Франко Саккетти - Новеллы
На что флорентиец ответил ему: «Ведь вот какая беда: моя конюшня набита битком. Ко мне пришли недавно погонщики с навьюченными ослами и поставили их туда. В ней не найдется места и для собаки».
Аньоло очень быстро спросил его: «А ты что здесь делаешь?»
Флорентиец ответил ему на это: «Да вот сижу здесь, как ты видишь».
Тогда Аньоло сказал: «Не сидел бы ты здесь, если бы знал, что тебе предстоит заработать более пятисот флоринов».
Тогда тот спросил его: «Как так?»
А Аньоло ответил ему: «Мне-то это хорошо известно».
– «Ну как, скажи, скажи!»
Так Аньоло и не дал ему проглотить этого куска, и тот никак не мог выкинуть из головы мысли о пятистах флоринах, которые ему не достались, и после этого менее чем через два месяца умер; а между тем Аньоло сказал это в шутку, чтобы озадачить его. Лучше было бы флорентийцу обойтись с ним любезнее и не ставить у себя в конюшне ослов, принадлежавших погонщикам, которых при этом, может быть, и вовсе не было.
Таким образом, Аньоло вернулся в Казентино и не попал на праздник, как он рассчитывал, но зато, может быть, не плохо поздравил того, кто был причиной его неудачи.
Новелла 143
В предыдущем рассказе показано, как пренебрежительно отнеслись к одному человеку, приравняв его к ослу; в настоящем же рассказе, который последует сейчас, будет показано, как другой человек от сравнения его с мулом почувствовал себя осмеянным в такой степени, что стал навсегда врагом того, кто сделал это сравнение.
Итак, очень недавно существовал, да и теперь еще существует, некий большой шутник, и в такой же мере бедняк, живший постоянно вместе со своей семьей в замке Пульчи,[393] как один из ближних людей. Он был незаконнорожденным и безо всякого смущения говорил об этом сам то в одной, то в другой форме, когда ему казалось, что это забавляет собеседника. В ту пору, когда флорентийская коммуна воевала с римской церковью,[394] человек этот, которого звали Иннаморато, отправился однажды по каким-то своим делам во Флоренцию и на пути увидел случайно, что происходит, как это часто бывает во время войны, набор животных, то есть мулов и ослов, для отправки продовольствия, Возвращаясь в замок по окончании своих дел, он встретил на дороге, ведущей в Сеттимо,[395] священника этого прихода, также незаконнорожденного по происхождению, направляющегося во Флоренцию. Поздоровавшись с Иннаморато, священник спросил его, что нового в городе. Иннаморато ответил на это: «А вы туда идете?»
Священник сказал: «Ну, да. Мне нужно купить кое-что необходимое».
Иннаморато продолжал тогда: «Я вот тоже ходил по своим делам. Но когда я подошел к воротам, там забирали всех мулов для отправки куда-то. Поэтому я повернул и пошел обратно, чтобы и меня не взяли. А вы что сделаете, мессере?»
При этих словах священник тысячу раз изменился в лице, как человек не совсем безупречного происхождения, и сказал: «Ах, чтоб тебе плохая пасха! Ты негодяй!»
А Иннаморато заметил на это: «Ох, не сердитесь на это; ведь вот и я не сержусь».
Тогда священник сказал: «Что же ты хочешь сравнять мое сословие со своим?»
На что Иннаморато ответил: «Там сословие или пустословие, как хотите;[396] а только что касается рождения, то родимся мы на свет на один лад, и я-то считаю вас старшим братом».
Долго и много грозился и ворчал после этого священник, и много лет не говорил больше с Иннаморато, который не обращал на это никакого внимания; рассказывая же об этом случае в деревне и в городе, он потешал многих, кто его слушал.
Новелла 144
В то время, как колесо Фортуны подняло мессера Мастино в городе Вероне на высшую точку,[397] он устроил однажды какой-то праздник, на который, как это всегда бывает, стеклись все шуты Италии, чтобы заработать денег и заставить воду литься на их мельницу. Во время праздника пришло туда двое генуэзцев, очень лощеных и пропитанных, как это у них в обычае, мускусом, а сверх того, очень забавных людей, полушутов, проделывавших часто разные штуки на потеху синьоров. Среди других таких же потешников, бывших на празднике, находились некто по имени Мартеллино и некто по имени Стекки,[398] самые забавные шуты, каких только могла создать природа. Видя, насколько оба эти генуэзца мнили себя великими мастерами и какими разряженными они ходили, похваляясь, – один: «Я бы сделал», другой: «Я бы сказал…» Стекки и Мартеллино заявили им: «Мессер Преццивалле (ибо так звали одного из них; другого же – Дзатино),[399] мы хотим проделать одну вещь, которая покажется вам, может быть, странной: я, Стекки, опорожнюсь так, что получится всего с просяное зерно, не более и не менее».
На это генуэзцы ответили: «Клянусь господней кровью, это невозможно».
Стекки заметил на это: «Вот увидите, возможно или нет».
Во время этого спора подошел к ним Мастино и, послушав их, спросил: «О чем вы спорите?»
Ему разъяснили. Тогда синьор, – а синьоры всегда охочи до необыкновенных вещей, – сказал: «Я хочу посмотреть на это».
На что Стекки заявил: «Попробуем».
А мессер Мастино прибавил: «Приготовьтесь и устраивайтесь в зале».
Тогда Стекки сказал: «Велите принести весы и положите на них просяное зерно, чтобы каждый мог проверить опыт; но пусть эти благородные генуэзцы видят его так, чтобы у них не было сомнений».
Генуэзцы ответили: «И мы хотим видеть его и взвесить то, что получится: вы думаете издеваться над нами, плуты?»
Тогда Стекки сказал: «Отыщите же весы и просяное зерно, а мы с Мартеллино пойдем сперва к себе в комнату, а потом вернемся в залу». Так и было сделано.
Мессер Мастино сел в зале на свое место и стал ждать ответа вместе со всеми своими придворными. Генуэзцы явились с весами и с зернышком проса. Стекки отправился вместе с Мартеллино и, приставив к выходному отверстию сосуд с водой (как он это делал, по-видимому, всегда, когда этого хотел), втянул через седалищную свою часть всю воду в живот и в таком наполненном виде предстал в зале. Затем он спросил синьора, где бы он хотел, чтобы эта штука была проделана. Мессер Мастино сказал: «Там, где это было бы видно прежде всего мне, а затем уж и всем прочим».
Тогда посреди залы стал Стекки, спустив штаны и приподняв нижнюю часть туловища, а с другой стороны стали генуэзцы с весами и зернышком проса, и, был разостлан небольшой плащ, на который нужно было принять нужную крупицу в ту минуту, когда Стекки скажет, что дает ее. Стекки натужился, сделал вид, что начинает, и сказал генуэзцам: «Станьте поближе, так чтобы не упустить из виду эту крупицу и рассмотреть ее».
Стоя один с одной, другой с другой стороны, генуэзцы сказали: «Делай только свое дело. Мы следим внимательно, так что если из тебя выйдет хоть чуточка, мы ее увидим».
Мартеллино держал штаны и, сколько мог, побуждал генуэзцев приблизить лицо к сферам. Когда же они сделали это, насколько хотели, Стекки открыл шлюз и обдал их лица втянутой в себя водой, только с придатком еще некоторого количества грязи, так как в воде имелось и несколько драхм извержений, причем вода устремилась, словно из мельничного желоба, так что мимо генуэзцев не прошло ни капли, ибо она потекла по их лицам и их платью, и даже по весам. Видя себя в таком печальном положении, они направились в свою комнату, говоря: «Вот несчастье! Это два каких-то негодяя: так испачкать нас в присутствии синьора!»
Синьор же и все присутствовавшие в зале чуть не плакали от смеха. И синьор приказал послать к генуэзцам человека, который выстирал бы их платья и вымыл бы их самих хорошенько, и передать им, что он подвергнет виновных строгому наказанию. Однако, хотя их самих и вымыли, насколько это было возможно, платье их не могло быть вымыто так скоро, и надеть его было невозможно, а потому им пришлось послать к мессеру Мастино и просить у него платья для обоих; иначе им пришлось бы лежать в постели, так как им нечего было надеть. Поэтому синьор послал им обоим платье. Как только Мартеллино услышал о том, что синьор дал обоим генуэзцам платье, он послал к синьору просить, чтобы тот дал платье и ему, потому что его собственное было совершенно испачкано брызгами этой горчицы. Синьор ответил на эту просьбу: «Дать ему платье! Чтоб у них червь завелся в голове. Мне приходится одевать того, кто мне испакостил мой двор».
Когда Стекки вернулся к себе в комнату, а вместе с ним и Мартеллино, которому в присутствии Стекки было передано платье, то Стекки, видя, что генуэзцы и Мартеллино получили платье за то, что были перепачканы, сказал: «Ах, я несчастный! Лучше бы и меня окатили этой мерзостью, тогда бы и я выслужил что-нибудь у синьора».
