Кристиан Рейтер - Шельмуфский
Однако пора возвратиться к тому, о чем я говорил, и рассказать, куда меня еще водил звездочет, после того как я поцеловал папе ноги. Совсем рядом с собором святого Петра была узкая улочка, через каковую звездочет и провел меня до рынка. Когда мы явились на рынок, он спросил, нет ли у меня охоты сесть на баркас и прокатиться к месту лова сельди? Я сразу же промолвил: «Идет!» Мы оба сели на баркас и, так как был попутный ветер, поплыли вниз по Тибру мимо рынка и от Селедочных ворот[80] спустились по рукаву реки к месту лова.
Когда мы прибыли на нашем баркасе к месту лова сельди – ну и проклятье! – какие раздавались вопли рыбаков-арендаторов! И так как я спросил их, что случилось, то они рассказали мне со слезами на глазах, какой ущерб нанес им морской разбойник Барт с обрубленным носом, подлым образом отняв у них с несколькими пиратами всего полчаса назад больше 40 бочек свежей сельди. Сто тысяч чертей! Как тут у меня взыграла печенка, едва я услыхал об этом тупоносом Гансе Барте! Я сразу же догадался, что это должно быть тот самый парень, который когда-то с ужасающим числом пиратов взял меня в плен в Испанском море и тем самым сделал меня в ту пору нищим. Я сразу же вскочил и спросил у рыбаков, куда направился этот висельник с бочонками сельди? И так как они мне объяснили и показали, что он со своим пиратским кораблем, нагруженным бочками с сельдями, еще находится на Тибре, я погнался за ним вместе со звездочетом и рыбаками на нескольких баркасах и, поскольку был попутный ветер, настиг его еще в полумиле от места лова. Ай да проклятье! Едва Ганс Барт завидел меня издали, как у него сразу же сердце ушло в пятки, он покраснел, как головка сыра, и, видимо, тотчас же припомнил, что я тот, кто так ужасно обезобразил его нос. Когда же мы на наших баркасах догнали Ганса Барта с сорока бочками сельди, я обратился к нему со словами: «Послушай-ка, парень, возвратишь ли ты сельди, забранные у бедных рыбаков, или хочешь, чтобы я твой тупой ястребиный нос снес саблей начисто?» На что Ганс Барт ответствовал, что он скорее простится с жизнью, чем по доброй воле возвратит хотя бы один селедочный хвост. Тогда я направил свой баркас на его пиратский корабль, обнажил свою длинную шпагу, и надо было видеть, как я фехтовал и заставил поплясать Ганса Барта на его пиратском корабле; он, правда, со своими пиратами оборонялся, но они ничего не могли со мной поделать. Ибо как только они стремились рубануть или уколоть меня, я отскакивал, как молния, со своим баркасом в сторону, а Ганса Барта, черт подери, я гонял все время вокруг сорока бочек сельди, нагруженных на его корабль, и рубил его справа и слева, как капусту с репой. Наконец я так разозлился на этого висельника, что подошел вплотную к его пиратскому кораблю, и не успел он оглянуться, как схватил его за его воровскую шкуру, вытащил из пиратского корабля и окунул прямо в Тибр. Сто тысяч чертей! Стоило послушать, как орал Ганс Барт, как умолял меня помочь ему, ради бога, выбраться, чтоб он не захлебнулся, он-де охотно возвратит рыбакам их сорок бочек сельдей. Услыхав такие речи Ганса Барта, я тотчас приказал рыбакам обчистить пиратский корабль и держал разбойника за уши в воде до тех пор, пока рыбаки не забрали обратно свои бочки с сельдями, а затем позволил ему на его пустом пиратском судне идти, куда ему вздумается. Ну, провалиться мне на месте! Какие радостные крики раздавались среди рыбаков-арендаторов из-за того, что они благодаря мне выручили свои бочки с сельдями. Они просили меня все вкупе, чтобы я согласился стать хранителем их сельди, они готовы были платить мне ежегодно десять тысяч стерлингов, но у меня к этому не было никакой охоты. Возвратившись на наших баркасах с сорока бочками сельди к месту лова, арендаторы преподнесли мне в качестве вознаграждения бочку лучших сельдей, которую я погрузил на свою баржу и отплыл со звездочетом в юрод Рим. Прибыв на квартиру к звездочету, я велел вскрыть бочку и отведать селедку на вкус. Ну, черт меня побери, трудно и передать, какими жирными были эти сельди, без соли их и жрать было невозможно, хотя при закладке их уже крепко посолили. И так как я знал, что госпожа моя матушка большая любительница свежей сельди, то уложил подаренную мне бочку в свой большой сундук и отправил таковой со специальным гонцом в Германию, в Шельмероде, приложив при этом весьма недурно составленное письмо нижеследующего содержания:
Желаю Вам прежде всего добра и счастья, уважаемая и достопочтенная госпожа матушка!
Если госпожа матушка, черт меня побери, все еще чувствует себя бодрой и здоровой, то это доставит мне, черт возьми, истинную радость, что же касается меня, то я теперь вновь стал славным парнем, живу в Риме, где снимаю квартиру у звездочета, научившего меня составлять календари. Через этого гонца госпожа матушка получит в моем большом сундуке свежую сельдь, которую преподнесли мне сельдяные арендаторы в Риме. О прочем же моем положении сообщит гонец на словах.
Будьте здоровы, госпожа матушка, и когда будете отсылать обратно мой большой сундук, вложите туда бочоночек доброго густого пива и напишите, как Вам живется и с Вами ли еще находится мой двоюродный братец.
Остаюсь всегда Вашим единственным любящим сыном, жаждущим странствий
синьором ШельмуфскимРим, 1 апреля 090 года с основания города.[81]Это письмо со своим сундуком, полным свежих селедок, я отправил со специальным пешим гонцом в Германию. Не прошло и двух недель как гонец привез мне в моем большом сундуке следующий ответ от госпожи моей матушки:
Достопочтенный и прославленный фон Шельмуфский, мой любимый сын!
Я получила твой большой сундук со свежей сельдью, прочла также твое письмо, а гонец все рассказал мне о твоем положении, чему я весьма порадовалась. Что касается меня, то я в настоящее время нахожусь при смерти, и если ты хочешь застать меня еще в живых, то возвращайся немедленно домой. Твой маленький братец передает тебе привет, а твои девицы-тетки желают тебе добра и тоже просят возвращаться домой скорей. Будь здоров и не мешкай на чужбине.
Остаюсь навеки твоей любящей матерью,проживающей в Шельмероде, в Германии.Шельмероде, 1 января 1621.P. S. Пиво в настоящее время скисло, а то бы я охотно тебе прислала немного.
Сто тысяч чертей! Едва я прочитал письмо госпожи моей матушки, как сразу же начал укладывать все в свой большой сундук, оседлал лошадь, попрощался со звездочетом, погрузился вместе со своей лошадью на рынке в городе Риме вновь на баркас и спешно отплыл от Селедочных ворот вниз по реке к лежбищу сельдей. За городскими воротами я сошел с баркаса, сел с моим большим сундуком на свою лошадь и направился в Германию. Я проехал через Польшу в направлении Нюрнберга, где и переночевал в «Золотом гусе». Отсюда намерен был я направить свой путь через Шварцвальд, находящийся в двух милях от Нюрнберга. Едва я углубился в Шварцвальд на расстояние ружейного выстрела, как на меня неожиданно напали два разбойника, раздели, черт возьми, до нитки и прогнали в одной рубашке, хорошо накостыляв по шее. О проклятье! Каково было мне, когда моя лошадь, мое платье, моя тысяча дукатов и мой большой сундук со всем моим добром – все пропало! Тут уже было, черт меня побери, не до смеха! Но ничего нельзя было поделать, надо как-то выбираться из Шварцвальда. И отсюда вплоть до Шельмероде я перебивался случайной милостыней.
О том, как меня, раздетого донага, встретила госпожа моя матушка и как высмеял меня мой двоюродный братец, – искусное описание всего этого – вы сможете прочесть в будущем, в третьей части моих преопасных странствий или в моих любопытных ежемесячниках, о чем я уже сообщал в предисловии.
А посему каждый сейчас согласится со мной. что и Вторая часть описания преопасных странствований Шельмуфского пришла, значит, к концу.Приложения
Г.С. Слободкин. «Кристиан Рейтер и его «Шельмуфский»
В 1694 г. в Лейпциге, в гостинице «Красный лев», произошел весьма прозаический случай, которому, по шутливому замечанию одного исследователя, немецкая литература обязана появлением выдающегося писателя: двое студентов местного университета за неуплату квартирных долгов были выброшены на улицу хозяйкой гостиницы Анной Розиной Мюллер. А через год Анна Розина Мюллер, по всей вероятности, горько раскаивалась в душе за такую поспешную расправу со своими постояльцами. Весь Лейпциг смеялся над этой мещанкой, легко узнав ее в комедии «Честная женщина из Плиссина» («L'Honnкte Femme, oder Die ehrliche Frau zu Plißine») в образе фрау Шлампампе, особенно по ее характерному выражению, которое она повторяет в пьесе на каждом шагу: «Это так же верно, как то, что я честная женщина!» Подобные настойчивые заверения были явно подозрительны. Комедия была сыграна студентами университета, которые не удовлетворились сценической защитой своих потерпевших бедствие братьев по alma mater, но также устраивали не раз под окнами «честной женщины» ночные кошачьи концерты-серенады. Кличка «Шлампампе»[82] прочно утвердилась за хозяйкой гостиницы и, так сказать, обессмертила ее в веках. Несмотря на то, что пьеса была издана под псевдонимом «Хиларнус» (лат. «веселый») и на титульном листе она значилась как перевод с французского, это никого не обмануло и особенно фрау Мюллер, которая подала в университетский суд на одного из изгнанных ею квартирантов, студента теологии Кристиана Рейтера, обвинив его в пасквилянтстве. В конце концов, под давлением неопровержимых улик, Рейтер вынужден был признаться в авторстве. Молодого издателя комедии приговорили к штрафу в десять талеров, он понес судебные издержки, и 200 нераспроданных экземпляров было конфисковано. Рейтера же суд постановил исключить на два года из университета и приговорил к пятнадцатинедельному заключению в карцере. Так Кристиан Рейтер вступил на тернистый путь сатирика. Притом с него было взято обещание воздерживаться впредь от нападок на фрау Мюллер и ему запрещался выезд за пределы Лейпцига.
