Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
Как не вспомнить того пачкуна-художника, который упомянул в разговоре, что распорядился побелить стену перед тем, как расписать ее. Один из присутствующих возразил: «Вы сделаете гораздо лучше, ваша милость, если сначала распишете, а уж потом побелите». Иной судья заносит в приговоры все, что на ум взбредет. А стоит только помощнику или советнику попытаться его урезонить, как он уже вопит, что убрать запятую или заменить слово в приговоре — это почти святотатство.
Видишь теперь, насколько лучше отпустить с миром обидчика и не навлекать на себя столько напастей. А ежели тебя и это не пугает, смирись хотя бы ради жены и детей; не губи свою жизнь, не разоряй дом, не подвергай опасности честь и достояние!
Ты скажешь: «Да что же это такое? Разве хорошо, если негодяй, оскорбивший меня, будет смеяться мне в лицо?» Конечно, нехорошо; но раз так или иначе кто-нибудь должен смеяться тебе в лицо, то пусть лучше смеется один, чем многие. Этот один смеется над тем, что ты проглотил обиду, а толпы будут хохотать над твоей глупостью — ведь ты отдал свои денежки и купил на них дыму. А веселее всех посмеется тот, кто посулил златые горы, а тем временем залез к тебе в карман.
«Пусть! Тогда я найду прибежище в лоне церкви; а не то отправлюсь искать счастья по белу свету».
Ах, несчастный ты дуралей! Да разве этим спасешься от беды? В лучшем случае ты получишь отсрочку. Легко ли сладить с бенефициантом, с приходским священником, да еще с его милостью сеньором сакристаном? Думаешь, мало придется тебе помаяться, пока они допустят тебя в свои владения?
Ты воображаешь, довольно сказать: «Найду убежище в церкви»? Нет, брат, это потребует и трудов и денег, а примут тебя лишь на короткое время. Может статься, ты почтешь за меньшее зло бросить свой дом, уйти из родных мест и очутиться на чужбине. Но тогда знай: если ты испанец, то куда ни придешь, нигде тебе не обрадуются, хотя и примут с любезным видом. В этом наша привилегия над всеми народами земли, что нас повсюду ненавидят; чья тут вина — мне неизвестно.
Ты скитаешься по безлюдью, от одного постоялого двора к другому, из харчевни в корчму. Что, нравятся тебе славные ребята, каких рассылает по свету король дон Алонсо?[89] Видно, плохо ты знаешь кабатчиков и корчмарей, если не боишься и не спешишь убраться от них подальше! Словом, будешь ты бродить как отверженный пес, изнывать от жары, дрожать от холода, стынуть от ветра, дождей и непогоды, терпеть и от злых людей, и от скверных дорог.
В дождливую пору вздуются речки и ручьи и преградят тебе путь. Наступает ночь, до постоялого двора далеко, погода все портится, хляби небесные разверзлись. Ты пожалеешь, что вовремя не умер! Да полно, брось эти бредни, сиди себе дома. Лучше прослыть терпеливым добряком, чем мстительным болваном.
Да что, в самом деле, тебе сказали?! Какую такую обиду нанесли, что ты так рассердился? Видать, досталось тебе за дело: сам же подал повод. А если соврали, то пусть их и остаются со своим враньем, что тут для тебя оскорбительного и зачем искать расплаты с такими великими опасностями для себя самого? Считай, что твой обидчик полоумный, и не обращай на него внимания. Лучшей мести для него и не придумаешь. Пусть идет своей дорогой, а ты о нем забудь. Впрочем, довольно мне заниматься твоими делами, думай за себя сам, а я вернусь к своей истории.
Вышел я из тюрьмы печальный, обнищавший и полный тревог и отправился к себе на постоялый двор. Придя туда, я сказал Сайяведре:
— Ну вот мы и дождались праздничка! Недурно заработали на ярмарке, а? Наконец-то выбились из нищеты и можем славно погулять на вырученные деньги. Видишь теперь, как разделываются с теми, кто хочет вернуть свое добро?
— Вижу, сеньор, — отвечал Сайяведра, — ибо все это случилось у меня на глазах; что поделаешь с неправедным судьей и богатым ответчиком! Печально, что я оказался орудием, которым нанесли вам удар, а потом, желая поправить дело, дал этот злосчастный совет, так дорого нам стоивший. Человек предполагает, а бог располагает. Стоит ли винить себя в глупости и неосторожности? Как, в самом деле, предугадать, что какой-нибудь сумасшедший швырнет куда попало камень и убьет тебя наповал? Как предвидеть подобные уму непостижимые дела?
Пока мы с ним беседовали, в трактир вошли со двора двое постояльцев и с ними молодой человек из местных, которого они пригласили поиграть в карты. Они поставили стол в большой зале, откуда вели двери в комнаты приезжих, и приступили к игре. До этого я расхаживал по зале, а увидя их приготовления, решил подойти поближе и посмотреть от нечего делать, как они будут играть. Я взял стул, подсел к одному из игроков и битых два часа наблюдал за игрой; счастье не склонялось ни в одну, ни в другую сторону; все они были то в выигрыше, то в проигрыше; время проходило без видимых перемен, и каждый в ожидании удачи обходился теми деньгами, что с самого начала были выложены на стол; я же томился, на них глядя.
Они, по-видимому, нисколько не тяготились неопределенностью судьбы, а мне, бог весть отчего, тошно было смотреть, как они проигрывают или упускают случай выиграть. Странное существо человек, и я был таков же, как все. Ведь все последнее время я просидел за решеткой, людей этих не знал, никогда прежде их не видел, никогда не имел с ними никаких дел; и все же радовался, когда выигрывал тот, подле которого я сидел.
Что за бесполезный, глупый и никчемный грех — желать всем проигрыша, а выигрыша только одному! Будто для меня была в том какая корысть, будто тут пропадали мои кровные деньги или мне могло что-нибудь перепасть! Не глупо ли взваливать на свои плечи чужую ношу, особенно когда и все-то дело не стоит того, а уж для меня и подавно.
Иная сеньора притаится у окна, а ее супруг у дверей, и оба высматривают, что делается у соседей, кто вышел от них тайком на рассвете, кто вошел в полночь, что внесли, что вынесли, — и все из одного лишь праздного любопытства или чтобы утвердиться в подозрениях и догадаться о том, чего, может, и не бывало. Брат, сестра, бросьте это занятие, и да поможет бог и невинному и виноватому! Возможно, соседка ваша и не думала грешить, а уж вы-то наверняка взяли на душу грех. Что тебе до ее жизни и смерти, до того, кто к ней входит и от нее выходит? Что ты выгадаешь или получишь от проведенной без сна ночи? Разве от ее бесчестья тебе прибудет чести? Или все это тебе в утеху? Ведь предложи она тебе провести бессонную ночь для ее блага, ты бы отказалась, да и она не стала бы никому оказывать такие услуги. Если бы шайка разбойников готовилась напасть на ее дом и тебя просили бы покараулить, ты бы непременно сказала, что не успеваешь и за своим домом присмотреть, пусть сами обходятся, как умеют, а ты не хочешь схватить насморк и жертвовать своим здоровьем. Как же так? Ты не согласна потратить и четверти часа, чтобы сотворить приятельнице добро и оказать любезность, а ради того, чтобы уличить ее в грехе, тебе не жаль и целой ночи? Видишь сама, что поступаешь дурно? Ведь всякому ясно, что лучше лечь спать пораньше, да хорошенько смотреть за своим домом и оставить ближних в покое. Неужто тебе хочется принять на себя грех, который, может статься, вовсе не отягощает совесть твоей соседки? Она спасется, а ты себя погубишь.
Пусть тот, кому охота, кидает на зеленый стол свое добро; мне-то какое дело, выиграет он или проиграет? Это его, а не моя забота! А любишь смотреть на чужую игру, так будь беспристрастен, если сможешь; да нет, где тебе, ведь ты таков же, как и я. Тогда лучше вступи в игру сам и не наблюдай с такой страстью за другими. Кто играет и стремится к выигрышу, тот участвует в битве двух или четырех умов. Полагаясь на свои силы, ты ставишь на карту имущество, стараешься уберечь его от противника, предаешься игре всей душой, стремишься отнять у другого его деньги, как и он стремится отнять у тебя твои. В этом есть смысл и резон. Но чтобы одно глазенье доводило человека до потери разума, — согласись, что я прав, называя это безрассудством.
По прошествии времени, однако, игорное море разволновалось, деньги стало бросать то к одному, то к другому берегу, страсти разгорелись, карточное судно дало крен, и один из игроков пошел ко дну, потеряв разом более ста эскудо. Это был тот, возле которого я сидел. Я расстроился чуть ли не больше его самого, словно это я принес ему несчастье и виновен в проигрыше; мне было его жаль; все остальное его имущество, возможно, не достигало потерянной суммы.
Есть лишь два рода карточной игры: ради наживы или для развлечения. Если ради наживы, то тут нечего возразить; кто пускается на такое дело, уподобляется пирату в море: уж тогда кто кого! Пусть каждый оснастит свой корабль, как умеет, и держит ухо востро! Иные годами бороздят океан под черным флагом, пока не наступит долгожданный день и им не достанется богатая добыча.
Играть же для развлечения подходит только для тех, кто изображен на картах, а нарисованы на них короли, всадники и валеты. Ниже их нет ни одной фигуры вплоть до самого туза. Это значит, что играть для препровождения времени должны только короли, рыцари и солдаты, а купцам, мастеровым, судейским и монахам играть не пристало, ибо это не их ума дело. Тузы указывают, что между валетом, то есть солдатом, и тузом, то есть последней картой[90], располагается всякая мелкая шушера, из чего следует, что, помимо лиц, указанных выше, в карты играют только ослы, которых надо хорошенько оттузить.
