Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 2. Гл. XLI – LXXX.
– Пришел второй господин Баоюй, – сказала ей Цзыцзюань.
Дайюй приподнялась на постели и, слегка улыбаясь, пригласила Баоюя сесть.
– Как себя чувствуешь, сестрица? – спросил Баоюй. – Выглядишь ты получше. Но, кажется, чем-то расстроена?
– Не болтай глупостей! – оборвала его Дайюй. – Чем я могу быть расстроена!
– Не надо меня обманывать, – проговорил Баоюй, – на твоем лице следы слез. А волноваться тебе нельзя – ведь ты часто болеешь. Ко всему надо относиться спокойно, не грустить, не печалиться. Иначе я…
Баоюй осекся. Они росли вместе с Дайюй, без слов понимали друг друга, и он поклялся себе умереть с Дайюй вместе. Однако мысли эти таил в глубине души. Вот и сейчас он умолк, потому что знал, как обидчива Дайюй, как болезненно воспринимает каждое слово. Он не знал, как утешить девочку, боялся высказать свои чувства. И такая тяжесть легла на сердце, что Баоюй не выдержал и заплакал.
Дайюй рассердилась было, но искреннее участие Баоюя ее глубоко тронуло; она плакала по всякому поводу и сейчас, глядя на Баоюя, тоже проливала слезы.
Цзыцзюань принесла чай и, решив, что Баоюй с Дайюй поссорились, недовольно сказала:
– Барышня едва поправилась, а второй господин Баоюй снова ее расстроил! Что случилось?
– Кто осмелится расстраивать твою барышню?! – утирая слезы, проговорил Баоюй и направился к девочке, но тут вдруг заметил под тушечницей листок бумаги, схватил и спрятал за пазуху, чтобы Дайюй не отняла.
– Милая сестрица, позволь мне прочесть, – попросил он.
– Надо раньше спросить, а потом уже брать! – возмутилась Дайюй.
– Что хочет прочесть брат Баоюй? – раздался из-за двери голос Баочай.
Баоюй молчал – он не знал, что ответить и как к этому отнесется Дайюй.
Дайюй пригласила Баочай сесть и с улыбкой сказала:
– В древней истории мне попалось несколько имен красивых и талантливых женщин, на их долю выпало много страданий. Их жалели, им завидовали, за них радовались, о них печалились. После завтрака, от нечего делать и чтобы развеять грустные думы, я написала пять стихотворений. И так утомилась, что не пошла навестить Фэнцзе, хотя Таньчунь меня приглашала. Листок со стихами сунула под тушечницу и только было легла отдохнуть, как пришел Баоюй. Я охотно дала бы ему почитать, но боюсь, как бы он тайком не переписал и не стал показывать мои стихи другим.
– Разве я когда-нибудь так поступал! – воскликнул Баоюй. – Если ты имеешь в виду «Белую бегонию», то я переписал ее для себя, на свой веер. Ведь известно, что стихи, да и вообще все, что написано в женских покоях, выносить за пределы дома нельзя. И со своим веером за ворота сада я никогда не хожу.
– Не напрасно сестрица Дайюй беспокоится, – заметила Баочай. – Принесешь веер в свой кабинет, там и забудешь, а бездельников в доме полно, найдет кто-нибудь, и начнутся расспросы, всякие разговоры. Недаром еще в древности говорили: «Чем меньше талантов у девушки, тем она добродетельней». Прежде всего женщина должна быть честной и скромной, а уже потом искусной в рукоделии. Стихами же ей вообще лучше не заниматься!
Баочай с улыбкой повернулась к Дайюй и добавила:
– Дай-ка взглянуть на стихи, а у него отбери!
– Раз лучше стихами не заниматься, то и тебе незачем их читать, – возразила Дайюй и, указывая пальцем на Баоюя, сказала: – Стихи у него.
Баоюй вытащил листок из-за пазухи, подошел к Баочай, и они принялись вместе читать:
Си Ши[156]
«Города сокрушая» в свой век[157],
Вдруг исчезла за гребнем волны.
В царстве У сожаленья двора
Изменить ничего не вольны.
Прачка около речки Жое
Поседела, а помнит о ней,
И в деревне далекой Дун Ши
Хмурит бровь, потешая людей[158].
Не ветер взвыл, – заржал тревожно конь[160]
И ввергнул всех в глубокую печаль.
«Юй Цзи! Что делать?» – вопросил ее.
И был ответ: «О двухзрачковый мой!»
Пусть Ин и Пэн, нарушившие долг,
Разрублены ударом палача[161], —
Но, преданной оставшись до конца,
В шатре Юй Цзи покончила с собой!
Какую красоту сокрыли от людей!
…И выдворили прочь из ханьского дворца.
Несчастлива судьба красавиц молодых —
И ныне не исчез далеких дней порок![163]
Пусть девами двора надменный государь
Привык пренебрегать, не зная их лица, —
Ценить гаремных жен тому, кто кисть держал,
Как он и почему доверить слепо мог?[164]
Был выброшен с презреньем светлый жемчуг,
Приравненный к осколку черепицы!
И надо же Ши Чуну волку было
Всецело чарам девы покориться!
Однако счастлив был он в прошлой жизни,
И в этой счастье улыбнулось тоже,
Когда перед кончиной не остался
Совсем один – забытый и ничтожный.
Обходителен был, ритуал не нарушил,
Прям в беседе с Ян Су, не вступая с ним в спор.
И красавица в нем распознала такого,
Кто откроет ей в жизни широкий простор[167].
У Почтенного Яна в обширном жилище
То ли жизнь, то ли смерть… То ли быть, то ль не быть…
Разве ей, подневольной, не тягостны путы,
Да и можно ли путами сердце обвить?
Баоюю стихи очень понравились, и он принялся их расхваливать.
– Здесь – пять стихотворений, – сказал он. – Так почему бы не дать им общее название «Плач о пяти знаменитых красавицах»?
Не слушая возражений, Баоюй взял кисть и записал название на оборотной стороне листка.
– Когда пишешь стихи, нужно привносить что-то новое в мысли древних, делать их совершеннее, – говорила между тем Баочай, обращаясь к Дайюй. – А просто подражать – все равно что переливать из пустого в порожнее. Наши предки, к примеру, сочинили множество стихов о Ван Чжаоцзюнь; некоторые проникнуты скорбью по Ван Чжаоцзюнь и ненавистью к Ма Янь-шоу, злой иронией над ханьским императором, заставлявшим художников рисовать красавиц, а не преданных сановников. И все же тема не была исчерпана. Впоследствии стихи о Ван Чжаоцзюнь написал еще Ван Цзингун[168]. Вот что в них говорится:
Любой художник мог бы подтвердить:
Она – неописуемо прекрасна!
Вот почему могу предположить,
Что Ма Яньшоу был казнен напрасно…[169]
В стихах Оуян Сю можно найти такие строки:
А уши слышат все то же,
и очи видят все то же, —
За тысячи ли не догонишь
и горю теперь не поможешь[170].
В этих стихотворениях поэты старались выразить собственные взгляды. В стихотворениях сестрицы Дайюй тема тоже раскрывается по-новому.
В это время пришла служанка и доложила:
– Приехал второй господин Цзя Лянь. Он отправился во дворец Нинго и скоро пожалует сюда.
Баоюй пошел к главным воротам и тут же увидел Цзя Ляня, слезавшего с коня.
Баоюй поспешил ему навстречу, отвесил несколько поклонов, справился первым долгом о здоровье матушки Цзя и госпожи Ван, а затем уже самого Цзя Ляня. Цзя Лянь взял Баоюя под руку, и они вместе направились в дом. В среднем зале Цзя Ляня ждали Ли Вань, Фэнцзе, Баочай, Дайюй, Инчунь, Таньчунь и Сичунь. Они по очереди ему поклонились, после чего Цзя Лянь сказал:
– Я приехал по поручению старой госпожи справиться, как обстоят дела дома. Госпожа чувствует себя хорошо и завтра утром пожалует сама, так что в пятую стражу мне придется ехать за город ее встретить.
Уставшему с дороги Цзя Ляню никто не стал докучать, и он пошел домой отдохнуть. Ночью ничего особенного не случилось.
Утром, когда все завтракали, приехали матушка Цзя и госпожа Ван. Их встретили, подали чаю. Женщины посидели немного и заторопились во дворец Нинго. Еще издали они услышали стенания – это оплакивали усопшего Цзя Лянь и Цзя Шэ. Едва завидев матушку Цзя, они пошли ей навстречу, а следом за ними и остальные члены рода Цзя. Матушку Цзя под руку подвели к гробу, Цзя Чжэнь и Цзя Жун, стоявшие на коленях, прильнули к ней и зарыдали. Матушка Цзя обняла их и тоже заплакала. Цзя Шэ и Цзя Лянь принялись ее утешать.
Затем матушка Цзя подошла к госпоже Ю, стоявшей по правую сторону гроба, обняла ее и снова заплакала.
Тут Цзя Лянь стал ее уговаривать пойти отдохнуть с дороги, и она в конце концов согласилась.
Матушке Цзя в ее возрасте и без того нелегко было переносить тяготы пути, а тут еще на нее обрушилось горе. Поэтому всю ночь ее мучила головная боль, нос заложило, даже разговаривать было трудно. Но, к счастью, все обошлось. После лекарства матушка Цзя пропотела, пульс стал ровнее, и все домашние облегченно вздохнули. Прошел еще день, и старая госпожа полностью выздоровела.
Наступил срок похорон Цзя Цзина. Матушка Цзя еще не совсем окрепла и на похороны не поехала, оставив возле себя Баоюя, чтобы за ней ухаживал. Не поехала и Фэнцзе – она все еще плохо себя чувствовала. Остальные члены рода Цзя, а также слуги и служанки сопровождали гроб в кумирню Железного порога и возвратились домой только к вечеру.
