Дени Дидро - Нескромные сокровища
Однако, несмотря на славу и непрестанные успехи, Конго теряло силы, увеличиваясь в объеме. Вследствие постоянных наборов, города и деревни обезлюдели, казна была истощена.
Осада и битвы были весьма кровопролитны. Великий визирь не щадил крови солдат, и его обвиняли в том, что он завязывал сражения, ни к чему не приводившие. Все семьи были в трауре: здесь оплакивали отца, тут брата, там друга. Число убитых офицеров было огромно, и его можно было сравнить только с числом их вдов, которые хлопотали о пенсиях. Кабинеты министров прямо осаждались ими. Они засыпали султана прошениями, где неизменно говорилось о заслугах и карьере покойных, о скорби их вдов, о печальном положении детей и других трогательных вещах. Казалось, нет ничего справедливее их просьб; но откуда достать деньги для пенсий, общая сумма которых составляла миллионы?
Исчерпав высокие слова, а иной раз досаду и желчные речи, министры стали обсуждать, как им покончить с этим вопросом. Однако у них были весьма веские основания никак его не разрешать: в казне не было ни гроша.
Мангогул, которому надоели дурацкие рассуждения министров и жалобы вдов, нашел, наконец, средство, которое давно уже искал.
– Господа, – сказал он в совете, – мне кажется, что, прежде чем назначать пенсии, нужно установить, действительно ли их заслуживают просительницы…
– Такого рода расследование, – отвечал великий сенешал, – потребует огромного труда и бесконечных обсуждений. А между тем, что нам делать с этими женщинами, которые преследуют нас своими просьбами, криками и надоедают вам больше чем кому-либо, государь?
– Справиться с ними будет не так трудно, как вам кажется, господин сенешал, – возразил султан, – и я обещаю вам, что завтра к полудню все будет улажено согласно требованиям самой строгой справедливости. Заставьте только их явиться ко мне на аудиенцию к девяти часам.
Заседание совета окончилось; сенешал вернулся в свой кабинет, погрузился в глубокое раздумье и затем набросал следующее воззвание, которое три часа спустя было напечатано, оглашено при звуках труб и расклеено на всех перекрестках Банзы:
«Указ султана
и господина великого сенешала.
Мы, Птицеклюв, великий сенешал Конго, визирь первого ранга, шлейфоносец великой Манимонбанды, глава и верховный надзиратель над всеми метельщиками дивана, доводим сим до сведения, что завтра в девять часов утра великодушный султан даст аудиенцию вдовам офицеров, погибших при исполнении служебных обязанностей, – затем, чтобы, рассмотрев их просьбы, вынести справедливое решение. Издан в нашей сенешалии, 12 числа месяца редисаб 147200000009 года».
Все безутешные вдовы Конго, – а их было много, – не преминули прочесть это объявление или заставили прочесть своих лакеев, и, само собой разумеется, в назначенный час они собрались в вестибюле перед тронным залом.
– Чтобы избежать сутолоки, – сказал султан, – пусть допускают ко мне только по шести дам зараз. Когда мы их выслушаем, им растворят дверь в глубине зала, которая выходит во внешние дворы. Будьте же внимательны, господа, и вынесите решение по существу их требований.
Сказав это, он подал знак обер-актуарию, и были введены шесть вдов, стоявших ближе всего к двери. Они вошли в траурных платьях со шлейфами и отвесили глубокий поклон его высочеству.
Мангогул обратился к самой молодой и самой красивой. Ее звали Изек.
– Сударыня, – спросил он, – давно ли вы потеряли своего мужа?
– Три месяца назад, государь, – отвечала Изек, плача. – Он был генерал-поручик на службе вашего высочества. Он был убит в последнем сражении, и шесть человек детей – вот все, что мне осталось от него.
– От него? – произнес голос, который, хотя и исходил от Изек, но по тембру отличался от ее собственного. – Сударыня говорит не все, что ей известно. Все они были начаты и доделаны молодым брамином, который приходил ее утешать, пока хозяин был в походе.
Легко угадать, откуда исходил нескромный голос, давший такой ответ. Бедная Изек страшно смутилась, побледнела и, пошатнувшись, упала в обморок.
– Сударыня подвержена истерикам, – спокойно сказал Мангогул. – Перенести ее в одну из комнат сераля и оказать ей помощь.
Затем, обратившись к Фенисе, он спросил:
– Сударыня, ваш муж был пашой?
– Да, государь, – отвечала Фениса дрожащим голосом.
– И как вы его потеряли?
– Государь, он умер в своей постели, измученный трудностями последнего похода…
– Трудностями последнего похода?.. – подхватило сокровище Фенисы. – Будет вам, сударыня! Ваш муж вернулся из похода здравым и невредимым. Он бы и теперь здравствовал, если бы два или три прохвоста… Вы меня понимаете. Подумайте же о себе.
– Запишите, – сказал султан, – что Фениса просит о пенсии в виду личных заслуг перед государством и собственным супругом.
Третью спросили о возрасте и имени ее мужа, умершего, как говорили, от черной оспы в армии.
– От черной оспы? – воскликнуло сокровище. – Нет, совсем от другой болезни! Скажите лучше, сударыня, от пары добрых ударов саблей, полученных от санджака Кавальи за то, что ему не нравилось поразительное сходство его старшего сына с санджаком. И сударыня знает не хуже меня, – добавило сокровище, – что на этот раз были все основания для такого сходства.
Четвертая хотела заговорить, не дожидаясь вопроса Мангогула, когда из-под юбок раздался голос ее сокровища, сообщавший о том, что десять лет, пока длилась война, она не теряла времени даром, что обязанности мужа выполняли при ней два пажа и продувной плут-лакей, и что она, без сомнения, предназначает пенсию, о которой хлопочет, на содержание одного актера комической оперы.
Пятая бесстрашно выступила вперед и уверенным тоном попросила о вознаграждении заслуг ее покойного супруга, аги янычаров, сложившего голову у стен Мататраса. Султан направил на нее алмаз, но напрасно. Ее сокровище безмолвствовало. «Надо сознаться, – говорит африканский автор, – что она была до того безобразна, что все удивились бы, если бы у ее сокровища было что рассказать».
Мангогул занялся шестой, и вот подлинные слова ее сокровища:
– В самом деле, у сударыни есть все основания хлопотать о пенсии, – сказало оно о той, чье сокровище упорно хранило молчание, ведь она живет карточной игрой. Она содержит игорный дом, который приносит ей более трех тысяч цехинов годового доходу. К тому же, она устраивает интимные ужины на счет игроков и получила шестьсот цехинов от Османа за то, что пригласила меня на один из таких ужинов, где изменник Осман…
– Ваши просьбы, сударыни, будут удовлетворены, – сказал султан, – теперь вы можете удалиться.
Затем, обращаясь к советникам, он спросил их, не находят ли они смешным назначать пенсию ораве незаконных детей браминов и женщинам, которые порочили честь добрых людей, искавших славы на службе султана, не щадя жизни.
Сенешал поднялся, стал отвечать, разглагольствовать, резюмировать и высказывать свое мнение, по обыкновению, в самых неясных выражениях. Пока он говорил, Изек очнулась от обморока; она была в ярости от своего злоключения, больше не надеясь на пенсию, но пришла бы в отчаяние, если бы ее получила какая-нибудь другая, что, по всей вероятности, должно было случиться; и вот она вернулась в вестибюль и шепнула на ухо двум-трем подругам, что их собрали сюда лишь для того, чтобы послушать болтовню их сокровищ; что она сама слышала в аудиенц-зале, как одно из них выкладывало разные ужасы; что она не назовет его имени, но, конечно, надо быть круглой дурой, чтобы подвергаться такому риску.
Это предостережение быстро передавалось из уст в уста и разогнало толпу вдов. Когда актуарий вторично распахнул дверь – он не нашел ни одной.
Извещенный об их бегстве, Мангогул спросил сенешала, хлопнув добряка по плечу:
– Ну, вот, сенешал, будете вы мне верить в другой раз? Я вам обещал избавить вас от всех этих плакальщиц, – и вот вы от них избавились. А между тем, они были очень расположены увиваться за вами, несмотря на то, что вам уже стукнуло девяносто пять лет. Но каковы бы ни были ваши претензии по отношению к ним, – а мне известно, насколько они были обоснованы, – я полагаю, что вы будете мне благодарны за их изгнание. Они доставляли вам больше хлопот, чем удовольствия.
Африканский автор сообщает нам, что в Конго до сих пор сохранилось воспоминание об этом испытании и что по этой причине правительство Конго так туго назначает пенсии. Однако это не было единственным положительным результатом действия кольца Кукуфы, как мы увидим в следующей главе.
Глава двадцать восьмая
Двенадцатое испытание кольца.
Вопросы права
Изнасилование подвергалось в Конго суровой каре. И вот произошел один очень громкий случай такого рода в царствование Мангогула. Этот государь, вступая на престол, поклялся, как и все его предшественники, что не будет прощать такого рода преступления; однако, как ни суровы законы, они не останавливают тех, кто особенно заинтересован в их нарушении. Виновного приговаривали к лишению той части тела, посредством которой он согрешил, – жестокая операция, обычно смертельная для подвергавшихся ей; производивший ее не принимал таких предосторожностей, как Пти[22].
