Анна Рэдклифф - Роман в лесу
Однажды Питер, ездивший в Обуан за еженедельным запасом провизии, возвратился с сообщением, которое разбудило в Ла Мотте новые опасения и тревоги.
— Ох, хозяин! Слышал я кое-что такое, что, прямо скажу, совсем меня с толку сбило! — закричал Питер еще издали. — Да и вы удивитесь, когда узнаете, в чем дело. Стою это я возле кузни, пока кузнец лошади подкову подбивает — а потеряла она ее очень даже странно, вот я вам расскажу, хозяин, как дело было…
— Нет уж, будь добр, оставь это до другого раза и расскажи, что там случилось.
— Так я же про то и говорю, хозяин… стою это я возле кузницы, и тут подходит какой-то человек с трубкой во рту, а в руке кисет держит, табаком набитый…
— Послушай, ну какое отношение имеет к твоей истории эта трубка?
— Эх, хозяин, все-то вы меня сбиваете; эдак я нипочем не продвинусь, ежели вы не даете мне по-своему рассказывать… Так про что это я говорил… с трубкой, значит, во рту… Кажись, на этом я остановился, ваша честь?
— Да, да.
— Ну, садится это он на скамейку, вынимает изо рта трубку и говорит кузнецу: «Послушай, сосед, не знаешь ли ты кого здесь в округе по имени Ла Мотт?» Верите ли, ваша честь, меня враз холодным потом прошибло… Ох, что это с вами, ваша честь, вам дурно? Может, надо чего?
— Нет… только рассказывай покороче.
— Кузнец говорит: «Ла Мотт!.. Ла Мотт… Кажись, слыхал я это имя». — «Слыхал? — говорю я ему. — Уж больно ты востер!.. А только нету в округе, как я знаю, такого человека».
— Болван! Зачем ты сказал это?
— Как зачем? Не хотел, чтобы они проведали про вашу честь, что здесь вы. Да если б я не сказал ему такого по-умному, они б враз поняли, кто я таков. «Нету, — говорю им, — такого человека в округе, по моему разумению». — «Бона что! — говорит тут кузнец. — Выходит, ты больше моего знаешь про наши места». — «И впрямь, — говорит тот человек с трубкой. — Больно много ты знаешь про наши места. Откуда бы? На Михайлов день[34] двадцать шесть лет стукнет, как я здесь живу, а ты, выходит, больше моего знаешь? Это как же?»
Тут он опять сунул в рот трубку и пыхнул мне дымом прямехонько в лицо. Ох, Господи, я дрожал как осиновый лист, ваша честь. «Не, — говорю, — что до этого человека, так я знаю про него не больше других, только, верное слово, и слыхом не слыхал про такого». — «Постой, постой, — говорит тут кузнец, на меня уставясь, — а не ты ли давеча расспрашивал про аббатство Сен-Клэр?» — «Ну и что ж из того? — говорю я. — Что это доказует?» — «В общем, слух идет, что в аббатстве живет кто-то, — говорит кузнец тому, другому. — И сдается мне, что он самый Ла Мотт-то и есть». — «Похоже на то, — говорит тот, что с трубкой, — а ты, парень, знаешь про это больше, чем говоришь. Да я голову свою готов прозакладывать, что как раз мсье Ла Мотт и живет в аббатстве». — «Ну и ошиблись, потому как его там уже и нету!»
— Проклятье! Вот болван! — вскричал Ла Мотт. — Ну, говори, говори же, чем все кончилось?
— «Мой хозяин теперь уж там не живет», — говорю я, значит. «Ого! — говорит тут человек с трубкой. — Так он, выходит, твой хозяин? А ну-ка скажи, как давно он покинул аббатство и где теперь проживает?» — «Постойте-ка, не так быстро. (Я-то ведь знаю, когда говорить, а когда и попридержать язык!) А кто ж это, — говорю, — про него расспрашивает?» — «Вот как? Значит, он ожидал, что кто-то станет про него расспрашивать?» — говорит он. «Не-а, — говорю я, — не ожидал, да если б и так, что это доказует? Ничегошеньки не доказует». Тут он поглядел эдак на кузнеца, и они вместе вышли из кузницы, так и не подковавши мою лошадь. Да мне уж и не до того было, едва они ушли, я сразу в седло и ускакал во всю прыть. Вот только со страху, ваша честь, позабыл про кружной путь, так прямиком и помчал домой.
Ла Мотт, совершенно потрясенный сообщением Питера, вместо ответа выругал его за глупость и поспешил отыскать жену, которая гуляла с Аделиной по берегу речки. Он был слишком взволнован, чтобы смягчить известие, как-нибудь предварив его.
— Мы обнаружены! — воскликнул он. — Королевские приставы расспрашивали обо мне в Обуане, и Питер повстречался с ними на мою беду.
Затем он рассказал жене то, что узнал от Питера, и велел готовиться покинуть аббатство.
— Но куда же нам бежать? — сказала мадам Ла Мотт, едва державшаяся на ногах.
— Куда глаза глядят! — ответил он. — Оставаться здесь — верная гибель. Думаю, мы найдем убежище в швейцарских горах. Если и есть место во Франции[35], где я могу укрыться, то это именно там!
— Ах, как преследует нас судьба! — продолжила мадам Ла Мотт. — Едва аббатство приобрело хоть немного жилой вид, как нам приходится его покинуть и бежать неизвестно куда.
— Неизвестно куда! — отозвался Ла Мотт. — Да пусть бы и так, это все же наименьшая из бед, что нам угрожают. Только бы избежать тюрьмы, а уж куда ехать, мне безразлично. Однако возвращайтесь в аббатство немедля и уложите все, что можно взять с собой.
Из глаз мадам Ла Мотт, облегчая душу, полились слезы, и она, трепещущая, молча повисла на руке Аделины. Аделина, которая не могла позволить себе искать утешения в стенаниях, постаралась держать свои чувства в узде и выглядела спокойной.
— Ну же, — сказал Ла Мотт, — мы теряем время; оплакивать себя успеем и после, а сейчас готовьтесь к бегству. Наберитесь немного мужества, оно необходимо нам для спасения. Вот ведь Аделина не рыдает, а между тем ее положение столь же плачевно, как и наше, ибо я не знаю, как долго буду в состоянии поддерживать ее.
Несмотря на испытываемый мадам Ла Мотт ужас, этот упрек задел ее гордость; не удостоив мужа ответом, она отерла слезы и метнула на Аделину взгляд, исполненный откровенной неприязни. Все трое молча зашагали к аббатству; по дороге Аделина спросила Ла Мотта, уверен ли он, что расспрашивали о нем именно слуги короля.
— В этом сомневаться не приходится, — ответил Ла Мотт, — кому еще пришло бы в голову справляться обо мне? Да и все поведение человека, который обо мне расспрашивал, не позволяет в том усомниться.
— А вдруг все же не так? — сказала мадам Ла Мотт. — Останемся здесь до утра. Может быть, к тому времени выяснится, что бежать и не нужно?
— Вполне может быть — именно это скажут нам королевские приставы. И Ла Мотт удалился, чтобы дать указания Питеру.
— Выехать? Через час? — воскликнул Питер. — Господь с вами, хозяин, вспомните-ка про колесо! Да мне самое малое день нужен, чтобы починить его, вашей чести известно ведь, что никогда прежде я этим делом не занимался!
Ла Мотт совершенно упустил это обстоятельство из виду. Когда они обосновались в аббатстве, Питер первое время был слишком занят ремонтом жилья, чтобы думать еще и о карете, позднее же, уверясь, что она нескоро понадобится, и вовсе забыл о колесе. Тут Ла Мотт окончательно вышел из себя и, осыпав слугу проклятиями, повелел ему приступить к делу немедля; Питер бросился искать ранее приобретенные им материалы, необходимые для ремонта, но, нигде их не обнаружив, припомнил наконец (проявив, впрочем, довольно благоразумия, чтобы скрыть это обстоятельство), что гвозди он использовал, приводя в порядок аббатство.
Итак, покинуть лесное пристанище в эту ночь было невозможно, и Ла Мот-ту оставалось только ломать себе голову над тем, как бы понадежнее спрятаться, если слуги правосудия посетят руины до наступления утра — что из-за безрассудной оплошки Питера, воротившегося из Обуана прямой дорогой, было вполне вероятно.
Сначала, по правде сказать, у него промелькнула мысль, что, хотя увезти отсюда своих домочадцев невозможно, сам-то он мог бы вскочить в седло и еще до ночи бежать из этого леса. Но потом он сообразил, что все же остается опасность быть схваченным в одном из городков, через которые придется проезжать, и ему претила мысль оставить близких без защиты, не ведая о том, когда он сможет к ним вернуться или куда направить их, дабы они последовали за ним. Ла Мотт не был человеком решительных действий и скорее предпочитал страдать вместе с ближними, нежели в одиночестве.
После долгих размышлений он вспомнил о люке в полу кабинета, смежного с комнатами наверху. Люк был неразличим для простого глаза, и, куда бы лестница ни вела, сам-то он будет сокрыт там надежно. Поразмыслив еще, он решил, что воспользуется этим тайником, и даже пришел к мысли, что на какое-то время там можно будет спрятать и всех домочадцев. Времени от замысла до его осуществления оставалось в обрез, так как быстро темнело, и в каждом бормотании ветра Ла Мотту чудились голоса его преследователей.
Он потребовал свечу и поднялся наверх один. Пройдя в кабинет, он не сразу обнаружил дверцу люка, так плотно она прилегала к доскам пола. Наконец он нашел ее и поднял. Из проема на него дохнуло знобкой сыростью затхлого воздуха, и он постоял с минуту, давая ей выветриться, прежде чем он спустится вниз. Стоя над темным проемом, он вспомнил вдруг рассказ об аббатстве, принесенный Питером из Обуана, и его охватило неприятное чувство. Но вскоре оно отступило перед более насущной заботой.
