Дени Дидро - Нескромные сокровища
Если некоторые из паяцев неохотно производили свои движения, недостаточно высоко поднимали руки и слишком мало сгибали колени, фея быстрым ударом руки наотмашь обрывала их привязь, и они становились паралитиками. Никогда не забуду двух весьма доблестных эмиров, на которых обрушилась ее кара и которые на всю жизнь остались парализованными, с бессильно опущенными руками.
Нити, исходившие от всех частей тела Каноглу, простирались на громадные расстояния и приводили в движение или в покой на границах Моноэмуги армии паяцев; протягивалась веревочка – и осаждались города, атаковались траншеи, проламывались бреши, и неприятель готовился к капитуляции; но вот, новое подергивание, – и артиллерийский огонь стихал, атаки больше не производились с прежней энергией, в крепость прибывали подкрепления, между нашими генералами вспыхивала рознь, нас атаковали, застигали врасплох и разбивали наголову.
Такого рода дурные известия никогда не огорчали Каноглу, он узнавал их только тогда, когда о них уже забывали его подданные, и фея позволяла сообщать их ему только тем паяцам, у которых была прикреплена нить к концу языка и которые говорили лишь то, что ей было угодно, под страхом навсегда онеметь.
В другой раз всех нас, молодых безумцев, привело в восторг приключение, которым были жестоко скандализованы ханжи женщины вдруг принялись кувыркаться и ходить вниз головой и вверх ногами, вдев руки в туфельки.
Сперва это сбило всех с толку, и пришлось знакомиться с новыми физиономиями, многих из них перестали находить привлекательными, когда они нам показались в таком виде, другие же, о которых раньше никогда не говорили, бесконечно много выиграли при ближайшем знакомстве. Так как юбки и платья закрывали глаза, легко можно было ошибиться и сделать неверный шаг, – поэтому юбки укоротили, а платья сделали открытыми. Таково происхождение коротких юбок и открытых платьев. Когда женщины вновь стали на ноги, они сохранили свой туалет в том же виде и, если как следует всмотреться в юбки наших дам, легко заметить, что они не были созданы для того, чтобы их носить так, как носят теперь.
Всякая мода, преследующая лишь одну цель, скоро проходит, для того чтобы быть длительной, она должна преследовать, по крайней мере, две цели. В то время открыли способ поддерживать бюст, а теперь им пользуются чтобы поддерживать живот.
Ханжи, с удивлением обнаружив, что у них голова внизу а ноги наверху, сперва закрылись руками, но такое положение заставляло из терять равновесие и неуклюже спотыкаться. По совету браминов, они впоследствии обвязали юбки вокруг ног черными ленточками, светские женщины нашли этот прием смешным и оповестили публику о том, что это стесняет дыхание и вызывает истерики. Это чудо имело счастливые последствия оно вызвало много браков или союзов, близких к брачным, а также массовые обращения. Все женщины, обладавшие безобразными бедрами, очертя голову ударились в религиозность и завели черные ленточки, целых четыре миссии браминов не добились бы таких результатов.
Новое знамение: двор Каноглу изобиловал петиметрами, и я имел честь быть в их числе. Однажды, когда я им рассказывал о молодых французских вельможах, я вдруг заметил, что плечи у всех нас поднялись выше головы. Но это было еще не все. Внезапно мы все стали выделывать пируэты, крутясь на одном каблуке.
– Что же в этом особенного? – спросила фаворитка.
– Ничего, – отвечал Селим, – если не считать, что первая метаморфоза вызвала к жизни заносчивых людей, а вторая пересмешников, господство которых еще не миновало. В то время, как и сейчас, обращались к кому-нибудь с речью и затем, выделывая пируэты, продолжали ее, обращаясь уже ко второму или к третьему лицу, которым она казалась и непонятной, и дерзкой.
В другой раз мы все внезапно сделались близорукими. Пришлось прибегнуть к Биону[71]. Этот жулик соорудил подзорные трубы, которые он продавал нам по десять цехинов и которыми мы продолжали пользоваться даже тогда, когда к нам вернулось нормальное зрение. Так произошли, сударыня, театральные бинокли.
Не знаю, чем провинились в эту эпоху легкомысленные женщины перед Кукуфой, но он жестоко с ними расправился. К концу одного года, все ночи которого они провели на балах, за столом или за игрой, а дни – в экипажах или в объятиях любовников, они все с удивлением обнаружили, что сделались безобразными: одна стала черной, как крот, другая угреватой, третья бледной и тощей, четвертая – желтой и морщинистой. Необходимо было замаскировать эти жуткие превращения, и наши химики изобрели белила, румяна, помады, туалетные воды, платочки Венеры, девичье молоко, мушки и тысячи других секретов, которые женщины стали применять и из безобразных сделались чудовищными. Кукуфа держал их под гнетом такого проклятия, когда Эргебзед, любивший красивых женщин, вступился за них. Гений сделал, что смог. Но чары были так могущественны, что ему удалось снять их лишь отчасти. И придворные дамы остались такими, каковы они теперь.
– Так же обстояло дело и с мужчинами? – спросила Мирзоза.
– Нет, сударыня, – отвечал Селим. – Некоторые из перемен, с ними произошедших, держались долго, другие же прошли быстрее. Высокие плечи опустились, и мы выпрямились; из боязни прослыть горбунами, стали высоко закидывать голову и жеманиться. Пируэты продолжали выделывать, да и теперь их еще выделывают. Начните серьезный, глубокомысленный разговор в присутствии молодого вельможи-франта, и – фью! – он мигом упорхнет от вас, размахивая тросточкой, и, если кто-нибудь спросит его о военных новостях или о его здоровье, он начнет сыпать шутками, шептать на ухо о том, что вчера он ужинал с Рабон, – что это восхитительная девушка; что вышел новый роман; что он прочел из него несколько страниц, что это прекрасно, чудесно; а потом – фью! – подлетит с пируэтом к женщине, спросит ее, видела ли она новую оперу, и сообщит ей, что Данжевилль[72] была неподражаема.
Мирзоза нашла эти смешные происшествия весьма занятными и спросила Селима, не было ли и с ним чего-нибудь подобного.
– Как, сударыня, – воскликнул старый придворный, – неужели вы думаете, что можно было обойтись без всего этого и не прослыть за человека, свалившегося с луны? Я горбился и шипел, как кошка, жеманился, лорнировал, выделывал пируэты, гримасничал не хуже других; и мои усилия были направлены к тому, чтобы первым усвоить эти пороки и последним от них отделаться.
При этих словах Селима появился Мангогул.
Африканский автор ничего не говорит о том, что с ним было и чем он занимался в предыдущей главе; по-видимому, государям Конго дозволено совершать незначительные поступки, говорить иной раз ничтожные вещи и походить на прочих смертных, у которых большая часть жизни уходит на пустяки или на вещи, не заслуживающие того, чтобы о них упоминали.
Глава пятьдесят первая
Двадцать восьмая проба кольца.
Олимпия
– Порадуйтесь, сударыня, – сказал Мангогул, входя к фаворитке. – Я принес вам приятное известие. Сокровища – просто дурочки, которые сами не знают, что говорят. Кольцо Кукуфы может заставить их болтать, но оно не в силах вырвать у них правду.
– Каким же образом, ваше высочество, вы уличили их во лжи? – спросила фаворитка.
– Вы это сейчас узнаете, – ответил султан. – Селим вам обещал рассказать все свои похождения. И вы не сомневаетесь, что он сдержал слово. Ну, вот, я поговорил с одним сокровищем, которое обвиняет его в дурном поступке, какой он, будто бы, от вас скрыл, какого, наверное, и не было и какой даже не в его характере. Тиранить хорошенькую женщину, требовать от нее контрибуции под угрозой расстрела – похоже это на Селима?
– Почему же нет, государь? – отвечала фаворитка. – Нет такой злостной выходки, на которую Селим был бы неспособен, и если он умолчал о похождении, которое вы открыли, это, может быть, потому, что он примирился с этим сокровищем, они в хороших отношениях, и он, не изменяя своему обещанию, думал прикрыть таким образом свои грешки.
– Вечная несостоятельность ваших догадок, – сказал султан, – должна была бы излечить вас от них. Это совсем не то, что вы воображаете. Это одно из сумасбродств ранней юности Селима. Дело идет об одной из таких женщин, которыми бывают заняты на минуту и которых потом бросают.
– Сударыня, – сказал Селим, – как я ни напрягаю память, я больше ничего не могу припомнить, и совесть моя совершенно чиста.
– Олимпия… – произнес Мангогул.
– Ах, государь, – перебил его Селим, – я знаю, что это такое. Это очень старая история, и неудивительно, что она ускользнула от меня.
– Олимпия, – продолжал Мангогул, – жена главного казначея, увлеклась молодым офицером, капитаном Селимова полка. В одно прекрасное утро ее любовник с растерянным видом объявил ей приказ, данный всем военным, присоединиться к своим корпусам. Мой дед, Каноглу, решил в том году начать военные действия раньше обыкновенного, – и превосходный план, который он выработал, не удался лишь вследствие огласки его приказаний. Политики стали фрондировать, а женщины проклинали этот план, – у тех и у других были на то основания. Я расскажу вам, какие были у Олимпии. Эта женщина задумала, повидавшись с Селимом, помешать, если возможно, отъезду Габалиса – так звали ее любовника. У Селима уже была и тогда репутация опасного мужчины. Олимпия решила взять с собой провожатых. Две из ее подруг, такие же красивые, как она, предложили сопровождать ее. Селим находился в своем особняке, когда они пришли. Он принял Олимпию, вошедшую без подруг, с той приветливостью, какая вам известна, и спросил, чему он обязан таким счастливым посещением.
