Алишер Навои - Поэмы

В саду эдема — на заре времен —
Был человек из глины сотворен.

Дохнуло утро по лицу земли,
Чтоб все цветы вселенной расцвели;

Дабы прекрасен и благоухан
Возрос из праха созданный Рейхан.

Дух жизни искру жизни раздувал,
Чтобы огонь души не угасал.

О ты, воспевший мир живой души,
Ее природы свойства опиши!

Бутоном розы в тело вмещена,
Она раскрыться розою должна.

Твоя душа в твоей крови живет,
В биенье сердца жив души оплот.

Но это внешний вид ее и цвет,
В ней — мира суть, без коей жизни нет.

Все, что душа собой животворит,
Как кровь, живою розою горит.

Но ведь Ису нельзя сравнить с ослом,
Пророка не сравнить с его врагом!

Суфием торгаша не назовешь,
Хоть розни в них телесной не найдешь.

Не о душе телесной говорю,
На степень духа высшую смотрю.

Есть разница меж сердцем и душой,
Их — по названью — путают порой.

Душа над розой тайны — соловей,
Светильник в доме искренних людей.

Эдемское благоуханье — в ней,
Истока истины сиянье — в ней.

Ее «Вершиною» назвал мой пир;
Суфий сказал, что это — Высший мир.

Но этот Высший мир — мне скажешь ты,
Увы, незрим в зерцале чистоты.

Священна Мекка для любой души,
Но — прах она пред Каабой души.

Святыня Каабы влечет сердца;
Душа — святыня вечного творца.

Но трудный путь должна душа пройти,
Чтобы сокровищницу обрести.

Искуса тропы круты и трудны,
Пока твой дух дойдет до майханы.

Как облака несущегося тень,
Обгонит он молящихся весь день…

Душа в обитель горнюю придет
И там, с мольбой, к порогу припадет.

Иль, забредя в кабак небытия,
Поклонится огню душа твоя…

Твоя душа — Фархад в горах скорбей;
Ее удар — стальной кирки острей.

Порою на земных лугах вдали
Душе твоей является Лейли.

И кружится Меджнуном вкруг нее
Душа твоя, впадая в забытье.

То саламандрой пляшет на огне,
То прячется, как жемчуг в глубине.

То в воздухе как облако встает,
То сыплет наземь проливень щедрот.

Но где бы ни была — везде должна
Свой образ совершенствовать она.

Увидеть все должна и все познать,
Чтоб назначенье в мире оправдать.

Того, кто в этот высший мир идет,
Мир «Человеком духа» назовет.

Халифов и царей сравнишь ли ты
С владыкою сокровищ доброты?

И ведай: счастье зиждет свой престол,
Чтоб чистый сердцем на него взошел.

Ты душу, сердце — все отдай ему,
Душой и сердцем подражай ему.

О, Навои! Полы его одежд
Коснись — во исполнение надежд!

Эй, кравчий! Отогнала мрак заря!
Дай пить мне из фиала, как заря!

Синица спела мне: «пинь, пинь!» — «пить, пить!»
И утром я, с похмелья, должен пить!

Я заглушу вином печаль свою,
Как утренняя птица запою.

Встал златоткач рассветных покрывал,
Основу стана ночи оборвал.

И письмена он выткал для меня:
«Клянусь зарей! Клянусь светилом дня!»

И горные вершины озарил,
И коврик свой молитвенный раскрыл,

Ночь утащила черный свой престол,
И веник утра след ее замел,

И мускус, сеявшийся над землей,
Сверкающей сменился камфарой.

И вот нежно-лиловый небосвод
Раскрыл в росе златой тюльпан высот.

Эбен дарчи слоновой костью стал,[11]
И желтым жаром запылал мангал.

Рассветный сумрак в утреннем огне
Сгорел; померкли звезда в вышине.

Павлиньих перьев ночи блеск исчез,
И стало чистым зеркало небес.

И человек открыл глаза свои —
В забвенье бывший, как в небытии.

Как жизнь, он ветер утренний вдохнул,
Завесу тьмы забвенья отогнул.

Рожденный в мире, мира он не знал
И самого себя не понимал,

Беспечному подобен ветерку,
Не ведая, что встретит на веку.

Явленья мира стал он изучать,
Со всех загадок снять хотел печать.

Чем больше было лет, чем больше дней,
Разгадка становилась все трудней.

Все было трудно робкому уму,
И откровенья не было ему.

И, не уверен, слаб и удивлен,
В чертоге мира занял место он.

И безнадежен был, и в некий час
Из неизвестности услышал глас:

«Вставай! Простор вселенной обойди!
На чудеса творенья погляди!»

Он встал, пошел — и видит пред собой
Сады Ирема, светлый рай земной.

И вечный он презрел небесный сад,
Овеян чарами земных услад,

Где древеса, склоняясь до земли,
Густые ветви с лотосом сплели.

Что небо перед их густой листвой?
В их тень уходит солнце на покой.

Там стройных кипарисов синий лес
Стоит опорой купола небес.

Там тысячью широколапых звезд
Чинар шумит — защита птичьих гнезд.

И лишь зимой, как золото, желты,
С чинара наземь падают листы.

Сандал листвой вздыхает, как Иса,
Умерших оживляет, как Иса.

Не землю — чистый мускус ты найдешь,
Когда в тот сад прекрасный забредешь.

Там ветерок с нагорий и полей
Колеблет ветви белых тополей.

Там, как меняла, со своих купин
Монеты сыплет утренний жасмин.

Деревья там — густы и высоки —
Укрыли звезды, словно шишаки.

Чинарами окружены поля,
Соперничают с ними тополя.

Стан кипариса розы оплели;
Там ветви ив склонились до земли.

И пуговицы на ветвях у них —
Подобье изумрудов дорогих.

Там — в хаузах — прозрачна и светла,
Вода блистает, словно зеркала.

Ручьи, чей плеск от века не смолкал,
Мерцают рукоятями зеркал.

Живая в тех ручьях течет вода,
В ней жажду сердца утолишь всегда.

Там самоцветами окружены
Цветы неувядающей весны.

Те камушки — не кольца на корнях,
Хальхали у красавиц на ногах.

Цветы теснятся, полны юных чар,
И не развязан узел их шальвар.

А для кого красуются цветы?
Ты — их султан, над ними волен ты.

Здесь поутру дыханье ветерка
Росинку скатывает с лепестка…

Здесь ветви в хаузе отражены,
Как локоны красавицы луны.

Роса на розах утренних блестит,
Как светлый пот на лепестках ланит.

И лилии, как змеи, извиты —
Здесь перешли предел своей черты.

Гремит и щелкает в тени ветвей
Отравленный смертельно соловей.

То, что мы пуговицами сочли,
Колючкой стало вьющейся в пыли.

А соловей… неймется соловью,
Поет он, презирая боль свою.

В тени фазан гуляет и павлин,
Как радуга безоблачных долин.

Он пьян, павлин; ломает он кусты
И попирает нежные цветы.

Густые космы ива расплела,
Как будто впрямь она с ума сошла.

Ей на ногу серебряную цепь
Надел ручей, чтоб не сбежала в степь,

Морковка тянется — тонка, бледна.
Или она желтухою больна?

Но почему ей рыбкою не быть,
Чей взгляд желтуху может излечить!

Чем ярче блещет золото лучей,
Тем весны расцветают горячей.

Тюльпан — игрок; продув весь цвет красы,
Под утро платит каплями росы.

Его игрой залюбовался мак,
И сам — до нитки — проигрался мак.

Фиалка опустила шаль до глаз,
Она росинку прячет, как алмаз.

Пусть молния расколет небосвод,
Дождинка вестью Хызра упадет.

И ветерок на долы и леса
Дыханьем жизни веет, как Иса.

Шумя, стремятся воды с высоты,
Растут, блистают травы и цветы.

А тот, кто это увидать сумел,
В глубоком изумленье онемел.

Куда бы он ни обращал свой взгляд,
Чудес являлось больше во сто крат.

Себя он видел под дугой небес,
В кругу неисчерпаемых чудес.

Но главной нити всех явлений он
Не видел, непонятным окружен.

И понимал, тревогою томим,
Что вот — безумья бездна перед ним.

Но — образ мира в этом цветнике,
И целый мир сокрыт в любом цветке.

Не сам собой растет он и цветет,
Есть у него Хозяин-Садовод.

И тот, кто сердцем истину познал,
В своем смятенье сам себе сказал:

«Пусть предстоит в явленьях бездна мне,
Но удивленье бесполезно мне.

Свой разум светом правды озари,
На все глазами сердца посмотри!»

И правду он в груди своей открыл,
И свет ему дорогу озарил.

Воркует голубь, свищет соловей,
Лепечут дерева листвой ветвей.

И все живой хвалою воздают
И славу Неизменному поют.

По свойствам, им присущим навсегда,
Слагают песню ветер и вода.

И удивленный вновь был поражен:
Все пело, а молчал и слушал он.

Он молча облак вздоха испустил
И снова стал беспамятным, как был.

О, кравчий, существо мое — в огне!
Вином зари лицо обрызгай мне.

Чтоб овладел я памятью моей
И в чаще слов гремел, как соловей.