Жюль Мишле - Ведьма
Сидя на пороге дома, этого дворца, прядет, присматривая за овцами. Бедность еще не позволяет держать корову, но и это будет, раз Бог благословил их домик. Лес, немного пажити, пчелы на лугу — вот и вся жизнь. Люди тогда еще мало надеялись на отдаленную жатву и потому почти еще не сеют ржи. Женщина еще не надломлена, не безобразна, как потом в разгар земледельческой культуры. У нее больше досуга. Не судите о ней по грубой литературе рождественских песен и фабльо, по непристойным рассказам позднейших времен с их глупым смехом и распущенностью.
Она одна. Кругом никого. Нет еще помина о нездоровой нехорошей жизни в закрытых маленьких мрачных городках, о взаимном шпионаже, о печальном и опасном сплетничестве. Вечером, когда узкая улица погружается в темноту, не является старуха шепнуть ей, что кто-то умирает от любви к ней. У нее нет друзей, кроме своих снов, и она ведет беседу только со своими животными и с лесными деревьями. Они говорят с ней, и мы знаем, о чем. Они пробуждают в ней слова, сказанные ей матерью, бабушкой, старые истории, в продолжение веков передававшиеся от женщины к женщине. То невинные воспоминания о старых духах местности, трогательная фамильная религия, не проявлявшаяся в общежитии с его хаотической шумливостью, — теперь она воскресает и вновь осеняет одинокую хату.
Своеобразный воздушный мир фей и домовых, точно созданный для женской души! Когда великий процесс творчества житий святых остановился и иссяк, рядом с ними стала эта более древняя и в ином смысле поэтическая легенда, чтобы воцариться тихо и незаметно. Она то сокровище, которое женщина лелеет и оберегает. Фея ведь тоже женщина. Фея — то фантастическое зеркало, в котором женщина видит себя более красивой.
Кем были феи?
Говорят: некогда они были галльскими царевнами, своенравными и гордыми. Когда явился Христос и апостолы, они повернулись к ним дерзко спиной. В Бретани они в этот момент плясали и с тех пор не переставали плясать. Жесток был приговор над ними. Они осуждены плясать до самого дня Страшного суда. Многие из них стали не больше кролика или мыши. Таковы феи-карлицы, увлекающие своей пляской вокруг старых друидских камней ночной порой путника, или королева Маб, сделавшая себе из ореховой скорлупы царскую колесницу. Они немного капризны и порой бывают в плохом настроении. Это, конечно, неудивительно, если принять во внимание их печальную судьбу. Как ни крошечны и своенравны они, у них есть, однако, сердце, и они чувствуют потребность быть любимыми. Они то добры, то злы, исполнены всевозможных капризов. Когда родится ребенок, они прилетают через трубу, несут ему свои дары и определяют его судьбу. Они любят ловких прядильщиц и сами неподражаемо прядут. Говорят: она прядет, как фея.
Сказки о феях, освобожденные от смешных прикрас, наслоенных на них позднейшими составителями, — сердце самого народа. Они знаменуют переходный момент между грубым коммунизмом виллы и распущенными нравами эпохи, когда зарождавшаяся буржуазия создала свои цинические фабльо. В этих сказках есть черты исторические, воспоминания о временах голода (сказки о людоедах и др.). Обыкновенно, однако, они витают на крыльях Голубой Птицы превыше всякой истории в мире вечной поэзии, говорят о наших желаньях, всегда одних и тех же, рассказывают неизменную историю нашего сердца. Часто в них обнаруживается желание бедного крепостного вздохнуть, отдохнуть, найти клад, который навсегда положит предел его нищете. Чаще еще под наитием возвышенного вдохновения клад превращается в душу, в сокровище любви, которое дремлет (сказка о спящей царевне). Бывает часто и так, что красавица заколдована злым волшебником. Отсюда трогательная трилогия, удивительные истории Горбуна, Ослиной Кожи, Красавицы и Дурнушки. Любовь не падает духом. Она ищет красоту, спрятанную под маской безобразия, и находит ее. В последней из приведенных сказок этот мотив доходит до возвышенности, и я не думаю, чтобы кто-нибудь мог ее читать без слез.
В этих сказках дышит очень реальная, очень искренняя страсть. То несчастная безнадежная любовь, часто зажигаемая жестокой природой в сердцах людей низкого происхождения и положения: горе бедной крестьянки, сознающей себя слишком некрасивой, чтобы вызвать любовь рыцаря; сдавленный вздох крепостного, который видит, идя по своей борозде, как на белом коне, точно ослепительная молния, проносится прекрасная, боготворимая хозяйка замка. Это напоминает восточную грустную идиллию невозможной любви между Розой и Соловьем, Разумеется, тут есть существенная разница: цветок и птица — оба красивы, даже одинаково красивы. Здесь же низко стоящее существо признается: «Я — чудовище».
Сколько слез! И однако силою героической воли и беспредельного желания, отсутствующих в восточной притче, оно сбрасывает обманчивую личину. Чудовище так страстно любит, что невольно возбуждает любовь к себе — и становится прекрасным.
Во всем этом много большой нежности. Эта заколдованная душа думает не только о себе. Она озабочена также тем, чтобы искупить всю природу и все общество. Все жертвы — ее любимцы: ребенок, которого бьет мачеха, младшая сестра, которую притесняют и презирают старшие сестры. Даже на даму из замка распространяется ее сочувствие: она жалеет ее, находящуюся во власти изверга барона (Синяя Борода). Она растрагивается при виде животных, утешает их, жалеет, что они все еще воплощены в звериных ликах. Это пройдет! Немножко терпения. Настанет день и души их снова окрылятся, станут свободными, любезными, любимыми.
Такова другая сторона Ослиной Кожи и других сказок. Здесь чувствуется сердце женщины. Грубый работник полей относится к своим животным достаточно жестоко. Женщина не считает их животными. Она рассуждает, как ребенок. Все очеловечено. Все одушевлено. Весь мир облагорожен.
Кроткая женщина, убежденная в своем безобразии наделила всю природу своей красотой, своей душевной прелестью.
* * *Но в самом ли деле эта маленькая жена крепостного, мечтательное воображение которой питается подобными грезами, так некрасива?
Я уже упоминал: она хозяйничает, она прядет, присматривая за овцами. Она отправляется в лес и собирает хворост. Грубая работа еще не угнетает ее. Она еще не похожа на безобразную крестьянку эпохи расцвета земледельческой культуры, как не похожа она на толстую городскую мещанку, неуклюжую и ленивую, о которой наши предки рассказали столько скоромных новелл. Неуверенная и робкая, она чувствует себя в руках Бога.
Она видит, как на горе возвышается мрачный и грозный замок, откуда вниз спуститься могут тысячи бед. Она боится и уважает мужа. Крепостной для барина, он для нее — царь. Для него бережет она, сама почти не питаясь, лучшие куски. Она стройна и хрупка, как святые церкви. Скудная пища должна была создавать нежные создания со слабой жизнеспособностью. Детская смертность тогда была огромна. Эти бледные розы состоят из одних нервов. На этой почве потом в XIV в. вспыхнет мания эпилептических плясок. В XII в. с полупостом связаны две болезни: ночью — сомнамбулизм, днем — мечтательность, дар слез.
* * *Мы уже упомянули о том, что эта глубоко невинная женщина имеет, однако, тайну, которую не сообщает церкви. В своем сердце она хранит полное сочувствия воспоминание о бедных древних богах, превратившихся в демонов. Пусть они, духи, не освобождены от страданий. Живя в камнях, в сердце дубов, они зимой очень несчастны. Они очень любят тепло. И вот они бродят вокруг домов. Люди видели, как они согревались в стойле около животных. Не питаясь фимиамом и жертвоприношениями, как в былые годы, они порой довольствуются молоком. И вот экономная хозяйка уменьшает долю мужа и оставляет вечером немного сливок.
Появляясь только ночью, изгнанники дня жалеют о потерянном свете и жаждут вновь увидеть его. И вот ночью женщина осмеливается и робко несет маленький скромный светильник к большому дубу, где они обитают, к таинственному источнику, зеркало которого, удваивая пламя, развеселит печальных изгнанников.
Боже! Если об этом узнают! Муж ее — человек благоразумный и боится церкви. Он побьет ее. Священники объявили этим духам беспощадную войну и изгоняют их отовсюду. А кажется, можно было бы предоставить им жить в дубах. Разве они в лесу делают кому-нибудь зло? А их преследует каждый новый собор. В известные дни священник отправляется даже к дубу и изгоняет духов молитвой и святой водой! Что сталось бы с ними, если бы они не нашли ни единой сочувствующей души? Женщина же покровительствует им. Только им она может поверить разные мелочи, невинные в устах целомудренной супруги, за которые церковь упрекнет ее. Они ее поверенные, ее исповедники, выслушивающие эти трогательные женские тайны. О них она думает, когда кладет в огонь освященное полено. Настало Рождество, в то же время древний праздник северных духов, праздник наиболее продолжительной ночи. Таковы и канун майской ночи, когда сажают дерево, или ночь на Ивана Купала, истинный праздник жизни, цветов и пробуждающейся любви. В особенности бездетная женщина считает своей обязанностью любить эти праздники, благоговейно их чтит. Молитва Деве недостаточно действенна. Марии не до этого. Женщина предпочитает поэтому тихо-тихо обратиться к древнему гению, которому некогда поклонялись, как сельскому богу, и которого та или иная местная церковь по доброте своей провозгласила святым.
