Джордано Бруно - О героическом энтузиазме
Чикада. Однако примените эти ваши слова о разуме к изречению.
Тансилло. Там сказано: Я всегда подобен себе; это означает, что при помощи моего постоянного упражнения, соответственно интеллекту, памяти и воле (ибо не хочу иное вспоминать, понимать и желать), я всегда подобен себе, равно как, насколько могу постичь это постоянство, во всем подобен также всему предстоящему, и я не отвлекаюсь рассеянностью мысли и не затемняюсь недостатком внимания, так как нет такой мысли, которая отвлекла бы меня от того света, и нет такой необходимости в природе, которая обязывала бы меня уменьшать внимание. Я всегда подобен себе под его углом зрения, потому что он неизменен в сущности, в добродетели, в красоте и в действии в отношении тех вещей, которые постоянны и неизменны в отношении к нему. Далее сказано: и светилу, потому что по отношению к солнцу, освещающему ее, луна всегда одинаково освещена, будучи все время равно обращенной к нему, а солнце всегда подобным же образом шлет ей свои лучи; и хотя эта, видимая глазами луна с земли кажется то темной, то светящейся, то более или менее освещенной и освещающей, все же она со стороны солнца всегда освещена в равной мере, потому что получает от него лучи по меньшей мере в заднюю сторону всего своего полушария, так же как и наша земля равным образом всегда освещена в полушарии, хотя с водной поверхности время от времени она не одинаково посылает свой блеск луне (которая, как и многие прочие неисчислимые звезды, считается нами иной землей); это бывает, когда земля посылает его ей, имея в виду совместно проходимые фазы нахождения то земли, то луны ближе к солнцу.
Чикада. Почему этот разум изображен в виде луны, светящей полушарием?
Тансилло. Всякого рода разумы изображаются в виде луны, поскольку они участвуют в действии и в возможности и поскольку они имеют свет и от собственной материи и по соучастию, получая его от другого; это значит, что они не являются светом по себе и по своей природе, но благодаря солнцу, которое есть первый разум, чистый и абсолютный свет, так же как и чистое и абсолютное действие.
Чикада. Следственно, все вещи, которые зависимы и которые не являются первоактом и причиной, составлены как бы из света и тьмы, из материи и формы, из возможности и действия?
Тансилло. Так оно и есть! Далее, душа наша соответственно всей своей сущности изображается в виде луны, сияющей полушарием высших возможностей, поскольку она обращена к свету умопостигаемого мира, и она темна в силу низших возможностей, поскольку подвластна материл.
Чикада. Мне кажется, что только что сказанное имеет некоторое следствие и символ в девизе на следующем щите, где изображен корявый и ветвистый дуб, на который дует ветер, и вокруг изречение: Силе противостоит сила. А рядом прикреплена таблица, где написало следующее:
[33]О старый дуб, ты распростер в лазури
Свою листву, а корни в землю врыл;
Ни сдвиг земных пластов, ни ярость бури,
Что Аквилон в долину устремил,
Ни лютое дыханье зимней хмури,
Тебя не свалят: ты — все тот, что был.
Ты образ истинный моих воззрений,
Не дрогнувших средь стольких потрясений.
Все ту же пядь земли своей Т
ы крепко держишь, вечно обнимаешь,
И в благостное лоно погружаешь
Признательную сеть своих корней.
Так я, влеком одной мечтою,
Тянусь к ней чувством, мыслью и душою.
Тансилло. Изречение ясно. В нем Энтузиаст обещает выказать силу и крепость, подобную каменному дубу, и, так же как дуб, всегда быть единым по отношению к единственному Фениксу, как и в предшествующем сонете, где Энтузиаст обещает подражать такой луне, которая всегда блестит и всегда прекрасна, или же уподобляться луне не тогда, когда она находится между солнцем и нашей землей, поскольку она изменяется на наших глазах, а тогда, когда она всегда получает равную порцию солнечного блеска для себя; и подобным образом Энтузиаст остается столь же твердым и устойчивым против северных бурь и зимних непогод в силу собственной устойчивости на своей планете, на которой он коренится с чувством и сознанием, как вышеназванное дерево с его обильными корнями, переплетающимися с венами земли.
Чикада. А я больше ценю жизнь спокойную и без неприятностей, чем требующую такой выносливости.
Тансилло. Это — мнение эпикурейцев, которое, если его правильно понять, не следует считать таким вульгарным, каким его считают невежды. Надо иметь в виду, что оно не отбрасывает то, что я называю добродетелью, н не осуждает совершенства стойкости, но скорее добавляет к этому совершенству те свойства, которые ьидит в нем толпа. Ведь оно не считает истинной и совершенной добродетелью эту силу и то постоянство, которые помогают пережить и перенести неудобства, но ту добродетель, которая их несет, не чувствуя их; оно не считает совершенной любовью, божественной и героической, ту любовь, которая чувствует шпоры, узду, или угрызение, или тяготы другой любви, но ту, которая в действительности не переживает других чувств и поэтому в такой степени связана с наслаждением, что не может перестать нравиться кому-либо, отвлекая его или же расчленяя вдруг это чувство. А это и значит коснуться вершины блаженства в данном состоянии — получать наслаждение, не ощущая боли.
Чикада. Обычное суждение не так понимает Эпикура.
Тансилло. Потому что не читают ни его книг, ни тех книг, где без зависти излагаются его взгляды, в отличие от тех, где читаешь о ходе его жизни и о его смертном конце. Там изложена основа его завещания в следукь щих словах: В последний и в то же время в счастливейший день нашей жизни мы установили спокойной, здравой и безмятежной мыслью вот что: сколько бы с одной стороны нас ни мучила самая большая мука — каменная болезнь, — все же это мучение поглощалось наслаждением от сознания наших открытий и созерцания конца. Очевидно, он не считал, что больше счастья, чем горя, в еде и питье, в лежанье и в зачатии, нежели в отсутствии чувства голода, жажды, усталости и вожделения. Из этого ты видишь, каким является, по-моему, совершенство стойкости: оно — не в том, что дерево не рушится, не ломается или не гнется, но в том, что оно избегает движения; подобно дереву, и Энтузиаст устремляет дух, чувство и интеллект туда, где нет ощущения буйных ударов.
Чикада. Вы, таким образом, считаете желательным переносить мучения, потому что это дело силы?
Тансилло. То, что вы называете переносить, есть часть твердости, а не вся добродетель, которую я называю переносить с силою, а Эпикур называл не чувствовать. Эта нечувствительность имеет причиной то, что все охвачено заботой о добродетели, об истинном благе и о счастье. Таким образом, Регул не чувствовал лука, Лукреция — кинжала, Сократ — яда, Анаксарк — каменного резервуара, Сцевола — огня, Коклес — пропасти, а прочие — иных вещей, которые чрезвычайно мучили и устрашали людей обыкновенных и низких.
Чикада. Переходите к следующему.
Тансилло. Смотри, вот рисунок молота и наковальни, вокруг которых идет изречение: От Этны. Но раньше, чем рассмотрим его, прочтем стихи: Здесь изображена прозопопея Вулкана:
[34]Меня раскаты Этны не влекут,
Когда с ее вершины Зевс грохочет;
Я, увалень-Вулкан, останусь тут,
Где молодой Титан воспрянуть хочет,
В ком новые дерзания живут
И против неба гордый гнев клокочет,
Здесь тяжелее молот, крепче жар,
И горн, и наковальня, и удар.
Здесь грудь так вздохами полна,
Что, как мехи, они в ней распаляют
Огонь, которым душу закаляют,
Чтоб яд мучений вынесла она.
Но слышит слух скрежещущие звуки
Испытанных обид и долгой муки.
Здесь показаны мученья и неудобства любви, больше всего любви низменной, которая есть не что иное, как кузница Вулкана, молот, который кует молнии Юпитера, мучающие преступные души. Ведь беспорядочная любовь несет в себе начало своего наказания, принимая во внимание, что бог близок, что он с нами, что он внутри нас. В нас находится некая священная мысль и понимание, держащие в подчинении собственную страсть и имеющие своего мстителя, который угрызением верной совести, по меньшей мере как некий неумолимый молот, бичует преступный дух. Эта мысль следит за нашими действиями и страстями, и она обращается с нами так, как мы обращаемся с нею. У всех любящих, скажу я, имеется этот кузнец-Вулкан; как нет человека, который не имел бы в себе бога, так нет любящего, который не имел бы этого бога. У всех несомненнейшим образом имеется бог, но каков этот бог у каждого, не так-то легко узнать; а если даже и возможно исследовать и различить, то можно только думать, что он познается любовью, как и то, что он движет весла, вздувает парус и управляет нашим целым, — отчего на благо или на зло приходит и страсть.
