Франсиско де Кеведо - Сновидения и рассуждения об истинах, обличающих злоупотребления, пороки и обманы во всех профессиях и состояниях нашего века
Они захотели ответить мне, но кляпы не дали им это сделать.
Я же, видя, что они не могут вымолвить ни слова, прошел дальше, туда, где находились костоправы и шарлатаны, сжигаемые живьем, и знахари, которые также были осуждены, ибо все их заговоры оказались обманом.
Один из чертей сказал:
— Полюбуйтесь на этих продавцов крестных знамений, торговцев крестами, одурачивавших народ и внушавших ему мысль, что болтун способен принести какую-либо пользу. Все эти шарлатаны никогда не лечили никого, кто мог бы их попрекнуть, ибо те, к кому вернулось здоровье, были, естественно, благодарны им, а те, которых они загнали в гроб, уже не могли на них пожаловаться. Что бы ни делали эти люди, все в жизни им шло на пользу. Выздоровевший осыпал их подарками, а если кто умирал, то награждал лекаря наследник покойного. Если водой и тряпками они вылечивают рану, которая зажила бы и без их участия, они уверяют, что исцеление совершилось в силу каких-то магических слов, коим обучил их один еврей. Нечего сказать, недурной источник для целительных заговоров! А если рана дает фистулу, воспаляется и больной умирает, все говорят, что, уж видно, час его пробил. Послушать их только, чего они ни врут о чудесных исцелениях! То это человек, который придерживал руками вывалившиеся у него из брюха кишки, то некто, которого шпага, войдя в подвздошную область, пронзила насквозь. Но что меня всегда поражало, так это то, что чудесные исцеления эти неизменно происходили в сорока или пятидесяти лигах от того места, где трепал языком шарлатан — не ближе и не дальше, — и всегда при этом он находился на службе у сеньора, скончавшегося тринадцать лет назад, ибо таким образом труднее было изобличить его во лжи. По большей части те, кто так вот и лечит водицей, сами заболевают от вина. Впрочем, все это народ, который крадет потому, что его за это по головке гладят, ибо дураков всегда хватает. Я между прочим приметил, что все заклинания составлены очень безграмотно, ума не приложу, какая чудодейственная сила приписывается солецизмам, если к ним прибегают, чтобы совершить исцеления. Как бы там ни было, шарлатанов вы найдете здесь известное количество; не надо только их смешивать с некоторыми добрыми людьми, кои, будучи в милости у бога, достигают с его помощью излечения тех, кого они пользуют, ибо даже тень друзей всевышнего способна даровать жизнь. Но чтобы увидеть поистине примечательных людей, надо познакомиться с шептунами, которые излечивают нашептыванием, они тоже утверждают, что обладают целительной силой.
Шептуны обиделись, говоря, что они и в самом деле могут лечить. На это один из чертей заметил:
— Неужто нельзя узнать, на что годны люди, если всю свою жизнь они только и знают, что нашептывают?
— Довольно, — воскликнул другой черт, — больше слушать я не намерен. Пусть они отправляются к стукачам — те тоже нашептыванием промышляют.
Туда они и были направлены, к своему величайшему огорчению, а я спустился еще на один уступ, чтобы увидеть тех, кто, по словам Иуды, был еще хуже, чем он, и в большом помещении натолкнулся на толпу полоумных. Черти признались, что они не в силах были их понять и ничего не могли у них допытаться. Это были астрологи и алхимики.
Последние бегали взад и вперед, нагруженные печами и тиглями, грязями, минералами, шлаками, ретортами, дерьмом, человеческой кровью, порошками и перегонными кубами. Здесь пережигали, там промывали, дальше отделяли, еще дальше очищали.
Один проковывал ртуть молотком и, разложив вязкую материю и отогнав более тонкую часть, способную загрязнить огонь, помещал ее в капель, где она превращалась в дым. Другие спорили, следует ли нагревание производить при помощи горящего фитиля, или под огнем Раймунда Луллия следует разуметь обжигаемую известь, и идет ли речь о свете, производящем тепло, или о тепле, производящем огонь.
Третьи, наложив печать Гермеса, приступали к Великому делу; четвертые смотрели, как черное превращается в белое, и ждали, когда оно станет красным, а произнося слова вроде «соразмерное количество природы, природе довлеет природа и она сама себе помогает», равно как и другие подобные темные речения, ожидали восстановления намешанных ими веществ до первичной материи, превращая между тем свою собственную кровь в самый мерзкий гной, и, вместо того чтобы из дерьма, волос, человеческой крови, рогов и шлака получить золото, безрассудно его растранжиривая, переводили на дерьмо. О, сколько раз слышал я крик: «Покойный отец воскрес!» и после этого его снова убивали. И какие возгласы сопровождали слова, на которые так часто ссылались пишущие о химии: «Великая благодарность всевышнему, что из самого низкого на свете дозволяет создавать нечто столь драгоценное».
По поводу же того, что является самым низким, они никак не могли прийти к соглашению. Один уверял, что он это уже открыл: если философский камень нужно создавать из самого низкого на свете, то его необходимо делать из фискалов. И их бы сварили и перегнали, если бы в дело не вмешался сторонний, заявивший, что раз они способны были надувать начальство ложными доносами, следовательно, в них содержится слишком много воздуха для столь твердой материи, как камень. После чего согласились на том, что самым низким на свете являются портные, ибо каждый стежок их вел по стежке погибели и уже при жизни они высохли так, что ярче всех могли гореть в аду. Алхимики уже готовы были наброситься на них, если бы один из чертей не остановил их словами:
— А знаете, что самое низкое на земле? Алхимики. И посему для того, чтобы создать камень, необходимо всех вас сжечь.
Им дали огня, и они спалили себя почти охотно ради того, чтобы увидеть философский камень.
Толпа астрологов и суеверных была не меньше. Хиромант брал за руку всех прочих осужденных и говорил им:
— Бугор Сатурна вполне ясно указывает, что вы должны были осудить себя на вечные муки!
Другой, стоявший на четвереньках среди эфемерид и таблиц, с помощью циркуля измерявший высоты светил и записывавший звезды, встал и сказал громким голосом:
— И подумать только, что если бы моя мать родила меня на полминуты раньше, спасение мое было бы обеспечено! Ибо как раз в этот момент Сатурн менял аспект, Марс переходил в дом жизни, а Скорпион терял свою зловредность; однако я родился в самый неблагоприятный миг и всю жизнь влачу жалкое существование.
Третий, шедший за ним, говорил терзавшим его чертям, что надо сначала проверить, действительно ли он умер, это-де не может быть, поскольку Юпитер у него был на восходе, а Венера находилась в доме жизни, не имея неблагоприятного аспекта, и поэтому он обязательно должен был прожить девяносто лет.
— Нет, вы посмотрите, — повторял он, — посмотрите внимательно. Разве я покойник? По моим расчетам это никак не получается.
С этими словами он обращался ко всем, но из ада его никто вызволить не мог.
Но тут, чтобы довершить эту картину безумия, выскочил еще некий приверженец геомантии и стал показывать свое искусство: он построил свои астрологические двенадцать домов, приобретавшие тот или иной смысл от брошенной земли и линий, которые при этом образовывались. Все это сопровождалось магическими заклинаниями и молитвами; тут же, сложив четные и нечетные числа, выставив судью и свидетелей, он попытался доказать, что является самым надежным астрологом, и если бы кто добавил: «и самым честным в своих предсказаниях», то не солгал бы, ибо вся наука его держится на честном слове, как бы это ни было прискорбно для Педро де Абано, который был одним из присутствовавших вместе с великим чародеем Корнелием Агриппой (последний, имея одну душу, сгорал в четырех телах своих проклятых и запрещенных церковью сочинений).
За ними я разглядел Тритемия, автора «Полиграфии» и «Стенографии», препиравшегося со стоявшим против него Карданом. (Только об этом последнем он отозвался плохо в своей книге «De subtilitate»,[9] ухитрившись в ней наврать еще более, чем Кардан, и не удивительно, ибо собрал там всякие старушечьи чародейства.)
По другую сторону Юлий Цезарь Скалигер терзался из-за своих «Exercitationes doctissimae»,[10] казнимый за бесстыдную ложь, которую он написал о Гомере, и за свидетельства, которые он приводил, чтобы воздвигнуть алтарь Вергилию, сделавшись маронопоклонником.
Потешался над собой и своей магией Артефий, изготовляя таблички для того, чтобы разуметь язык птиц; Мизольд же был в отчаянии и вырывал у себя бороду, ибо после огромного количества бессмысленных опытов не мог найти новых глупостей и написать о них. Теофраст Парацельс жаловался на то время, которое он потратил на алхимию, но радовался тому, что написал про медицину и про магию (ибо никто последней не понимал), а также тому, что поставлял книгопечатням насмешливые и весьма остроумные писания.
Позади всех стоял нищий Веккер, одетый в лохмотья всех тех, кто писал бессовестную ложь и распространял всякое колдовство и суеверия. Книга его была напечатана в Женеве и была понадергана отовсюду — из мавров, из язычников и из христиан.
