Франко Саккетти - Европейская новелла Возрождения
Весть о том, что Бродяжка оказалась дочерью короля Аполлония, быстро разнеслась в народе и вскоре дошла и до монастыря, где жила королева Сильвания. Обрадовалась королева и, взойдя в сопровождении всех монахинь на хоры, возблагодарила бога за сохранение жизни ее дочери и супругу, и все пропели «Te Deum laudamus»[321]. Посоветовавшись со старейшими мудрыми сестрами, королева послала к князю Палимеду некоего весьма ученого и почтенного человека, дабы просил он князя оказать честь их обители и привезти к ним короля Аполлония и его дочь Политанию, — хотят, мол, и монахини увидеть воочию сие чудо господне. Явился посол во дворец и, улучив удобное время, когда князь вставал из-за стола, передал ему просьбу благочестивых монахинь.
Князь, найдя их желание достохвальным, дал слово, что постарается вместе со своими гостями посетить святую обитель нынче же вечером после захода солнца. Обрадованные доброй вестью, монахини решили, что королеве не след выходить навстречу своему супругу, но лучше уединиться в келье и, одетой в тот самый роскошный наряд, в котором ее положили в гроб, ждать там, пока настоятельница не придет за ней. Так все и сделали. Прибыли в монастырь король Аполлоний, королевна Политания и князь Палимед с многочисленной свитой; монахини вышли их встретить и попросили, чтобы вовнутрь обители прошли только они трое, без свиты, дабы не слишком нарушать строгий монастырский устав.
Просьбу сестер уважили, те с горячим радушием провели гостей в красиво обставленную и убранную горницу, где монахини поздравили короля Аполлония с обретением дочери и стали ее целовать да обнимать, приговаривая, что на ней, видно, лежит милость господня. Немного спустя вынесли три подноса — два с отборными яствами, а на третьем лежала свинцовая пластинка, найденная в гробу королевы. Подносы с едой подали князю и королевне, а с пластинкой — королю Аполлонию. Взглянув на пластинку и взяв ее в руки, король со слезами на глазах молвил:
— Лучшего угощения вы не могли бы мне поднести, достопочтенные сестры! Хотя немалую скорбь причинили вы мне, показав сию пластинку, но верьте — я весьма утешен, узнав, что тело моей жены покоится здесь. Прошу вас показать мне ее могилу.
Тут настоятельница поднялась и сказала:
— Мы готовы во всем служить и угождать вашему королевскому величеству, только извольте чуточку подождать.
И, зайдя в келью, где в роскошном уборе сидела королева, настоятельница повела ее пред очи короля. Как увидал король свою жену, так, не помня себя, вскочил с места и кинулся ее обнимать.
— О сладчайшая и любимая супруга моя! — воскликнул он. — Ужели возможно, радость моя, что это вы, которую я считал мертвой?
— Да, это я, — отвечала королева, — я, которую бог в бесконечном милосердии своем привел в святую сию обитель и снова возвратил вам.
Королевна Политания, услыхав, что это ее мать, бросилась перед королевой на колени и стала целовать ей руки, а королева, преисполнясь радости, обнимала ее.
Князь Палимед понял, что сейчас самая подходящая минута высказать желание, которое он уже много дней скрытно и тайно носил в сердце: преклонив колена перед королем Аполлонием, он попросил выдать за него Политанию. Король дал согласие и назначил дочери в приданое княжество Тир да королевство Антиохию с условием, чтобы монахиням в течение десяти лет посылали каждый год тысячу дукатов в благодарность за их службу и радушный прием, оказанный королеве, его супруге, а королева подарила монахиням корону со своего чела и распрощалась с ними со всеми, целуя их и заливаясь слезами. Как стали усаживаться на лошадей, слуги и капитаны короля Аполлония, глядя на появившуюся с ним прекрасную даму и сомневаясь, кто бы это мог быть, стали говорить:
— Не королева ли это? Похоже, что она.
Одни говорили — не она; другие — точно она. Но, слыша ее ласковую, приветливую речь и видя, что сам король подвел ее за руку и подсадил на иноходца королевны, все поняли, что это королева, и немало тем были изумлены. Король и князь Палимед, усадивший королевну Политанию на круп своего коня, помчались во дворец, и пошло там веселье да ликованье, — слуги один за другим подходили преклонить колена перед королевой и приложиться к ее руке, а она, поднимая их с полу, целовала каждого и нежно благодарила.
Прошло несколько дней, закончились приготовления к свадьбе князя Палимеда и королевны Политании, и сыграли ее с истинно королевской пышностью: был устроен великолепный бал, все танцевали до упаду и веселились, и маскарад был и турниры. До сидевшего в темнице Лепия-сводника дошел слух, что его рабыня Бродяжка оказалась дочерью короля Аполлония и вышла замуж за его князя и повелителя, и надумал он в эти радостные дни подать прошение королевне Политании, чтобы она вымолила ему помилование у князя, своего супруга, и чтобы выпустили его на волю. Так он и сделал: прошение было вручено королевне Политании, она сжалилась над Лением и упросила мужа освободить его, да еще заплатить ему вдвое против той цены, которую он за нее дал корсарам, да прибавить те двести дукатов, что ей отсыпали капитаны, да еще сотню, что дал ей на корабле отец, — ибо по справедливости все это принадлежало Лению, поскольку тогда она была его рабыней. Привели к ней Ления, он упал на колени и поцеловал ей руку за столь великую милость.
Неизвестный испанский художник XV в. Барселона. 1493 г.
Беседа.
Из книги «Темница любви».
Гравюра на дереве.
Закончилось свадебное празднество, и король Аполлоний решил отправиться со своей супругой, королевой Сильванией, и всем своим флотом посетить короля, своего тестя, который был уже весьма обременен годами и устал повелевать и управлять королевством. Горько вздыхая и проливая отцовские слезы, простился король Аполлоний со своим зятем, князем Палимедом, и с королевной Политанией, дочерью своей, а те в сопровождении всех рыцарей Эфеса проводили его в порт. Как всходили на корабли, загремели тут пушки и взвились флаги в знак ликования, что вернулась королева, которую полагали усопшей. Корабли невдолге прибыли в Пентаполитанию, там вышел им навстречу король с великой радостью, что снова видит своего зятя, короля Аполлония, и любимую свою дочь, которых не видел уже двадцать лет. И от чрезмерной радости он занемог и умер. И остался король Аполлоний владыкой и повелителем всей Пентаполитании. А мы остались весьма довольны тем, что прочитали в занимательной сей истории.
Из «Назидательных новелл»
Мигель де Сервантес
Ринконете и Кортадильо[322]
В постоялом дворе Молинильо, расположенном на окраине знаменитых Алькудийских полей, по дороге из Кастилии в Андалусию, в один жаркий летний день случайно сошлись два подростка лет четырнадцати — пятнадцати; ни одному из них нельзя было дать больше семнадцати; несмотря на свой молодцеватый вид, оба были в лохмотьях, оборванные и потрепанные. Плащей у них не было вовсе; штаны были из холста, а чулки из собственной кожи. Правда, одеяние это скрашивала обувь: на одном были изношенные и протоптанные сандалии, а на другом — башмаки, хотя и узорные, но без подошв, так что они служили скорее ножными колодками, чем башмаками. Один из мальчиков был в зеленом охотничьем берете, другой — в широкополой шляпе с низкой тульей и без ленты. У одного была закинута за плечо и завязана спереди вощеная рубаха цвета верблюжьей шерсти, другой шел без всякой клади, хотя на груди у него виднелся большой ком, который, как потом выяснилось, оказался так называемым валлонским воротником, густо-прегусто засаленным и до того поношенным, что обратился в одну бахрому. В воротнике были завернуты истрепанные овальные карты; от употребления углы карт износились, и для сохранности пришлось их обрезать, отчего и получили они свою нынешнюю форму. Лица мальчиков были обожжены солнцем, ногти с черной каймой, руки очень нечистые. Один из них был вооружен тесаком, другой — ножом с желтым черенком, так называемым мясницким. Оба мальчика вышли провести сьесту под навес или галерею, какие обыкновенно устраивают перед постоялыми дворами, сели друг против друга, и тот, кто казался постарше, спросил у младшего:
— Откуда вы родом, благородный сеньор, и куда держите путь?
— Родины своей, сеньор кабальеро, — ответил другой, — я не знаю; не знаю также, куда и путь держу.
— По правде сказать, — возразил старший, — не похоже на то, чтобы вы, ваша милость, упали с неба, а этот постоялый двор — не такое место, чтобы располагаться здесь надолго; так что волей-неволей придется следовать дальше.
— Совершенно верно, — ответил младший, — и тем не менее все, что я вам сказал, — сущая правда. Родина моя для меня не родина, так как дома у меня нет никого, кроме отца, не признающего меня сыном, да мачехи, которая обращается со мною, как с пасынком; сейчас я бреду куда глаза глядят и остановлюсь только там, где отыщу человека, который даст мне необходимые средства для моей горемычной жизни.
