Франко Саккетти - Новеллы
Сколько раз бывает, что многие люди, постоянно занятые мыслью обмануть с помощью своих хитростей других и извлечь из их доверчивости пользу для себя, настолько уверены в успехе, что даже не предполагают, чтобы кто-нибудь другой мог обмануть их, и нисколько о том не беспокоятся. Если бы они лучше думали о своих компаньонах, которые не всегда слепы, то с ними не случалось бы того, что случилось с упомянутыми генуэзцами; поэтому нередко бывает, что обманщик оказывается обманут обманутым.
Новелла 19
Перезрелая груша, с помощью которой Бассо так хорошо устроил свои дела, приводит мне на память другую новеллу о перезрелых грушах, где речь идет о том же Бассо: здесь ясно показано, что он до самой своей смерти оставался остроумнейшим человеком. Но, прежде чем обратиться к ней, я расскажу две небольшие новеллы, повествующие о том, что он проделал меньше чем за два месяца до своей смерти, уже хворая постоянно трехдневной или четырехдневной лихорадкой, которая затем и свела его в могилу.
В Феррару, в его гостиницу, приехало однажды вечером несколько флорентийцев, которые, поужинав, сказали Бассо: «Бассо, мы просим тебя дать нам нынче вечером белые простыни».
Бассо отвечает немедленно: «Не стоит говорить больше; дело сделано».
Когда с наступлением ночи постояльцы улеглись в постель, они почувствовали, что простыни не надушены и грязны. Утром, встав, они сказали: «Хорошо ты услужил нам, Бассо! Вчера вечером мы так просили тебя дать нам белые простыни, а ты сделал как раз наоборот».
Бассо ответил им: «О, вот это странный случай! Пойдем, посмотрим».
И войдя в комнату, он сбрасывает одеяло и, обернувшись к приезжим, говорит: «Какие же это простыни? Что они, красные? Синие? Черные? Белые? Какой художник может сказать, что они не белого цвета?
Купцы переглянулись и стали смеяться, говоря, что Бассо прав и что нет такого нотариуса, который записал бы, что эти простыни иного цвета, нежели белого.
Такого рода забавными выходками Бассо привлекал к себе долгое время людей, и настолько, что они не обращали внимания ни на простыни, ни на еду.
Забавная логика подобного рода полезна в каждом деле, а в особенности хозяевам гостиниц, которым приходится сталкиваться со многими людьми и из разных мест. Эта краткая новелла сделала очень многих людей, которые слышали ее, благоразумными; и я, писатель, – один из тех, которые, приезжая в гостиницу и желая получить чистые простыни, прошу всегда, чтобы мне дали простыни после стирки.
Новелла 20
В те два месяца, о которых было сказано выше, когда Бассо уже лихорадило от болезни, сведший его в могилу, он (и это вторая новелла из тех, что я упомянул в предыдущей) хотел, по-видимому, устроить ужин, как это сделал Христос со своими учениками, и велел пригласить многих своих друзей в один из вечеров поесть вместе с ним. Приглашение было принято всеми. Явившись в назначенный вечер, гости увидели стол пышно уставленным всякими яствами. Когда же они уселись и принялись за еду, то оказалось, что стаканы стоят пустыми и слуги не наливают в них вина.
Посидев за столом, сколько было возможно, гости сказали слугам: «Дайте нам вина».
Те, словно испугавшись, смотрят по сторонам и отвечают: «Вина нет».
Тогда гости велят сказать об этом Бассо, что слуги и делают. Бассо подымается и говорит: «Синьоры, я полагаю, что вы хорошо помните о приглашении, которое было вам сделано мною: я пригласил вас поесть со мной, но не выпить, потому что у меня нет вина, которое я мог бы вам предложить или которое было бы достойно вас. А потому, кто желает пить, пусть пошлет за вином к себе домой или куда ему угодно».
Гости рассмеялись и сказали, что Бассо говорит правду, предлагая каждому, кто хочет пить, послать за вином.
Бассо был логичным и в этом случае, но это не была логика пользы, если не считать того, что он сберег на этом пире вино. Если он хотел быть бережливым вообще, то лучшей логикой было бы не приглашать гостей, потому что тогда он сберег бы и еду. Однако его склонность забавлять была настолько велика, что он был готов и согласен платить сам, лишь бы удовлетворить эту свою потребность.
Новелла 21
Теперь я перейду к упомянутой выше новелле о перезрелых грушах; это последняя остроумная шутка Бассо, потому что она проделана была им в то время, когда он уже умирал. Находясь при смерти, – дело было летом, и чума[43] так свирепствовала, что жена не подходила к мужу, а сын бежал от отца и брат от брата, так как болезнь это была, как знает всякий, кто ее видел, очень прилипчива, – Бассо решил сделать завещание. Видя, что все близкие его бросили, он попросил нотариуса написать завещание и требовал в нем, чтобы его дети и наследники давали мухам ежегодно, в день св. Иакова в июле, корзину перезрелых груш, содержащую один стай[44] плодов, помещая ее в установленное им место. Когда нотариус заметил: «Бассо, ты вечно шутишь», Бассо возразил ему: «Пишите, как я говорю, потому что за время моей болезни меня оставили все мои друзья и родственники, все, за исключением мух. Поэтому я полагаю, что раз я им столько обязан, то бог не будет милостив ко мне, если я не воздам им по заслугам. А чтобы вы не сомневались в том, что я не шучу, но говорю правду, напишите, что если воля моя не будет исполняться ежегодно, то я лишаю наследства моих детей, и имущество мое перейдет к такому-то монашескому ордену».
В конце концов, нотариусу пришлось согласиться; так Бассо проявил свою признательность этим маленьким существам.
Вскоре после этого, когда он уже находился при последнем издыхании и был почти без памяти, к нему явилась, как обычно делают женщины, одна его соседка по имени донна Буона[45] и сказала ему: «Бассо, бог да пошлет тебе здоровья; я – твоя соседка, монна Буона».
А он, взглянув на нее, с большим трудом проговорил еле слышно: «Теперь, хоть я и умираю, я удовлетворен вполне, так как, прожив восемьдесят лет. я никогда еще не встречал доброй соседки».
При этих словах никто из окружающих не мог удержаться от смеха, и под этот смех Бассо умер.
Смерть эта огорчила меня, писателя, и много других на свете, потому что для того, кто попадал в Феррару, Бассо был необходим, как стихия. И разве признательность его к мухам не является большой признательностью? Всей же его родне это был большой упрек; ведь на свете много таких людей, которые бросают в подобных случаях тех, ради чьей жизни они должны были бы пожертвовать тысячью жизней. Но такова уже наша любовь, что дети не только не жертвуют жизнью ради своих родителей, а по большей части желают их смерти, чтобы быть свободнее.
Новелла 22
Совсем иначе, нежели Бассо, увековеченный после смерти за славу о своем остром уме, канонизован был, судя по настоящей новелле, один богатый крестьянин, умерший будто бы святым.
Не так давно умер в одной деревне в Анконской марке[46] богатый крестьянин по имени Джованни. В то время как перед его погребением все его родственники, мужчины и женщины, обретались в большом горе, плакали и желали как-нибудь особо почтить умершего, а поблизости не было монастыря, случайно проходили тем селением два монаха минорита.[47] Люди, ведавшие погребением, попросили их произнести проповедь в честь покойника. Монахи, не знавшие ни местности, ни покойника, улыбнулись друг другу и, отойдя в сторону, стали спрашивать один другого; «Хочешь ты сказать проповедь, или хочешь, чтобы сказал я?»
Вопрошаемый отвечал: «Скажи лучше ты».
Тогда первый продолжал: «Если я буду говорить проповедь, то я хочу, чтобы ты обещал мне не смеяться».
Второй согласился.
Сговорившись о порядке и часе и осведомившись об имени умершего, достопочтенный брат отправился по обычаю туда, где находился покойник и все остальные, и, устроившись так, чтобы стоять несколько выше присутствующих начал так: «Quae, qui. Под quae разумеется Янни,[48] под qui разумеется Иоанни делло Барбаджанни; я говорю вам не вздор, потому что он. летает по ночам. Синьоры и дамы, я слышу, что этот Иоанни был добрым грешником и, когда он мог избежать неприятностей, он охотно делал это. Он жил хорошо по-мирски. Он извлекал пользу из того, чтобы служить другим, и не любил, когда ему не оказывали услуг. Он щедро прощал каждого, кто делал ему добро, и ненавидел того, кто делал ему зло. С большой любовью соблюдал он положенные праздники и, насколько я слышал, в рабочие дни остерегался зла и дурных вещей. Когда соседи его имели в чем нужду, он всегда оказывал им услуги, избегал при этом всего бесполезного для него самого. Он говел, когда приходилось плохо есть, и соблюдал целомудрие, если несоблюдение его стоило бы ему денег. Он был, говорили мне, хорошим молельщиком: ложась в кровать, он по много раз читал „Отче наш", „Богородицу" же по крайней мере всегда, когда звонили к вечерне в его приходе. Часто по праздничным дням он творил милостыню. Одним словом, образ жизни его и дела были таковы, что мало кто из мирян не похвалил бы их, А если бы кто сказал мне: „О брат, думаешь ли ты, что этот человек теперь в раю?" – я сказал бы: „Не думаю." – „Думаешь ли ты, что он в чистилище" – „Дай бог, чтобы он был там". – „Думаешь ли ты, что он в аду?" – „Боже упаси". А потому утешьтесь и перестаньте плакать и надейтесь для умершего на то благо, на которое надлежит надеяться, моля бога даровать нам, оставшимся в живых, по милости своей долгое пребывание живыми, а мертвым – со всякими напастями, от которых избави нас qui vivit et rйgnвt per saecula saeculorum.[49] A теперь покайтесь в грехах и т. д.».
