Бонаккорсо Питти - Хроника
Поэты школы «нового сладостного стиля» (dolce stil nuovo), вроде Гвидо Гвиницелли,[163]тоже направляют стрелы против тех, кто кичится древним знатным родом, но их идеал не золотой флорин, а истинное человеческое благородство:
Пускай никто не скажет,
Что было благородство без отваги,
Что можно унаследовать его,
Не чуя благородства в сердце.
Обычно эти две линии безоговорочно противопоставляют как абсолютно непримиримые, хотя в обоих направлениях присутствует общая антифеодальная струя, утверждение нового пополанского мировоззрения, перерастающего во времена Питти в раннебуржуазное.
Несмотря на значительное своеобразие, можно отметить наличие народных влияний и в таком потоке литературы, как религиозно-проповедническая, обращенная нередко не столько к господу богу, сколько к природе. Таков знаменитый «Гимн брату Солнцу» Франциска Ассизского, «Зерцало истинного покаяния» Якопо Пассаванти, который наполнял жизнь святых и «истории» дьяволов реалистическими деталями, и последовавшие за ними широко известные «Цветочки», повествующие о жизни Франциска Ассизского, и менее известное «Житие брата Юнипера».[164]
Если направление «нового сладостного стиля» рассматривалось как магистральная линия итальянской литературы, на дальнейших путях развития которой появляется Данте и затем поэты эпохи Возрождения, то направление певцов типа Анджольери представлялось нередко в качестве его антипода или даже не включалось в историю литературы: «Наша литература, – писал де Санктис, – была в самом зародыше задушена рыцарской поэзией и, не сумев проникнуть в жизнь народа, осталась фривольной и незначительной. Затем ее сбила с пути наука, уводя ее все дальше и дальше от свежести и наивности народного чувства».[165]
В действительности, свежая народная струя литературы продолжала оказывать воздействие на все виды художественной поэзии и прозы, даже написанные в оригинале на французском языке, как например «Миллион» Марко Поло, переведенный на вольгаре и получивший тем самым народную окраску.[166] Данте, которого нельзя приравнять к кому-либо другому или втиснуть в рамки определенной школы – «столь ярок он», как писал о нем Микеланджело, при всей сложности его поэтико-философских творений, был связан с народной струей литературы. Это подтверждается не только его трактатом «О народном языке», который он считает выше и естественнее латинского,[167] но и его итальянскими творениями, вошедшими в арсенал устного, песенного репертуара народных празднеств. Такова, например, весенняя песня из дантовского «Канцоньере», которую в народе считали безымянной:
Из-за одного веночка,
который я видел,
Меня заставляет вздыхать
Каждый цветок.[168]
В самой «Божественной комедии» немало следов влияния народной поэзии, не говоря уже о ее народном языке. И если Рустико, Фольгоре и Чекко, который не только жил в эпоху Данте, но и был с ним знаком, не оказали решающего влияния на дальнейшее развитие литературы, оно все же было весьма существенным в своей основе, так как «творчество этих певцов было гораздо более реалистичным, гораздо более близким к современной жизни и в гораздо большей мере передающим те социальные сдвиги, которые в этой жизни происходили».[169]
В прозе также наблюдается использование элементов народного творчества новой по своему качеству художественной литературой раннего Возрождения: так безыскусное «Новеллино», очевидно, составленное в конце XIII в. из многочисленных коротких устных рассказов, ведет к «Декамерону» Боккаччо, использовавшему народные мотивы для создания шедевра мировой литературы. Из народной прозы вырастает и такое произведение, как «Новеллы» Франко Саккетти, насквозь пропитанные речью, традициями прозаической литературы вольгаре: «В новеллах Саккетти, – пишет В. Ф. Шишмарев, – еще немало от старой традиции, которой он следовал наряду с Боккаччо и от которой взял, может быть, не меньше, так как она была ближе его вкусу и доступнее его пониманию».[170] Народные традиции в новеллах Саккетти весьма показательное явление в литературе следующего века – Треченто.[171] Именно новеллы Саккетти послужили тем мостиком, который был перекинут в следующий, XV век: несмотря на то что с ростом латинской литературы произведения на народном языке отходят на задний план, Поджо Браччолини использует несколько новелл Саккетти в своей «Книге фацеций». Живой вкус к народной поэзии сохраняет и Анджело Полициано, проповеди на вольгаре ведет Бернардино да Сьена.[172] Таким образом, и век гуманизма – Кватроченто – не являлся периодом сплошного господства ученых-эрудитов – латинистов и эллинистов. Да и сама гуманистическая латынь не была лишена влияния народного языка и вовсе не являла собой реставрированную классическую латынь. Гуманистическая латынь (il latino umanistico) носит на себе печать ясности и легкости живой итальянской народной речи, поэтому стремление гуманистов подражать классическому языку древности практически не могло осуществиться.[173]
Гуманизм в узком смысле слова становится течением эрудитов, составляющих небольшую группу интеллигентов, образующих «республику ученых». Однако абсолютизация такой обстановки во многом опровергается опубликованным и изученным А. Н. Веселовским романом-трактатом «Вилла Альберти», который показывает связь гуманистов с самыми различными слоями итальянского общества: с ранней буржуазией городов, с феодальной знатью, потерявшей свой прежний блеск, и даже с рядовыми ремесленниками.[174]
Гуманизм в широком смысле слова – сложное культурное явление, столь же противоречивое, как и вся эпоха Возрождения, которое включает не только господствующую философскую, педагогическую и художественную литературу «высшего класса», но и «второстепенную», считающуюся народной или даже формально не входящую в круг литературы. Эти «внегуманистические» произведения «сливаются воедино, действуют единым фронтом» с гуманистическими.[175]
На этом фоне развития итальянской литературы появление в XV в. «Хроники» Бонаккорсо Питти – «человека, отличающегося острым ощущением и пониманием конкретной обстановки», пишущего выразительным народным языком, не является ни странным, ни случайным; появление «Хроники» Питти, «несколько возвышающегося над общим средним уровнем своих соотечественников, но очень характерного для эпохи»,[176] было закономерным.
Поэтому выбор «Хроники» Питти в качестве показательного литературного памятника XV в. является не только оправданным, но и крайне удачным; этим читатель прежде всего обязан тонкому литературному чутью и широкой эрудиции М. А. Гуковского.
Среди итальянских хроник известны многие выдающиеся произведения литературы, различные по своему характеру, но имеющие некоторые общие черты.[177]
Одним из наиболее ярких произведений такого рода является «Хроника» Салимбене, написанная еще по-латыни, которая звучит у него как живая народная речь. Его «Хроника» отображает реальную жизнь итальянского общества XIII в., показывает живых людей, которых встречал автор.[178] Его принцип – «верить только тому, что видел сам» (dispono non credere nisi que video) – приближается к принципу Бонаккорсо Питти, который пишет свою «Хронику», будучи ее главным действующим лицом. Салимбене, родившийся в Парме, много путешествует: Лукка, Сиена, Пиза, Фано, Реджо Эмилия хорошо знакомы ему. Его собрат по перу, Питти, спустя полтора столетия умножает эти традиции, став путешественником всеевропейского масштаба.
Первой итальянской хроникой XIII в. является сочинение Дино Компаньи «О событиях, происшедших в мои времена». Автор описывает известные ему лично политические события, в которых он нередко участвовал в качестве активно действующего лица. «Хроника» являет собой образец точной, лаконичной, ёмкой народной речи. Это качество сближает ее с «Хроникой» Бонаккорсо Питти, хотя темпераментность, порывистость, резкость последней совершенно не свойственны Дино. Важен сам принцип написания «Хроники»: «описывать некоторые события, в правдивости которых я уверен, так как я их видел или слышал о них».[179]
Во многом этого же правила придерживался и известный флорентийский хронист Джованни Виллани, широко пользовавшийся своими впечатлениями, рассказами современников и даже документами. Этот основополагающий принцип лег в основу большинства итальянских хроник XIII–XIV вв. и в полной мере был использован Питти, что и превратило его «Хронику» в достоверное произведение.
В XIV в. появляется хроника, представляющая собой нечто среднее между историей и автобиографией. Ее автор – Донато Веллути, ее название – «Семейная хроника».[180] Это действительно хроника дома Веллути, роста их благосостояния и могущества. Политики и дельцы, они составляют весьма колоритную галерею флорентийских пополанов, творцов новой раннекапиталистической экономики и носителей раннебуржуазной морали и культуры. Если Веллути заполняет почти всю свою хронику характеристикой представителей своего рода, Питти также посвящает им значительную часть своей автобиографии, но далеко не ограничивается этим. Веллути становятся крупными дельцами, члены их торговой компании живут не только в других итальянских городах – в Болонье, Пизе, Милане, Генуе, Венеции, Риме, но за пределами Италии – в Англии, Фландрии, Франции. «Семейная хроника» выходит за рамки Флоренции, на ее страницах появляются события общеевропейского масштаба. Питти, проведший значительную часть своей жизни за границей, в еще большей степени создает в своей «Хронике» картины европейской жизни: XV век приносит новые масштабы и новый темп жизни. «Семейная хроника» Веллути перерастает рамки истории рода, «Хроника» Питти оставляет ей второстепенное место, хотя по своей форме и близка к семейной. XV век – период расцвета Возрождения, когда на первое место выступает личность, а род и семья стушевываются. Донато Веллути – мастер лаконичных, рельефных, а нередко и беспощадных характеристик. Бонаккорсо Питти в этом плане – его способный продолжатель, но вовсе не имитатор.
