. Мои провожатые подтрунивали над моим дурным расположением духа, но добавляли, что это не принесет мне пользы и я буду повешен, потому что еще ни разу не случалось, чтобы осужденный за ограбление королевской почты дешево отделался. Трудно передать, как легко стало у меня на душе от этих слов. Однако я как решил, так и продолжал хранить молчание. Из дальнейшего их разговора, очень многословного, я узнал, что дней девять тому назад два ирландца ограбили почту, шедшую из Эдинбурга в Лондон, что один из ирландцев уже посажен и что меня задержали, подозревая во мне второго. При них было описание его личности, и хотя, как я узнал потом, оно во многих существенных статьях отличалось от моей наружности, они находили, что оно согласуется с ней до мельчайших подробностей.
Известие о том, что я взят по ошибке, сняло тяжелое бремя с моей души. Я был уверен, что мне удастся немедленно установить свою невиновность, к полному удовлетворению всех судей королевства. И хотя мои планы были нарушены и мое намерение покинуть остров потерпело неудачу после того, как я уже был в море, я считал все это мелкой неприятностью по сравнению с тем, чего имел слишком много причин опасаться.
Как только мы вышли на берег, меня отвели в дом мирового судьи, человека, бывшего ранее капитаном угольного судна, но ввиду достигнутых в жизни успехов бросившего скитальческую жизнь и уже несколько лет имевшего честь представлять собою особу его величества.
Нас продержали некоторое время в своего рода передней в ожидании, чтобы его милость удосужилась нас принять. Задержавшие меня были опытны в своем ремесле и поспешили употребить этот промежуток времени на то, чтобы обыскать меня в присутствии двух слуг его чести. Они нашли у меня пятнадцать гиней и немного серебра. Они велели мне раздеться догола, чтобы им можно было убедиться, не спрятаны ли у меня где-нибудь банковые билеты. Они брали в руки части моего жалкого облачения, по мере того как я снимал их, и ощупывали их одну за другой, чтобы проверить, не подшито ли к ним каким-нибудь хитрым способом то, чего они ищут. Всему этому я подчинился беспрекословно. Дело, наверное, в конце концов все равно дошло бы до этого, а скорый суд вполне соответствовал моим планам, поскольку главной моей целью было как можно скорее уйти из когтей почтенных особ, которые в то время охраняли меня.
Не успела закончиться эта операция, как нам велели войти в помещение его милости. Мои стражи выступили с обвинением и заявили, что им было приказано отправиться в этот город, так как, по полученным сведениям, тут должен был находиться один из двоих, ограбивших эдинбургскую почтовую карету, и что они задержали меня на борту корабля, готового к отплытию в Ирландию.
– Отлично, – промолвил его милость. – Вы сказали свое. Теперь послушаем, что может сообщить этот джентльмен. Как тебя звать, бездельник? И из какой части Типперери[52] тебе вздумалось явиться?
