Мигель де Сервантес - Назидательные новеллы
Клементе был немного поэт, как он доказал это стихами, поднесенными Пресьосе; были на то некоторые данные и у Андреса; к тому же оба любили музыку. И вот случилось, что однажды ночью, когда табор стоял в долине, в четырех милях от Мурсии, они, желая развлечься, уселись — Андрес у корней пробкового дерева, а Клементе под дубом, — каждый с гитарой в руках, и, вдохновляясь молчанием ночи, запели следующие стихи, причем Андрес начинал, а Клементе отвечал:
А н д р е с
Клементе, посмотри на полог звездный,
Которым сумрак ночи,
Как день, ласкает очи,
На светочи, висящие над бездной;
И в них ищи сравнений.
Когда дерзнет твой вдохновенный гений.
Чтоб описать ланиты,
Где совершенства красоты сокрыты.
К л е м е н т е
Где совершенства красоты сокрыты.
И где благословенья
Прелестного смиренья
Всем совершенством доброты повиты;
Столь несказанным чарам
Нельзя служить обыкновенным даром,
Но разве лишь небесным,
Высоким, редким, мудрым и чудесным.
А н д р е с
Высоким, редким, мудрым и чудесным,
Еще не сотворенным,
К высотам устремленным,
Сладчайшим стилем, миру неизвестным,
Должно молвы хваленье
Твое прославить имя, восхищенье
И ужас порождая,
И вознести его к пределам рая.
К л е м е н т е
И вознести его к пределам рая —
Достойная награда,
Чтоб небо было радо,
Его сладчайшей музыке внимая;
И на земле повсюду
Узнают все, кто только внемлет чуду,
Очарованье слуха,
Блаженство чувств, успокоенье духа.
А н д р е с
Блаженство чувств, успокоенье духа
Сулит сирены пенье,
Дарующей забвенье
И тем, чье сердце безответно глухо.
Прасьоса красотою
Гордится лишь как малою чертою.
О, милая услада,
Венец созданья, восхищенье взгляда!
К л е м е н т е
Венец созданья, восхищенье взгляда,
Ты хороша, хитана,
Ты свежая поляна,
Ты в летнем зное нежная прохлада,
Ты молния, чья сила
И снеговое сердце бы спалила,
Ты непонятной властью
Зовешь к блаженной гибели и к счастью.
По всему было видно, что еще не скоро кончили бы влюбленный и невлюбленный поэты, если бы за спиной у них не прозвенел голос Пресьосы, слушавшей пение. Они насторожились, услыхав ее, и, недвижимые, перейдя в восторженное внимание, стали ее слушать. Она же (не знаю, было ли это внезапное вдохновение или давно уже ей известные стихи) с удивительной находчивостью пропела следующие строки, представлявшие собою как бы ответ певцам:
В этой распре шаловливой,
Где любовь идет закладом,
Не безумно ль ставить рядом
Участь скромной и красивой?
Самый скромный колос хлеба,
Зреющий легко и просто,
Благодатной силой роста
Может вознестись до неба.
И моей невзрачной меди,
Так как ей эмаль — смиренье,
И в богатстве и в значенье
Позавидуют соседи.
Я не сетую, не плачу,
Если кто не мил со мною;
Я сама себе устрою
В жизни счастье и удачу.
Мне бы лишь развить свободно,
Что меня к добру склоняет;
Пусть потом определяет
Так судьба, как ей, угодно.
Там увидим, есть ли сила
У красы моей такая,
Чтоб она, меня венчая,
Мне и голову вскружила.
Если души смертных равны,
Может и душа цыгана
Одного достигнуть сана
И с такими, что державны.
То, что о себе я знаю,
Мне дает на это право;
Ведь любовь знатней, чем слава,
И садится выше к краю.
На этом Пресьоса закончила свое пенье, а Андрес и Клементе поднялись ей навстречу. У них состоялась беседа, причем Пресьоса обнаружила в своих словах столько ума, скромности и остроты, что Клементе вполне оправдал выбор Андреса: ибо до самой последней минуты он все еще колебался, относя скорее за счет молодости и неразумия его чересчур смелое решение.
Наутро табор снялся с места, и цыгане отправились на стоянку в одно селение, приписанное к Мурсии и находившееся в трех милях от этого города; здесь-то и приключилось с Андресом несчастье, едва не стоившее ему жизни.
Вышло так, что, уплатив властям обычный в таких случаях залог, состоявший из серебряных сосудов и вещей, Пресьоса, ее бабка, Кристина с двумя цыганочками, Андрес и Клементе поместились на постоялом дворе одной богатой вдовы, у которой была дочь лет семнадцати-восемнадцати, скорей распущенная, чем красивая; для большей ясности прибавим, что звалась она Хуана Кардуча.
После того как она увидела танцы цыган и цыганок, ее опутал дьявол, и она влюбилась в Андреса, да так страстно, что решила открыться ему и взять его — если он того пожелает — в мужья, пусть даже наперекор всей родне. И вот была выбрана минута для объяснения. Произошло это во дворе, куда Андрес зашел осмотреть осликов. Подойдя к нему, она поспешно, из страха, чтобы ее не застали, проговорила:
— Андрес (она уже знала его имя), я девица и к тому же богата; у матери моей нет других детей, кроме меня; постоялый двор этот — наш; кроме того, есть много виноградников и два дома. Ты мне приглянулся; если хочешь меня в жены, — бери! Отвечай скорей! Если ты не глуп, оставайся, и увидишь, какая у нас пойдет жизнь!
Андрес подивился образу мыслей Кардучи и с поспешностью, как она просила, ответил:
— Дорогая сеньора, я уже дал слово жениться; мы, цыгане, женимся только на цыганках. И да воздаст тебе господь бог за милость, которой ты вздумала меня подарить, но которой я недостоин!
Кардуча едва не упала замертво от такого сурового ответа, и она, наверное, ответила бы Андресу, если бы не заметила, что во двор входят цыганки. Она убежала пристыженная и посрамленная и с превеликой охотой отомстила бы, если б могла.
Андрес благоразумно решил поскорее скрыться и уехать подальше от этой девушки, подсунутой ему дьяволом, ибо он ясно прочел в глазах Кардучи, что и без брачных уз она отдалась бы в полное его распоряжение, но ему не улыбалась такая «схватка лицом к лицу и в одиночку», а потому он стал просить, чтобы цыгане покинули ночью эту местность; те, послушавшись его, как всегда, привели это немедленно в исполнение: в тот же вечер взяли обратно залог и уехали.
Кардуча поняла, что с отъездом Андреса уходит половина ее души и что ей не представится больше случая просить об удовлетворении ее желания, а потому она задумала задержать Андреса силой, поскольку нельзя было настоять на своем мирными средствами: уступая внушениям злостного умысла, она ловко, хитро и незаметно подложила в вещи Андреса, которые она хорошо заприметила, несколько ниток дорогих кораллов и две серебряные патены вместе с другими своими безделушками.
Едва цыгане отъехали от постоялого двора, как она подняла крик и заявила, что они украли у нее драгоценности; на крики ее сбежались власти и народ со всего села. Цыгане остановились и дали клятву в том, что никаких краденых вещей у них нет и что они готовы показать все мешки и коробы своего табора. Это обстоятельство очень взволновало старуху цыганку, испугавшуюся, как бы не обнаружились при розысках драгоценности Пресьосы и одежда Андреса, сберегаемая ею с большою заботою и осторожностью; однако разбитная Кардуча очень быстро обделала это дело, и после того как был кончен осмотр второго узла, велела спросить, где находятся вещи того цыгана, который так прекрасно танцует; она, мол, видела, как он два раза проходил в ее комнаты, а потому возможно, что он их и взял.
Андрес догадался, что она говорит это про него, и, засмеявшись, сказал:
— Дорогая сеньора, вот моя кладовая и вот мой ослик; если вы найдете пропавшие вещи, я вам заплачу за них любую цену, а кроме того, буду готов принять наказание, определяемое ворам по закону.
Сейчас же подошли представители власти обыскать ослика и, копнув два-три раза, нашли украденное, отчего Андрес так обомлел и оцепенел, что принял вид бессловесной каменной статуи.
— Что, не хорошо отгадала? — сказала в эту минуту Кардуча. — Посмотрите, какое невинное лицо сделал этот бессовестный вор!
Находившийся тут алькальд начал сыпать тысячами ругательств на Андреса и на всех цыган, обзывая их публичными ворами и разбойниками с большой дороги. Андрес молчал, ошеломленный и задумчивый, не будучи в состоянии догадаться о подлости Кардучи.
В это время подошел к нему щеголеватый солдат, алькальдов племянник, с такими словами:
— Посмотрите, какую рожу состроил окаянный цыганский вор! Бьюсь об заклад, что он будет ломаться и отрицать свою кражу, хотя его накрыли с поличным. Ох, загубит свою душу человек, не сославший еще вас всех на галеры! Подумайте, ну не лучше ли этому мошеннику грести «а галерах, на службе у его величества, чем ходить с танцами из села в село и красть направо и налево? Клянусь словом солдата, я дам ему сейчас такую затрещину, что он повалится к моим ногам!
