Мари Мадлен де Лафайет - Принцесса Клевская (сборник)
На протяжении дня он неоднократно находил в поведении Заиды подтверждение своим подозрениям. Вечером она и Фелима отправились к морю и что-то искали среди выброшенных на берег обломков лодки. Их поиски были настолько тщательными, а разочарование их безрезультатностью настолько явным, что это послужило Консалву дополнительным поводом для беспокойства. От Альфонса не укрылось угнетенное состояние друга, и, проводив вместе с ним Заиду в ее комнату, он остался с Консалвом.
– Вы еще ничего не рассказали мне о ваших прошлых несчастьях, – обратился Альфонс к другу, – но о своих переживаниях, связанных с Заидой, вы обязаны мне поведать. Человеку, влюбленному, как вы, всегда приятно поделиться с кем-нибудь своим большим чувством. Каким бы безутешным ни было ваше горе, моя поддержка и мой совет могут оказаться вам полезными.
– Дорогой мой Альфонс, – воскликнул Консалв, – как я несчастен и как я слаб! Я в таком отчаянии, что могу только позавидовать вашему мудрому поведению – увидеть Заиду и не поддаться ее чарам.
– Вы не могли скрыть от меня свою любовь к ней, хотя и не пожелали признаться мне в этом.
– Я сам был в полном неведении, пока ревность не открыла мне глаза, – прервал друга Консалв. – Заида наверняка оплакивает своего возлюбленного, который погиб во время кораблекрушения. Именно это заставляет ее каждый день уходить к морю, неся свою скорбь к тому месту, где, как ей сдается, он исчез в бурных водах. Да, я люблю Заиду, но ее сердце отдано другому. И это – самое большое из всех несчастий, которые мне довелось испытать; именно то несчастье, от которого, казалось мне, я застрахован надежнее всего. Я тешил себя мыслью, что, возможно, заблуждаюсь, но сила ее горя отметает любые сомнения. Мне довелось к тому же видеть, как сосредоточенно она искала что-то на берегу среди обломков разбитой лодки, и это, несомненно, была хоть какая-нибудь вещица, принадлежавшая ее избраннику. Но самым печальным является то, что я, судя по всему, похож на этого человека. Она обратила на это внимание, прогуливаясь по берегу, и я заметил в ее глазах благостный блеск, вызванный воспоминаниями. Она несколько раз указала на меня Фелиме, заставив ее внимательно вглядеться в мои черты, и весь день присматривалась ко мне. Конечно же, видела она не мой образ. Когда она смотрит на меня, в ее голове рождаются воспоминания о возлюбленном, тогда как я только и мечтаю о том, чтобы она забыла о нем. Это лишает меня радости видеть ее прекрасные глаза, и любой ее взгляд, брошенный в мою сторону, вызывает во мне прилив ревности.
Консалв говорил так проникновенно, что Альфонс не решался прервать его.
– Вы уверены, Консалв, – спросил он, дав другу выговориться, – что все рассказанное вами соответствует действительности? Не являются ли ваши сегодняшние переживания плодом вашего воображения, уже растревоженного прежними несчастьями?
– О нет, мой друг, – поспешил ответить Консалв. – Я нимало не сомневаюсь, что Заида скорбит по тому, кто ей дорог, и мое присутствие будит в ней воспоминания. Жестокая судьба не позволяет мне выдумывать страдания более мучительные, чем те, которые сама готовит мне. А то, что может уготовить злой рок, превосходит любое воображение. Для меня судьба изобретает такие беды, которые другим и не снились. Если бы я рассказал вам обо всем, мною пережитом, вы поняли бы, что я не кривлю душой, называя себя самым несчастным человеком на свете.
– Я не сомневаюсь, – заметил Альфонс, – что, если бы у вас не было веской на то причины, вы бы не лишили меня возможности услышать от вас, кто вы, какие на вас обрушились беды и чем они тяжелее моих. Я сознаю неуместность своего любопытства, тем более что сам не поделился с вами своими невзгодами, но простите это человеку, который все-таки не скрыл от вас ни своего имени, ни происхождения и который, если это принесет вам хоть какое-то облегчение, готов рассказать о своих горестях и печалях, даже несмотря на едва начавшую утихать с годами боль воспоминаний.
– Я никогда не попрошу вас сделать то, что может причинить вам боль, – заверил друга Консалв. – Более того, не могу простить себе, что ничего не рассказал о себе. Я действительно решил никому о себе не рассказывать, но мое огромное к вам уважение и та забота, которой вы окружили меня, побуждают меня открыться перед вами: меня зовут Консалв, я сын Нуньеса Фернандо, графа Кастильского, о котором вы наверняка наслышаны.
– Неужели вы тот самый Консалв, который прославился уже в своих первых сражениях против мавров, разгромив их полчища и проявив доблесть, восхитившую всю Испанию! – воскликнул Альфонс. – Мне хорошо известно начало вашей блестящей карьеры. До моего затворничества я восторженно наблюдал, как в битве, выигранной королем Леона против знаменитого мавританского полководца Айолы, именно вы склонили чашу весов в пользу христиан[49]. Я помню также, как вы первым бросились на штурм Саморы, что вы сыграли главную роль при взятии этой крепости и вынудили мавров запросить мира. Уединение, в котором я пребываю с тех пор, лишило меня возможности проследить за вашими дальнейшими успехами, но не сомневаюсь, что они были не менее славными.
– Я не мог даже представить себе, что имя мое вам знакомо, и я невыразимо рад, что вы расположены ко мне благодаря доброй и скорее всего незаслуженной молве.
После этих слов Консалв начал рассказ о себе, который его друг выслушал с неослабным вниманием.
История Консалва
Мой отец, считавшийся при дворе леонского короля первым вельможей, представил меня свету с пышностью, достойной его сана и состояния. Мои взгляды, возраст и положение сблизили меня со старшим сыном короля герцогом доном Гарсией[50]. Герцог был молод, хорош собой и честолюбив. Его добрые качества намного превосходили его недостатки, причем эти недостатки относились к числу тех, которые всегда свойственны страстным натурам. Меня вполне устраивало его покровительство, совершенно мною не заслуженное, и я всячески старался отблагодарить его своей преданностью. Судьба благоволила ко мне и распорядилась так, что, когда его безрассудная храбрость обернулась для него смертельной угрозой, я оказался рядом и спас ему жизнь. Эта услуга еще больше укрепила его доброе отношение, и он стал относиться ко мне скорее как к брату, нежели как к своему верному подданному, ничего не скрывал от меня и ни в чем мне не отказывал. Другим он дал понять, что на его расположение может рассчитывать только тот, кто пользуется расположением его друга, Консалва. Столь откровенное благоволение, а также всеобщее уважение, которым пользовался мой отец, настолько возвысили наш род, что король усмотрел в этом угрозу своей единоличной власти.
Среди многочисленных молодых людей, с которыми судьба свела меня при дворе, больше других мне нравился дон Рамирес[51]. Он, несомненно, выделялся на фоне светской молодежи, но далеко уступал мне по своему состоянию. Не в моих силах было сделать его таким же богатым, но я всячески старался использовать влияние отца и мое собственное, желая помочь ему занять в обществе более высокое место, и прилагал все усилия, чтобы милость герцога распространилась и на него. Со своей стороны, благодаря своим мягким манерам и умению расположить к себе дон Рамирес также сделал немало для завоевания расположения герцога, и в конце концов дон Гарсия признал его вторым после меня фаворитом. И тот, и другой уже испытали все сладости любви и нередко упрекали меня в моей якобы бесчувственности. Отсутствие у меня возлюбленной они считали моим недостатком.
Я защищался, убеждая их, что подлинные чувства им просто неведомы[52].
– Вам нравятся светские ухаживания, которые вошли в моду в Испании, – как-то сказал я им, – но никакой любви к своим избранницам вы не испытываете. Вы никогда не убедите меня, что полюбили женщину, которую, следуя привычному для вас способу знакомства, только что увидели в окне ее дома и которую даже не узнаете, повстречайся она вам в другом месте.
– Вы не очень преувеличиваете, говоря, что мы мало знаем наших возлюбленных, но нам известна их красота, а в любви это главное, – возразил мне герцог. – Об их уме мы судим по их лицам, а чуть позже по письмам. А когда наконец мы с ними встречаемся, нас волнует та тайна, которую предстоит раскрыть. В их голосе мы улавливаем прелесть новизны, их манеры поражают нас, неизведанность будит и разжигает страсть. Тот же, кто хорошо знает женщину, которой собирается объясниться в чувствах, уже настолько свыкся с ее красотой и умом, что никогда не сможет полностью насладиться счастьем.
– Что, что, а уж это вам никак не грозит, – усмехнулся я. – Но, господи, влюбляйтесь сколько хотите в тех, кого вы не знаете и никогда по-настоящему не узнаете, только оставьте меня в покое и дайте мне возможность полюбить лишь одну женщину, которую я буду достаточно хорошо знать, чтобы проникнуться к ней уважением и быть уверенным, что, ответив на мою любовь, она сделает меня счастливым. И сразу же хочу оговориться, что я должен быть единственным в ее сердце.
