Автор неизвестен - Плутовской роман
И вот какие у меня были основания. Он обещал ради меня проклясть бога и отречься от веры и совершать злодеяния, достойные Юлиана Отступника. Если бы он и впрямь все это исполнил, то, пожалуй, я был бы удовлетворен, ярость моя утихла бы, и я мог бы отпустить его. Нет! Прежде всего — и это главное — он должен отречься от бога, отвергнуть его законы и окончательно, навеки отказаться от всяких надежд на спасение. Затем он должен проклясть сам себя, как советовала сделать Иову его жена, и решительно завещать свою душу дьяволу, без всяких оговорок и проволочек. Наконец, исполнив все это, он должен воззвать к богу, умоляя его ни в коем случае не оказывать ему милосердия и не прощать его.
Не успел я изложить ему свои требования, как он начал изрыгать кощунства и отрекаться от бога. Удивляюсь, как это не разверзлась земля и не поглотила нас обоих, — в столь ужасных словах он обрушивал проклятия на христианскую веру. Как только не сразил его гром небесный за чудовищные оскорбления, коими он осыпал всевышнего! Казалось, внимая им, святые и мученики должны были встать из гробов и сам Христос долями был сойти с престола, где он восседает одесную отца.
От его чудовищных проклятий у меня тряслись все поджилки, волосы встали дыбом и сердце словно расплавилось в адском огне. Он с таким пылом и рвением предавался богохульству, словно сатана уже взял верх над нашим творцом. Он смело пронзил на левой руке вену, которая ведет прямо к сердцу, и когда оттуда хлынула кровь, обмакнул в нее перо и написал на листке, что бесповоротно завещает свою душу дьяволу. Да, он с большим усердием молил бога ни в коем случае его не прощать, нежели христиане молят творца спасти их душу.
Когда он закончил эти чудовищные церемонии, я приказал ему как можно шире разинуть рот. Он так и сделал (чего только не сделает от страха негодяй!). Тут я без дальнейших разговоров выпустил ему в горло полный заряд из пистолета. Больше он не вымолвил ни слова. Я сразил его наповал, чтобы он уже не мог ни говорить, ни раскаяться. Труп его сразу жe почернел и стал такого же цвета, как жаба: дьявол отметил его своим клеймом.
Вот по какому случаю очутился я здесь. Всякий истинный итальянец должен воздать мне честь за мое деяние. Отмщение увенчивает славой воителя и является высочайшим подвигом доблести. Отмщение — это самая сущность закона и справедливости. Чем яростней мы осуществляем отмщение, тем ближе становимся к престолу всемогущего. Он совершает отмщение своим карающим жезлом. И сей жезл он порой вручает человеку, предоставляя ему покарать его врага. Все истинные итальянцы должны мне подражать! Непрестанно мстите и учитесь мужественно умирать! Палач! Делай свое дело! Я готов вытерпеть все пытки!
Тут весь народ в неописуемом негодовании завопил в один голос:
— Смерть ему! Смерть ему! Палач! Терзай его! Раздирай его!.. Ежели ты его пощадишь, мы растерзаем тебя на клочки!
Палач не нуждался в поощрениях, ибо он был прирожденным членовредителем и стал опытным мастером заплечных дел. Одним ударом деревянного ножа он пронзал человеку сердце и вылавливал его из груди так же легко, как мы вылавливаем сливу из миски с овсяной кашей. Он переламывал человеку шею так же быстро, как повар разбивает яйцо. Скорей, чем скрипач поворачивает на грифе колок, он сворачивал человеку челюсть. Он лихо взялся за дело, и затрещали кости Катуольфо, как барабанная дробь. Он не сразу их ломал, но, как шорник заколачивает гвозди в седло, он быстрыми ударами молотка вправлял на место вывихнутые члены. Каждый сустав он специальным топориком наполовину разламывал и заливал зияющие раны расплавленным свинцом, останавливая кровь. Он вырвал Катуольфо язык, дабы он не кощунствовал под пыткой. Он засовывал ему в уши ядовитых червей, чтобы вызвать у него мучительный бред, разрезанными на куски гусеницами он натирал ему рот и десны. Каждый член он медленно рассекал на куски. Катуольфо на колесе испытывал неописуемые, адские муки. он был еще жив и видел, как клочки его мяса разлетаются по ветру.
Полна непостижимых тайн книга судеб человеческих! Одно преступление порождает другое. От первых дней творенья до сего времени пролитая на землю кровь всегда зачинала новые преступления.
Ужасающая трагедия, разыгранная Катуольфо и Ездрой, подействовала на меня угнетающе и не на шутку устрашила. Все сие вызвало во мне перелом, и я решил вступить на честный путь: еще до отъезда из Болоньи я женился на своей возлюбленной и стал щедро раздавать милостыню. Я поспешил покинуть Содом, называемый Италией, и через каких-нибудь сорок дней уже прибыл во Францию, в лагерь английского короля, расположенный между Ардом и Гипэ, где его величество с величайшей пышностью принимал императора и французского короля, оказывал им гостеприимство и пировал с ними много дней.
Я начал свой рассказ, описывая пребывание короля в Турне и в Теруапе, и решил его теперь закончить, описав пребывание того же короля в Арде и в Гипэ. И вот какими словами я завершу свою повесть: ежели хоть кому-нибудь понравилось мое сочинение, сие вдохновит меня на дальнейшие труды в том же духе. А ежели нет, то я поклянусь на томе английских хроник, что более никогда в жизни не буду писать хронику иноземных деяний. Прощайте и будьте счастливы!
ПРИМЕЧАНИЯ
«Жизнь Ласарильо с Тормеса»
Повесть «Жизнь Ласарильо с Тормеса», судя по дошедшим до нас изданиям, увидела свет в 1554 году в типографиях Бургоса, Алькала-де-Энарес и Антверпена. На титульном листе ни одного из этих изданий имени автора повести не значилось. Когда был написан «Ласарильо»? Кто является создателем книги? Существовали ли какие-нибудь более ранние ее издания? Какое из трех сохранившихся можно рассматривать как editio princeps — первоначальное издание, достоверно воспроизводящее авторский текст? На все эти вопросы история литературы может дать лишь предположительные ответы, что объясняется не столько неразработанностью проблемы — о «Ласарильо» написано множество работ, — сколько своеобразным характером самого произведения, предвосхищающего основные черты литературы нового времени с ее ярко выраженным пафосом личностного самосознания и вместе с тем еще тесно связанного с традиционно-фольклорным типом творчества.
Из фольклорной традиции автор «Ласарильо» заимствовал не только отдельные образы и мотивы — прежде всего образы слепца и мальчика-поводыря, известных как персонажи одного французского фарса XIII века. Возможно, сюжет фарса проник в Испанию с бродячими кукольными театрами или через иллюстрации: на полях одной рукописи XIV века было обнаружено изображение слепца и мальчика, причем в ситуациях, целиком совпадающих с отдельными эпизодами «Ласарильо», — мальчик, пьющий через соломинку вино из кувшина, который прижимает к себе слепец, мальчик, проделывающий дырку в бурдюке. Анонимность повести, равно как отсутствие конкретного автора у фольклорного произведения, как бы предполагала активное соавторство читательской аудитории в сотворении образа героя, по всей видимости существовавшего в народном воображении, в анекдотах, поговорках, присказках, еще до того, как автор повести взялся за перо. И когда речь идет о генезисе повести и о текстологических проблемах, современная критика с большими оговорками применяет к «Ласарильо» критерии индивидуально-авторского искусства последних четырех веков. Как подчеркивает X. Касо Гонсалес — создатель новейшего (1967 г.) критического издания текста «Ласарильо», повесть эта с момента ее написания вовсе не представляла собой законченного авторского текста и еще до того, как попасть на типографский станок, долгое время ходила по рукам в списках, в которых первоначальный текст подвергался разного рода изменениям, порожденным не только неизбежными при переписке ошибками, но и творческими новациями переписчиков. В самые последние годы тот же критик, во многом видоизменив старую гипотезу Р. Фульше-Дельбоска о существовании не дошедшего до нас первоначального издания «Ласарильо», перепечатками которого являются три сохранившихся издания, выдвинул гипотезу о существовании нескольких «семей» рукописных версий повести. К одной из этих «семей» относится бургосское издание (по традиции его клали в основу большинства критических изданий повести), к другим — все прочие. Поэтому попытка выдать за первоначальное издание любой из сохранившихся текстов или реконструировать некий изначальный авторский текст должна быть признана неправомерной, равно как была бы неправомерной канонизация какой-либо из записей фольклорного произведения, существующего, как известно, во множестве вариантов.
Целый ряд критиков (А. Сикроф, Ф. Айяла и др.) полагают, что и разделение повести на главы-рассказы (tratados), и развернутые названия глав, и даже порядок расположения отдельных глав внутри повествования принадлежат не автору «Ласарильо», а его добровольным «редакторам» и издателям: как иначе объяснить диспропорцию в объеме разных глав повести — бросающийся любому читателю в глаза развернутый характер первого, второго, третьего, пятого и седьмого рассказов и сжатость и схематизм четвертого и шестого?
