Кристьен де Труа - Средневековый роман и повесть
— Отец, — сказал Окассеп, — вот ваш враг, который долго воевал с вами и причинил столько вреда! Ведь двадцать лет длилась эта война, которую не мог никто завершить.
— Славный сын, — сказал отец, — вот такими подвигами отличаться бы тебе с детства, а не думать о пустяках.
— Отец, — сказал Окассен, — не читайте мне проповедей, а исполните наше условие.
— А? Какое условие, славный сын?
— Ого, отец! Вы его забыли? Клянусь головой, уж кто‑кто, а я его не хочу забывать; ведь оно глубоко в моем сердце. Разве вы не обещали, когда я взялся за оружие и пошел в бой, что, если господь меня вернет живым и невредимым, вы мне дадите видеться с Николеттой, моей нежной подругой, и я смогу перемолвиться с ней двумя‑тремя словами и поцеловать ее хоть один раз. Это обещали вы мне, и я хочу, чтобы вы сдержали слово.
— Я? — сказал отец. — Да не поможет мне бог, если я сдержу такое обещание. Если бы твоя Николетта была здесь, я бы сжег ее на костре, да и тебе бы не поздоровилось.
— Это ваше последнее слово? — спросил Окассен.
— Да поможет мне господь, — отвечал отец.
— Поистине, — сказал Окассен, — мне весьма тягостно, что человек в вашем возрасте лжет. Граф Валенский, я взял вас в плен?
— Разумеется, господин мой, — ответил граф.
— Дайте мне вашу руку, — продолжал Окассен.
— Охотно, господин мой.
Он подал ему руку.
— Поклянитесь мне, — сказал Окассен, — что сколько бы вы ни жили, не пройдет ни одного дня, чтобы вы не оскорбляли моего отца и не посягали на его жизнь и имущество.
— Ради бога, господин мой, — сказал граф, — не издевайтесь надо мною, но назначьте мне выкуп. Я дам вам все, что вы потребуете, будь это золото и серебро, скакуны или простые лошади, разные драгоценные меха, собаки или птицы.
— Как? — сказал Окассен. — Вы не хотите признать, что вы — мой пленник!
— Хочу, господин мой, — сказал граф Бугар.
— Да накажет меня господь, если я не сниму с вас голову, — воскликнул Окассен, — раз вы отказываетесь дать клятву.
— Ради бога, — сказал граф, — я поклянусь во всем, что вам угодно.
Тогда Окассен посадил его на коня, сам сел на другого и проводил графа до места, где тот был в безопасности.
11
Теперь поют
Убедился граф Гарен,
Что не хочет Окассен
Добровольно разлучиться
С Николеттой светлолицей.
«Нет, добьюсь я перемен! ‑
Граф сказал.‑
Из крепких стен
К Николетте не пробиться».
И в темницу, под землей,
Сын упрятан молодой.
Стал взывать он со слезами,
Вот, послушайте вы сами:
«О Николь, лилея сада,
Светлолицая отрада,
Ваших сладостных лобзаний
Может ли мне быть желанней
Сок пьянящий винограда!
Знал я как‑то пилигрима.
Лимузен{110} забыв родимый,
Страшной мукой одержимый,
20 На постели он стонал
Без движения — от боли.
Вы же мимо проходили,
И подол свой подхватили ‑
И мантильи край соболий,
25 И рубашки белый лен,‑
И при виде ножки милой
Сразу стал он исцелен,
Позабыл свой стон унылый.
Преисполнен свежих сил,
30 Он, бодрей чем раньше был,
Восвояси поспешил…
О подруга, о лилея,
Кто в движениях плавнее,
В играх сладостных — славнее?
35 Кто в беседе веселее,
В поцелуях кто нежнее?
Кто вас может не любить!
Из‑за вас я обречен
В подземелии тужить
40 Где навеки заточен!
Мне до смерти слезы лить
Из‑за вас, подруга!»
12
Теперь говорят и сказывают‑рассказывают
Окассена заключили в темницу, как вы уже слышали и поняли, а Николетту заперли в светелке. Это было в мае, когда дни стоят жаркие, длинные и светлые, а ночи — тихие и ясные. Однажды ночью, лежа в своей постели, увидела Николетта, как ярко светит луна в оконце и услышала, как поет соловей в саду, и вспомнила об Окассене, друге своем, которого так любила. Она стала думать о графе Гарене Бокерском, который смертельно ненавидел ее, и решила, что не останется больше здесь: ведь если бы кто‑нибудь донес на нее и граф Гарен узнал о ней, то предал бы ее злейшей смерти. Она прислушалась: оставленная с ней старушка спала. Николетта встала, надела платье из прекрасного шелка, взяла с постели покрывала и холщовые простыни, связала их, скрутила из них веревку, такую длинную, какую только могла, прикрепила ее к подоконнику и спустилась по ней в сад. Приподняв одежды одной рукой спереди, а другой сзади, пошла она по саду, прямо по росистой траве.
У нее были светлые кудри, живые, веселые глаза, тонкое лицо, прямой красивый нос, алые губки, подобные вишне или розе в летнюю пору, белые мелкие зубы. Упругие маленькие груди приподымали ее одежду, как два волошских орешка. Стан был строен, и обнять его можно было двумя ладонями. Маргаритки, кланявшиеся ее стопам, когда она проходила мимо, казались темными по сравнению с ее ногами — так была она белоснежна. Она подошла к калитке, открыла ее и пошла по улицам Бокера. Она старалась идти в тени, потому что луна светила слишком ярко. Долго Николетта бродила, пока не подошла к башне, где находился ее друг. Башня эта местами дала трещины, и она, спрятавшись за колонну, закутанная в свой плащ, прижала голову к щели ветхой и древней башни и услышала, как рыдал там Окассен, как страшно скорбел он и тосковал о подруге, которую он так любил. И, наслушавшись, она заговорила:
13
Теперь поют
Николетта у колонны,
Чуть луною озаренной,
Окассена слышит стон:
По подруге плачет он.
5 И тогда она сказала:
«Славный друг, достойный витязь,
Вам ведь плакать не пристало,
Окассен, приободритесь
И тоскою не томитесь,
10 Чем упорствовать в печали,
Лучше старшим покоритесь.
Невзлюбили ведь меня
И отец ваш, и родня.
С вами быть я не могу:
15 В край заморский убегу…»
И она от светлых кос
Отрезает прядь волос.
И в восторге эту прядь
Стал несчастный целовать,
20 И темница нипочем!
А потом он стал рыдать,
Снова слезы бьют ключом ‑
Все из‑за подруги.
14
Теперь говорят и сказывают‑рассказывают
Когда Окассен услыхал слова Николетты о том, что она хочет уехать в другую страну, он страшно опечалился.
— Прекрасная, нежная подруга, — сказал он, — нет, вы не уедете, иначе я умру. Первый, кто вас увидит и кто только сможет, сейчас же схватит вас и положит на свою постель и сделает вас своей наложницей. А после того, как вы разделите ложе не со мной, а с другим человеком, не думайте, что я буду ждать, пока попадется мне нож — нанести себе удар в сердце и умереть. Нет же, я вовсе не стану дожидаться этого, но при первом удобном случае, лишь я увижу каменную стену или серый камень, я так сильно ударюсь головой, что глаза мои выскочат и вытекут мозги. Лучше мне умереть такой страшной смертью, чем услышать, что вы разделили чужое ложе.
— Ах, — сказала она, — я не могу поверить, что вы меня так любите, как вы говорите, но я вас люблю еще больше!
— О прекрасная, нежная подруга! — воскликнул Окассен, — не может быть, чтобы вы любили меня даже так же, как я вас. Женщина не может так любить мужчину, как мужчина женщину. Ведь любовь женщины в ее очах, и в кончиках грудей, и в ступнях ног, а любовь мужчины покоится в сердце, и уйти оттуда она не может.
Пока Окассен и Николетта беседовали между собой, городская стража с обнаженными мечами под плащом прошла вдоль по улице. А дело было в том, что граф Гарен приказал воинам убить Николетту, если они смогут схватить ее. И страж, находившийся на башне, видел их и слыхал, как они говорили о Николетте и собирались убить ее.
— Боже! — воскликнул он, — как жаль будет прекрасную девицу, если они убьют ее. Было бы очень добрым делом, если бы я незаметно для воинов посоветовал ей остерегаться их. Ведь если они ее убьют, умрет господин мой Окассен, а это будет очень горько.
15
Теперь поют
1 Благороден сторож был,
И умен, и добр, и смел.
Песню тихо он пропел,
В ней Николь предупредил:
«О красотка, ты смола,
Ты прекрасна и мила
Ты прекрасна и мила.
Золотятся волоса,
Светел лик, блестят глаза!
Сразу я узнал тебя!
Окассен готов, любя,
С горя умертвить себя.
Слышишь, я тебе пою ‑
Береги ты жизнь свою:
Старый граф хитер и крут,‑
15 Слуги рыщут там и тут,
Под плащом мечи несут ‑
Прячься поскорее!»
16
