Данте Алигьери - Божественная комедия
106 Все, кто насильем осквернил свой сан.
Здесь Александр[132] и Дионисий лютый,
Сицилии нанёсший много ран;
109 Вот этот, с чёрной шерстью, — пресловутый
Граф Адзолино[133]; светлый, рядом с ним, —
Обиццо д'Эсте, тот, что в мире смуты
112 Родимым сыном истреблён своим"[134].
Поняв мой взгляд, вождь молвил, благосклонный:
«Здесь он да будет первым, я — вторым»[135].
115 Потом мы подошли к неотдаленной
Толпе людей, где каждый был покрыт
По горло этой влагой раскалённой.
118 Мы видели — один вдали стоит.
Несс молвил: "Он пронзил под божьей сенью
То сердце, что над Темзой кровь точит"[136].
121 Потом я видел, ниже по теченью,
Других, являвших плечи, грудь, живот;
Иной из них мне был знакомой тенью.
124 За пядью пядь, спадал волноворот,
И под конец он обжигал лишь ноги;
И здесь мы реку пересекли вброд.
127 "Как до сих пор, всю эту часть дороги, —
Сказал кентавр, — мелеет кипяток,
Так, дальше, снова под уклон отлогий
130 Уходит дно, и пучится поток,
И, полный круг смыкая там, где стонет
Толпа тиранов, он опять глубок.
133 Там под небесным гневом выю клонит
И Аттила[137], когда-то бич земли,
И Пирр, и Секст[138]; там мука слезы гонит,
136 И вечным плачем лица обожгли
Риньер де'Пацци и Риньер Корнето[139],
Которые такой разбой вели".
139 Тут он помчался вспять и скрылся где-то.
ПЕСНЬ ТРИНАДЦАТАЯ
1 Ещё кентавр не пересёк потока,
Как мы вступили в одичалый лес,
Где ни тропы не находило око.
4 Там бурых листьев сумрачен навес,
Там вьётся в узел каждый сук ползущий,
Там нет плодов, и яд в шипах древес.
7 Такой унылой и дремучей пущи
От Чечины и до Корнето[140] нет,
Приют зверью пустынному дающей.
10 Там гнезда гарпий, их поганый след,
Тех, что троян, закинутых кочевьем,
Прогнали со Строфад предвестьем бед[141].
13 С широкими крылами, с ликом девьим,
Когтистые, с пернатым животом,
Они тоскливо кличут по деревьям.
16 "Пред тем, как дальше мы с тобой пойдём, —
Так начал мой учитель, наставляя, —
Знай, что сейчас мы в поясе втором,
19 А там, за ним, пустыня огневая.
Здесь ты увидишь то, — добавил он, —
Чему бы не поверил, мне внимая".
22 Я отовсюду слышал громкий стон,
Но никого окрест не появлялось;
И я остановился, изумлён.
25 Учителю, мне кажется, казалось,
Что мне казалось, будто это крик
Толпы какой-то, что в кустах скрывалась.
28 И мне сказал мой мудрый проводник:
"Тебе любую ветвь сломать довольно,
Чтоб домысел твой рухнул в тот же миг".
31 Тогда я руку протянул невольно
К терновнику и отломил сучок;
И ствол воскликнул: «Не ломай, мне больно!»
34 В надломе кровью потемнел росток
И снова крикнул: "Прекрати мученья!
Ужели дух твой до того жесток?
37 Мы были люди, а теперь растенья.
И к душам гадов было бы грешно
Выказывать так мало сожаленья".
40 И как с конца палимое бревно
От тока ветра и его накала
В другом конце трещит и слез полно,
43 Так раненое древо источало
Слова и кровь; я в ужасе затих,
И наземь ветвь из рук моих упала.
46 "Когда б он знал, что на путях своих, —
Ответил вождь мой жалобному звуку, —
Он встретит то, о чём вещал мой стих[142],
49 О бедный дух, он не простёр бы руку.
Но чтоб он мог чудесное познать,
Тебя со скорбью я обрёк на муку.
52 Скажи ему, кто ты; дабы воздать
Тебе добром, он о тебе вспомянет
В земном краю, куда взойдёт опять".
55 И древо: "Твой призыв меня так манит,
Что не могу внимать ему, молча;
И пусть не в тягость вам рассказ мой станет.
58 Я тот, кто оба сберегал ключа[144]
От сердца Федерика и вращал их
К затвору и к отвору, не звуча,
61 Хранитель тайн его, больших и малых.
Неся мой долг, который мне был свят,
Я не щадил ни сна, ни сил усталых.
64 Развратница[145], от кесарских палат
Не отводящая очей тлетворных,
Чума народов и дворцовый яд,
67 Так воспалила на меня придворных,
Что Август[146], их пыланьем воспылав,
Низверг мой блеск в пучину бедствий чёрных
70 Смятенный дух мой, вознегодовав,
Замыслил смертью помешать злословью,
И правый стал перед собой неправ[147].
73 Моих корней клянусь ужасной кровью,
Я жил и умер, свой обет храня,
И господину я служил любовью!
76 И тот из вас, кто выйдет к свету дня,
Пусть честь мою излечит от извета,
Которым зависть ранила меня!"
79 "Он смолк, — услышал я из уст поэта. —
Заговори с ним, — время не ушло, —
Когда ты ждёшь на что-нибудь ответа".
82 "Спроси его что хочешь, что б могло
Быть мне полезным, — молвил я, смущённый. —
Я не решусь; мне слишком тяжело".
85 "Вот этот, — начал спутник благосклонный, —
Готов свершить тобой просимый труд.
А ты, о дух, в темницу заточенный,
88 Поведай нам, как душу в плен берут
Узлы ветвей; поведай, если можно,
Выходят ли когда из этих пут".
91 Тут ствол дохнул огромно и тревожно,
И в этом вздохе слову был исход:
"Ответ вам будет дан немногосложно.
94 Когда душа, ожесточась, порвёт
Самоуправно оболочку тела,
Минос[148] её в седьмую бездну шлёт.
97 Ей не даётся точного предела;
Упав в лесу, как малое зерно,
Она растёт, где ей судьба велела.
100 Зерно в побег и в ствол превращено;
И гарпии, кормясь его листами,
Боль создают и боли той окно[149].
103 Пойдём и мы за нашими телами[150],
Но их мы не наденем в Судный день:
Не наше то, что сбросили мы сами[151].
106 Мы их притащим в сумрачную сень,
И плоть повиснет на кусте колючем,
Где спит её безжалостная тень".
109 Мы думали, что ствол, тоскою мучим,
Ещё и дальше говорить готов,
Но услыхали шум в лесу дремучем,
112 Как на облаве внемлет зверолов,
Что мчится вепрь и вслед за ним борзые,
И слышит хруст растоптанных кустов.
115 И вот бегут[152], левее нас, нагие,
Истерзанные двое, меж ветвей,
Ломая грудью заросли тугие.
118 Передний[153]: «Смерть, ко мне, ко мне скорей!»
Другой[154], который не отстать старался,
Кричал: "Сегодня, Лано, ты быстрей,
121 Чем был, когда у Топпо подвизался!"
Он, задыхаясь, посмотрел вокруг,
