Сомадева - Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты
И само повествование об Удаяне, и его образ у Кшемендры и Сомадевы очень близки, и причину этого усматривают в том, что и тот, и другой, возможно, имели в руках оригинал «Великого сказа». В основном они рисуют образ Удаяны, близкий к традиционному, известному по пьесам Бхасы и Харши. Но самый важный момент для обоих кашмирских авторов в истории Удаяны — рождение его сына Нараваханадатты, которому при рождении предназначается стать верховным повелителем видьядхаров.
История воспитания, похождений, подвигов и возвышения Нараваханадатты до положения верховного повелителя видьядхаров и есть главная задача Кшемендры и Сомадевы, которую каждый из них решал по-своему. Но если за образом Удаяны скрыта почти полутора тысячелетняя традиция, то с образом Нараваханадатты дело обстоит иначе. Есть в предшествовавших «Океану сказаний» литературных памятниках герои, родственные ему по духу и характеру, как, например, царевич Раджавахана из «Похождений десяти принцев» («Дашакумарачарита»)[295] Дандина; есть, в частности, в памятниках буддийской литературы на пали («Мадджхиманикае», «Винаяпитаке», на русском языке не издававшихся) персонажи, которые могли бы быть сопоставлены с Нараваханадаттой либо в силу родства — единственный сын Удаяны от царицы Васавадатты, либо по созвучию имен, достаточно отдаленному.
Но как литературный герой Нараваханадатта остается уникальным — вся его литературная родословная ограничена известными переработками «Великого сказа» — она восходит к Гунадхье. Каким царевич был в эпопее на пайшачи, сказать невозможно, если только мы не положимся на заявление Сомадевы, что он точно следовал плану своего великого предшественника. Во всяком случае, царевич Нараваханадатта — прежде всего герой литературный, связь которого с предшествующей фольклорной, мифологической, литературной традицией, его действия и мысли находились в воле автора.
Повесть об Удаяне и роман о Нараваханадатте, равно как и вся эпопея Сомадевы, по структуре своей принадлежит к жанру «обрамленной повести». Он крайне популярен и лучшие его образцы, такие, как «Панчатантра»[296], «Хитопадеша»[297], «Двадцать пять рассказов Веталы»[298] («Веталапанчавиншатика»), «Семьдесят рассказов попугая»[299] («Шукасаптати») и целая вереница разноязычных их переработок и версий, украшают мировую литературу. Сомадева свободно пользуется всеми возможностями этой испытанной литературной формы не только в интересах композиции, но и в интересах общей структуры повествования, подчиненной задаче создания образа Нараваханадатты.
В «Океане сказаний» Удаяна и Нараваханадатта, несмотря на родство, на очень корректные и соответствующие тогдашним нормам, скажем даже — идеалам, взаимоотношения отца и сына, представляют два разных типа государя. Удаяна традиционен, он олицетворяет собой «божественное право королей» в его индийском варианте. Он — вершина, ради которой существует все. Главнейшие его занятия — любовные истории, которым его министр придает государственный смысл, или военные походы, осуществляемые полководцами, делающими все для того, чтобы государь мог нанести решающий, но уже чисто символический удар.
Нараваханадатта предстает иным. Ему известно и его предназначение, и то, что ради этого предназначения он должен пройти долгую и трудную дорогу. Ему хорошо известны и традиции, и науки, и искусства. Но при этом он не один на вершине пирамиды, у него иной уровень отношений с людьми, чем у Удаяны. Сомадева провел его по всем царским дорогам и житейским закоулкам тогдашнего мира, поднимая на небо и опуская в подземные миры, столкнул с людьми, видьядхарами и богами, оставив его человеком, которого интересуют земные дела, даже в положении верховного повелителя видьядхаров. Проследим бегло его восхождение к этой вершине.
В четвертой книге «Океана» читателю стало известно и о рождении у Удаяны и Васавадатты сына, и о предвестии его славного будущего, и о том, что все министры привели своих сыновей и племянников, которые стали ему друзьями и «постоянно находились рядом с царевичем, словно его собственные добродетели, сулящие ему благую участь». В пятой книге царевич впервые сталкивается с видьядхарами, представителями его будущих подданных. А вот шестая книга своим началом неожиданно переносит нас в самый конец повествования: «После того как Нараваханадатта покорил видьядхаров и установил над ними свою власть, где-то по какому-то случаю великие мудрецы и их жены спросили, как он этого достиг. И тогда сам он рассказал о жизни своего отца, царя Удаяны, и о всей своей божественной жизни». Таким образом Сомадева очертил рамки самого повествования, которым соответствуют II–XVI книги «Океана сказаний», естественно, опустив I книгу, как содержащую рассказ о возникновении самого произведения и его судьбе.
Предлагаемый далее вниманию читателя рассказ не так уж занят собственно Нараваханадаттой: ему самому посвящена относительно небольшая часть — менее одной десятой — повествования. Решающее место занимают многочисленные, разнообразные и по теме, и по жанру, и по размерам вставные истории.
Уместно поставить вопрос о их функциях — в этом отношении они могут быть сгруппированы таким образом; а) иллюстрирующие; б) приводимые в качестве аргумента и таким образом выступающие в качестве развернутых реплик; в) синтезирующие; г) требующие решения конфликта. В первом и наиболее распространенном случае история приводится в качестве примера, т. е. связь ее с основным сюжетом рассказа обрамления и его действующими лицами достигается формальной привязкой типа «Послушай, как это бывает…». Так, например, включены все рассказы непосредственно фольклорного происхождения. Во втором случае участники рассказа-обрамления высказывают свое отношение к теме или к герою вставного рассказа. В третьем — герои рассказа-обрамления принимают участие в сюжете вставного рассказа. В четвертом — тот или иной участник рассказа-обрамления разрешает конфликт вставного рассказа, придавая необходимую цельность сюжету и завершая тем самым композицию.
При всем различии функций все они «работают» на образ Нараваханадатты, позволяя либо продемонстрировать его ум, те или иные добродетели, либо оттенить ситуацию, в которой он оказался, или подсказать выход из нее, обосновать справедливость его действий и тем самым объективную обоснованность божественного предвестия о его предназначении. Среди них есть несколько особенно показательных в этом смысле — таковы сказание о Сурьяпрабхе в VIII книге и роман о Мриганкадатте, самый большой в «Океане сказаний», распространившийся на две книги — XII и XIII, а также включенная в историю Мриганкадатты обрамленная повесть «Двадцать пять рассказов Веталы».
Сурьяпрабха и Мриганкадатта при всем их различии являются своего рода литературными ипостасями Нараваханадатты. Первый ведет жестокую борьбу с богами, не желающими видеть, как человек станет верховным повелителем видьядхаров и окажется почти на одном уровне с ними. Второй претерпевает напрасную отцовскую несправедливость и странствует со своими друзьями-министрами в поисках возлюбленной, подобно тому как это делает Нараваханадатта. Образы Сурьяпрабхи и Мриганкадатты как бы акцентируют два разных аспекта образа Нараваханадатты: Сурьяпрабха — его божественное предназначение, Мриганкадатта — его человеческую суть. Речь может идти только лишь об акценте, поскольку и Сурьяпрабха не менее человечен, чем Мриганкадатта, он просто относится к другим, более давним нормам общественного бытия и сознания, к той поре, когда еще боги ведической литературы были полновластны, хотя и напуганы уже мощью человеческого разума. Мриганкадатта принадлежит к иной эпохе, ко времени собственно феодальному; он, современник Нараваханадатты, мог бы быть его сверстником или соперником.
Все три героя находят в своих министрах-друзьях верных соратников, помогающих выбирать правильный выход и из житейских ситуаций, и из политических во имя достижения конечной цели. Они пребывают в постоянном общении со своими друзьями-министрами, и притом, что они соблюдают внешне необходимые нормы этикета, само их общение происходит на равных. О чем же беседует Нараваханадатта со своими друзьями? А о самых разных вещах — и о том, кто более добродетелен — мужчины или женщины, и о пьяных упрямцах, и о том, почему творец не создал человека нестареющим и бессмертным, и об истории распри богов и асуров, и о власти над материей, и о том, что великие духом и мыслью не стремятся к небесному блаженству, о случившемся с теми, кто живут рядом, о том, что разум — главная опора живущих, о том, что необходимо быть решительным — нерешительного не изберет богиня счастья, о дивных проявлениях ума, о мудрости, о прихотях судьбы, обо всех возможных проявлениях жизни.
И не только — они возражают друг другу, ведут спор не по случайным поводам вольного разговора, а воссоздавая картину жизни, стремятся, в полном соответствии с мировоззрением тех времен, отдать себе отчет в том, какова цель жизни вообще и какова мера ответственности человека за нее, т. е. в том, что же составляет сущность взаимоотношений человека и общества.
