Автор неизвестен - Плутовской роман
Таким образом, воспитание Ласаро завершено. Он вполне созрел для противостояния житейским бурям: он познал не только человеческую скаредность и необходимость обмана для того, чтобы выжить, но и осознал тщетность понятий чести и долга, иллюзорность людских установлений и мнений. Назидательная автобиография Ласарильо с берегов Тормеса заканчивается отказом от личной чести в обмен на могущественное покровительство, отказом верить в объективную реальность ради создания удобной «собственной» надуманной реальности. «Ласарильо» не является социальной сатирой[4], как не является и «поэмой голода»[5] (голод там лишь первое инстинктивное и животное выражение тех чувств, которые движут героем на пути от нищеты материальному благоденствию). «Ласарильо» — это книга, научающая побеждать враждебную фортуну с помощью хитрости и обмана, соревнуясь с себе подобными в алчности и бесцеремонности.
Но назидательность изображения иронична. Декларативности и абстрактности литературной и педагогической традиции анонимный автор противопоставил конкретную реальность, которую он увидел на своей земле. Автор не согласен с этой реальностью и реагирует на нее с горечью и иронией. Точнее говоря, действительность, которую он изображает, даже не его реальность, а реальность других, всех этих многочисленных Ласарильо, которые под разными обличиями наводняли испанское общество. Это Ласаро-рассказчик представляет свое «житие» как образцовое, поучительное для других. Анонимный же создатель Ласаро-рассказчика иронизирует над его «образцовостью», обнажает его аморальность, нигде, впрочем, не выступая в качестве комментатора или судии своего героя. Авторская ирония растворена в самом изображении, которое герой-рассказчик дает своей жизни: в наивности, с которой тот упивается жулыщческими своими сагами, собственным практицизмом, в обезоруживающей бесхитростности, с которой тот предлагает плутовские рекомендации человечеству, отнюдь не утратившему еще нравственных и общественных понятий.
Мир, который изображает Ласаро, мир мрачный, жестокий. Согрет он лишь проявлением животных инстинктов и, быть может, лукавым сочувствием к собственной изворотливости, да разве некоторым состраданием к тем, кто еще беднее и к тому же лишен способностей поживиться за чужой счет. Ласаро принимает этот мир безоговорочно с самого детства. Он сам его частичка. Другого мира он и не знает. Он не судит его, а если судит — то только с точки зрения собственного живота. Никаких моральных или социальных суждений он себе не позволяет. С первого же своего «университета» у слепого он сознает свое одиночество. Мир для него напрочь лишен какой бы то ни было солидарности, лишен очарований, а тем самым и разочарований. Несмотря на все мытарства, злоключения и получаемые щелчки — Ласаро оптимист. Он уповает только на собственные силы, ловкость и изворотливость. В борьбе с враждебной судьбой он непрерывно оттачивает это главное свое оружие. Оптимизм и бурлескный юмор, с которым Ласаро задним числом с высоты достигнутого успеха припоминает свои проделки, не противоречат мрачности окружающей духовной панорамы. Они ее порождение.
Анонимный автор находится на удалении от своего создания (Ласаро-рассказчика). Он не разделяет ни его простодушной аморальности, ни его житейского оптимизма, но и не вмешивается в повествовательную ткань. Отдавая себе отчет в коррупции общества, пронизанного эгоизмом, ханжеством, моральной распущенностью и безответственностью, анонимный автор предпочитает выражать свое отношение к действительности остраненно: через факты и иронически поданную апологетичность тона, с которым эти факты преподносит сам Ласаро. Прием весьма любопытный и тонко проведенный автором.
Важно еще одно. Ласаро строит концепцию своей жизни на одном изначальном недоразумении: действительность открыл ему тот, кто сам был ее сомнительным знатоком. Замкнутый в вынужденном одиночестве и подозрительпости слепец. Стало быть, Ласаро был просвещен человеком, которому отказано в свете. Он познал действительность глазами слепого. Слепота физическая в данном случае выступает как слепота духовная. В жизненных представлениях слепого присутствуют лишь изворотливость, ханжество, маниакальная хитрость, сарказм, самодурство. Все это было в точности усвоено Ласаро. Никакого иного света. Последующие злоключения укрепили эту изначальную мистификацию действительности. На службе у идальго-голодранца Ласаро сталкивается с двумя реальностями: одну представляет его хозяин, исполненный такого горделивого чувства чести и собственного достоинства, что все его принимают за человека состоятельного; другую реальность представляет тот же хозяин, только голодный и нищий. Стало быть, в одном случае видимость, в другом реальность? Перейдя на службу к продавцу папских грамот, Ласаро вновь сталкивается с двумя реальностями: с одной стороны — распря между продавцом и альгвасилом, разоблачения, (-.деланные этим последним, божественное возмездие и чудо, явленное папской буллой; с другой стороны — сговор этих двух мошенников, проделка с легковерными прихожанами. И в данном случае одно — видимость, другое — реальность. Но первое (видимость) является реальностью для невежественных прихожан, которые сперва верят разоблачениям альгвасила, а затем с такой же легкостью — чудодейственной силе папской буллы. А разоблачения альгвасила? Верные по существу, но фальшивые по цели. Ведь альгвасил говорит правду только в целях обмана. В этих эпизодах проглядывает идея, которую Сервантес окрестил «engano a los ojos» («обман зрения»), характерная для ипохи Ренессанса; согласно ей одно дело то, что есть на самом деле, другое— то, что кажется. И часто человек становится жертвой этого «обмана зрения»[6].
Ласаро отлично познал фальсифицированную реальность, понял, что истина может быть простой мистификацией, а честь — пустой видимостью н что нужда я голод являются единственной бесспорной реальностью. Он научился тому, что людская молва по большей части основана на простой мнимости, а не реальности. И потому Ласаро со всей убежденностью полагает свое счастье в материальном достатке — этой несомненной реальности, а не чести — пустой видимости. В этом смысле он представляет собой античесть, становясь как бы противоположным символом дворянина, представляющего улътрачестъ[8]. Ласаро заключает свое существование в добровольной слепоте, соответствующей естественной слепоте первого своего наставника. «Благоденствие и вершина житейского благополучия» заключается для Ласаро в неверности жены и в бесчестном покровительстве настоятеля церкви. Концовка горькая.
Но это еще не все. Никаких реальных исторических фактов в романе нет. Но два точных исторических указания все же содержатся: сражение у острова Джерба, упоминаемое в начале книги, и вступление «победоносного императора» в «славный город Толедо» в конце. Правомерно ли предположить, что в общий иронический контекст финала входит упоминание о победах императора Карла Пятого? Параллелизм слишком очевиден, чтобы с ним не считаться. В самом деле, сражение у острова Джерба (1510 г.) явилось для Испании самой настоящей катастрофой. Начало царствования Карла ознаменовалось не только экономическим истощением Испапии, но и крахом той войны против мавров, которая в глазах испанцев была войной идеальной и которую они рассматривали как естественное продолжение Реконкисты и политики католических королей. Внешняя же политика Карла все более и более принимала завоевательный характер. Страна обескровливалась в европейских войнах. Росло, убеждение, что имперская политика Карла Пятого противоречила народным чаяниям, истощала экономику, вела к общественному упадку. И все это ради военной славы Германской империи, то есть славы иллюзорной, Испании ненужной. Вот почему анонимный автор, находившийся в очевидной оппозиции, ввел в свое повествование реальное поражение у Джербы и иллюзорный успех императора после битвы при Павии. Таковы хронологические и исторические рамки грустно-ироничной повести, порожденной пессимизмом анонимного автора и как бы символизирующей в злоключениях горемычного Ласаро злоключения испанского народа, ввергнутого в реальную нищету и разруху ради призрачной военной славы.
Повесть или маленький роман о невзгодах Ласарильо производит впечатление своей удивительной слаженностью всех структурных и стилистических элементов, что нашло свое выражение и в совершенном слиянии авторской горькой иронии с простодушным оптимизмом героя-рассказчика, и в апологии аморальности, поданной топом оскорбленной невинности, и в изображении судьбы нации через автобиографию пикаро. И еще одно: горькая ирония анонимного автора по отношению к действительности порой умеряется невольной и нескрываемой симпатией к жизненной силе своего героя, столь близкой и понятной человеку Возрождения.
