Бернар Ле Бовье де Фонтенель - Рассуждения о религии, природе и разуме
Вторая общая причина наших больших заблуждений — слепое почитание древности. Наши отцы в это верили: не можем же мы считать себя более мудрыми, чем они! Итак, обе эти причины, объединенные вместе, творят чудеса. Одна из них, опираясь на самое шаткое основание, какое только может возникнуть из слабости человеческой натуры, делает глупость бесконечной во времени; другая, коль скоро она утвердилась, сохраняет эту глупость навеки. Одна, поскольку мы уже впали в ошибку, заставляет нас погружаться в нее все глубже и глубже; другая же запрещает нам выбраться из болота, коль скоро когда-то нас в него уже затянуло. Вот, по всей очевидности, что довело мифы до столь великой абсурдности и что продолжало их поддерживать на достигнутом уровне. Ибо то, что природа вложила в них от себя, вовсе не было ни смехотворным, ни слишком большим по объему. Притом же люди совсем не так глупы, чтобы ни с того ни с сего породить подобного рода химеры, уверовать в них и долгое время пребывать в этом заблуждении, если только в это дело не вмешиваются обе причины, о которых мы только что говорили.
Если мы исследуем заблуждения наших времен, мы обнаружим, что в основе их появления, развития и устойчивости лежат те же причины. Правда, мы ни разу не дошли до такой великой нелепости, как греки в своих древних мифах; но это лишь потому, что с самого начала у нас не было столь абсурдной отправной точки зрения. Так же как они, мы умеем развивать и беречь наши ошибки; но, по счастью, ошибки эти не столь велики, ибо мы просвещены светочем истинной религии, а также, как по крайней мере мне кажется, и лучами истинной философии.
Обычно возникновение мифов приписывают живому воображению восточных народов. Что касается меня, то я приписываю его невежеству первобытных людей. Поместите какой-либо новый народ в полярные широты, и вы увидите, что первой его историей станут мифы. В самом деле, разве древние сказания севера не полны басен? В них только и действуют что одни великаны да волшебники. Я не берусь утверждать, будто раскаленное, яркое солнце юга не доводит умы до той степени готовности, при которой они оказываются в совершенстве расположенными к поглощению басен; однако все люди обладают этим талантом и без участия Солнца. Итак, все, что я тут сказал, направлено к нахождению у людей качеств, свойственных всем им на самом деле, а именно тех, что должны проявиться как в полярных широтах, так и в зоне экватора.
Если бы в том была необходимость, мне, наверное, удалось бы показать, какое поразительное сходство существует между американскими мифами и мифами греков. Американцы посылают души людей, ведущих дурной образ жизни, к неким грязным, затянутым тиной, мерзким на вид озерам; греки же отправляют души дурных людей на берега подземных рек Стикса и Ахеронта.[167] Американцы верили, будто дождь идет тогда, когда некая молодая девушка играет в облаках со своим маленьким братом и тот разбивает у нее кувшин, полный воды: разве это не напоминает как две капли воды греческих нимф родников, изливающих потоки из перевернутых урн?
Согласно традициям перуанцев, инка Манко Гвина Капак, сын Солнца, изыскал средство с помощью своего красноречия выманивать из лесной чащи туземцев, живших там на манер диких зверей, и заставлять их жить под управлением разумных законов. То же самое сделал Орфей для греков, и он также был сыном Солнца. Это показывает, что в свое время греки были не меньшими дикарями, чем американцы; вдобавок они были извлечены из состояния варварства тем же способом, что и эти последние. Наконец, представления этих двух столь далеких друг от друга народов дружно сходятся на том, что оба считают сыновьями Солнца всех, кто обладает каким-либо исключительным дарованием Поскольку греки, со всем их умом, пока оставались молодым народом, и мыслили не более разумно, чем американские варвары, бывшие, по всей очевидности, достаточно молодым народом, когда их открыли испанцы, есть все основания думать, что американцы в конце концов пришли бы к такому же разумному образу мышления, как греки, если бы им была дана такая возможность.
У древних китайцев, как и у древних греков, мы находим метод объяснения природных явлений с помощью вымышленных историй. Отчего происходит морской прилив и отлив? Само собой, им и в голову не приходило подумать о воздействии Луны на наш вихрь. Поэтому они придумали следующее: у некой принцессы было сто детей; пятьдесят из них жило на морском побережье, другие же пятьдесят — в горах. От них произошло два великих народа, часто находившихся между собой в состоянии войны. Когда обитатели морских берегов берут верх над обитателями гор и обращают их в бегство, происходит прилив; когда же, наоборот, их самих обращают в бегство и обитатели горспускаются к морским берегам, происходит отлив. Такой способ философствования очень напоминает метаморфозы Овидия. Таким образом, верно, что одинаковое невежество ведет к одним и тем же следствиям у всех народов.
Именно по этой причине нет ни одного народа, история которого не начиналась бы с мифов, за исключением народов избранных, в чьей истории благодаря особой заботе провидения была соблюдена истина. И с какой же действительно колоссальной медлительностью приходят люди к чему-либо разумному — каким бы простым это разумное ни было! Ведь сохранять память о совершившихся фактах в том виде, в каком факты эти имели место, вовсе не такое уж великое чудо; между тем проходит много веков, раньше чем люди оказываются в состоянии восстановить эти факты, а до тех пор все, что сохраняется в памяти этих людей, представляет собой не что иное, как фантазии и бредни. После всего этого было бы величайшей глупостью удивляться тому, что философия и способ рассуждения оставались весьма грубыми и несовершенными в течение Долгих веков и даже ныне прогресс в этой области идет крайне медленно.
У большинства народов мифы с течением времени Перешли в религию; у греков, кроме того, они, если можно так сказать, превратились в развлечение. Поскольку они поставляют идеи, ближе всего стоящие к самой заурядной игре человеческого воображения, поэзия и живопись легко к ним приспосабливаются; ведь хорошо известно, какую страсть питали греки к этим изящным искусствам. Разнообразные божества, обитающие повсюду, оживляющие и одушевляющие природу и вещи, всем интересующиеся и, что еще более важно, часто действующие наиболее удивительным образом, несомненно, должны были производить самое приятное впечатление, будь то в поэмах или на рисунках, цель которых состояла лишь в том, чтобы увлечь человеческое воображение, подсовывая ему легко усвояемые и вместе с тем поражающие его объекты.
Заблуждения, однажды укоренившиеся среди людей, имеют обыкновение пускать очень глубокие корни и цепляться за все, что может их поддержать. Религия и здравый смысл разочаровали нас в греческих мифах, но мифы эти продолжают бытовать среди нас благодаря поэзии и живописи, так как, по-видимому, был открыт секрет, делающий их необходимыми для этих искусств. И хотя мы, несравненно более образованные и просвещенные люди, чем те, чей грубый ум честно сотворил мифы, мы тем не менее легко поддаемся тому же побуждению ума, которое сделало мифы столь привлекательными для воображения древних народов. Но они тешились мифами, ибо в них верили, мы же наслаждаемся ими не меньше, хотя им не верим! Это лишний раз доказывает, что рассудок и воображение не имеют между собой ничего общего и вещи, не умеющие обмануть рассудок, ничуть не теряют привлекательности для нашей фантазии.
До сих пор мы не включали в эту историю происхождения мифов ничего, кроме основных свойств человеческой природы, да это и на самом деле является здесь доминирующим моментом. Однако к этому главному фактору присоединились и некоторые побочные, и мы не можем не дать им места в истории мифов. Например, поскольку финикийцы и египтяне были народами более древними, чем греки, их сказания перекочевали в Грецию, причем в пути они разбухали и обрастали преувеличениями, так что самые правдивые из них становились мифами. Финикийский язык (а может быть, и египетский) полон двусмысленных выражений;[168] кроме того, греки не понимали ни того ни другого, что и служило великолепным источником для всевозможных небрежностей. Две египтянки, собственное имя которых должно было означать «Голубка», явились в леса Додоны[169] с целью заняться там прорицанием будущего: греки решили, что это и в самом деле две голубки, скрытые в древесной листве и вещающие оттуда свои пророчества. А в самом скором после того времени голубки превратились, по мысли греков, в деревья, сами издававшие прорицания. Или другой случай: корабельное кормило по-финикийски зовется словом, одновременно означающим «говорящий», — и греки придумывают в истории аргонавтов говорящий руль корабля Арго.[170]
Ученые новейших времен нашли тысячи других примеров, из которых явствует, что большинство мифов обязано своим происхождением явлению, обычно именуемому qui pro quo,[171] причем греки особенно были склонны к таким недоразумениям, когда имели дело с египетским или финикийским языком. Что касается меня, то, как я думаю, греки, обладавшие большим умом и любознательностью, в данном случае начисто теряли либо то, либо другое, коль скоро они не считали нужным хотя бы изучить в совершенстве эти языки или ставить их просто в покое. Разве не понимали они отлично, что почти все их города были египетскими или финикийскими колониями и что большинство их древних историй имело своей родиной именно эти города? И разве происхождение их языка и древности их страны не состояли в прямом родстве с обоими этими языками? Но то были варварские языки, грубые и малоприятные а слух. Какая забавная утонченность!
