Данте Алигьери - Божественная комедия
82 Затем что вслед, всех в скверне обогнав,
Придёт с заката пастырь без закона,
И, нас покрыв, он будет только прав[241].
85 Как, в Маккавейских книгах, Иасона
Лелеял царь, так и к нему щедра
Французская окажется корона"[242].
88 Хоть речь моя едва ль была мудра,
Но я слова привёл к такому строю:
"Скажи: каких сокровищ от Петра
91 Ждал наш господь, прельщён ли был казною,
Когда ключи во власть ему вверял?
Он молвил лишь одно: «Иди за мною».
94 Петру и прочим платы не вручал
Матвей, когда то место опустело,
Которое отпавший потерял[243].
97 Торчи же здесь; ты пострадал за дело;
И крепче деньги грешные храни,
С которыми на Карла шёл так смело[244].
100 И если бы я сердцем искони,
И даже здесь, не чтил ключей верховных,
Тебе вручённых в радостные дни,
103 Я бы в речах излился громословных;
Вы алчностью растлили христиан,
Топча благих и вознося греховных.
106 Вас, пастырей, провидел Иоанн[245]
В той, что воссела на водах со славой
И деет блуд с царями многих стран;
109 В той, что на свет родилась семиглавой,
Десятирогой и хранила нас,
Пока её супруг был жизни правой[246].
112 Сребро и злато — ныне бог для вас;
И даже те, кто молится кумиру,
Чтят одного, вы чтите сто зараз.
115 О Константин, каким злосчастьем миру
Не к истине приход твой был чреват,
А этот дар твой пастырю и клиру!"[247]
118 Пока я пел ему на этот лад,
Он, совестью иль гневом уязвлённый,
Не унимал лягающихся пят.
121 А вождь глядел с улыбкой благосклонной,
Как бы довольный тем, что так правдив
Звук этой речи, мной произнесённой.
124 Обеими руками подхватив,
Меня к груди прижал он и початым
Уже путём вернулся на обрыв;
127 Не утомлённый бременем подъятым,
На самую дугу меня он взнёс,
Четвёртый вал смыкающую с пятым,
130 И бережно поставил на утёс,
Тем бережней, что дикая стремнина
Была бы трудной тропкой и для коз;
133 Здесь новая открылась мне ложбина.
ПЕСНЬ ДВАДЦАТАЯ
1 О новой муке повествую ныне
В двадцатой песни первой из канцон[248],
Которая о гибнущих в пучине[249].
4 Уже смотреть я был расположен
В провал, раскрытый предо мной впервые,
Который скорбным плачем орошён;
7 И видел в круглом рву толпы немые[250],
Свершавшие в слезах неспешный путь,
Как в этом мире водят литании[251].
10 Когда я взору дал по ним скользнуть,
То каждый оказался странно скручен
В том месте, где к лицу подходит грудь;
13 Челом к спине повёрнут и беззвучен,
Он, пятясь задом, направлял свой шаг
И видеть прямо был навек отучен.
16 Возможно, что кому-нибудь столбняк,
Как этим, и сводил всё тело разом, —
Не знаю, но навряд ли это так.
19 Читатель, — и господь моим рассказом
Тебе урок да преподаст благой, —
Помысли, мог ли я невлажным глазом
22 Взирать вблизи на образ наш земной,
Так свёрнутый, что плач очей печальный
Меж ягодиц струился бороздой.
25 Я плакал, опершись на выступ скальный.
"Ужель твоё безумье таково? —
Промолвил мне мой спутник достохвальный.—
28 Здесь жив к добру тот, в ком оно мертво[252].
Не те ли всех тяжеле виноваты,
Кто ропщет, если судит божество?
31 Взгляни, взгляни, вот он, землёю взятый,
Пожранный ею на глазах фивян,
Когда они воскликнули: "Куда ты,
34 Амфиарай? Что бросил ратный стан?",
А он всё вглубь свергался без оглядки,
Пока Миносом не был обуздан.
37 Ты видишь — в грудь он превратил лопатки:
За то, что взором слишком вдаль проник,
Он смотрит взад, стремясь туда, где пятки[253].
40 А вот Тиресий, изменивший лик,
Когда, в жену из мужа превращённый,
Всем естеством преобразился вмиг;
43 И лишь потом, змеиный клуб сплетённый
Ударив вновь, он стал таким, как был,
В мужские перья[254] снова облачённый[255].
46 А следом Арунс надвигает тыл;
Там, где над Луни громоздятся горы
И где каррарец пажити взрыхлил,
49 Он жил в пещере мраморной[256] и взоры
Свободно и в ночные небеса,
И на морские устремлял просторы[257].
52 А та, чья гривой падает коса,
Покров грудям незримым образуя,
Как прочие незримы волоса,
55 Была Манто[258]; из края в край кочуя,
Она пришла в родные мне места[259];
И вот об этом рассказать хочу я.
58 Когда она осталась сирота
И принял рабство Вакхов град[260] злосчастный,
Она скиталась долгие лета.
61 Там, наверху, в Италии прекрасной,
У гор, замкнувших Манью рубежом
Вблизи Тиралли, спит Бенако[261] ясный.
64 Ключи, которых сотни мы начтем
Меж Валькамбникой и Гардой, склоны
Пеннинских Альп омыв, стихают в нём[262].
67 Там место есть, где пастыри Вероны,
И Брешьи, и Тридента, путь свершив,
Благословить могли бы люд крещёный[263].
70 Оплот Пескьеры, мощен и красив,
Стоит, грозя бергамцам и брешьянам,
Там, где низиной окружён залив[264].
73 Всё то, что в лоне уместить песчаном
Не мог Бенако, — устремясь сюда,
Течёт рекой по травяным полянам.
76 Начав бежать из озера, вода
Зовётся Минчо, чтобы у Говерно
В потоке По исчезнуть навсегда[265].
79 Встречая падь, на полпути примерно,
Она стоит, разлившись в топкий пруд,
А летом чахнет, но и губит верно[266].
82 Безжалостная дева, идя тут,
Среди болота сушу присмотрела,
Нагой и невозделанный приют.
85 И здесь она, чуждаясь всех, осела
Со слугами, гаданьям предана,
И здесь рассталась с оболочкой тела.
88 Рассеянные кругом племена
Потом сюда стянулись, ибо знали,
Что эта суша заводью сильна.
91 Над мёртвой костью город основали
И, по избравшей древле этот дол,
Без волхвований Мантуей назвали.
94 Он многолюдней прежде был и цвёл,
Пока недальновидных Касалоди
Лукавый Пинамонте не провёл[267].
97 И если ты услышал бы в народе
Не эту быль о родине моей,
Знай — это ложь и с истиной в разброде".
100 И я: "Учитель, повестью твоей
Я убеждён и верю нерушимо.
Мне хладный уголь — речь других людей.
103 Но молви мне: среди идущих мимо
Есть кто-нибудь, кто взор бы твой привлёк?
Во мне лишь этим сердце одержимо".
106 И он: "Вот тот, чья борода от щёк
