Бо Ли - Пейзаж души: «Поэзия гор и вод»
725 г.
Уже в первый свой приезд на Лушань Ли Бо присматривался к возвышающимся среди зелени над девятью рукавами великой Янцзы Пяти старцам — крутым скалам к юго-востоку от горы Лушань, напоминающим кто поэта, кто монаха, кто рыбака с удой; в конце 750-х годов именно у подножия этих скал он построил дом, назвав его Академией Синего Лотоса (то есть кабинетом даоса-отшельника).
В Сюньянском монастыре Пурпурного предела пишу, ощущая осень
Что-то осень мне тихонько шепчет
Шелестом бамбуков за окном.
Этот древний круг событий вечный
Задержать бы… Да не нам дано.
Я замру, от этих тайн вкушая,
В беспредельность дух послать могу.
Тучка, от Чжуннани пролетая,
Зацепилась за мою стреху.
Что сказать мне Тан-гадатель сможет?
Да и Цзичжу не отыщет слов.
Сорок девять лет уже я прожил,
Знаю: то, что было, то ушло.
Необузданность моя уснула,
Мир уже меняется давно,
Вот и Тао Цянь домой вернулся,
И созрело доброе вино!
750 г.
Спустившись со склонов Лушань, Ли Бо задумался о бренном и вечном, остановившись в монастыре Пурпурного предела (так назывались несколько даоских монастырей, сооруженных по приказу императора Сюаньцзуна в обеих столицах и в центрах округов страны для распространения даоского учения). Не случайно ему пригрезилась возвышавщаяся недалеко от Чанъани гора Чжуннань, излюбленная даосами, ведь Сюньян (совр. г. Цзюцзян в Цзянси, неподалеку от горы Лушань) был именно тем городом, где через несколько лет Ли Бо был заключен в тюрьму, облыжно обвиненный в участии в мятеже против императора. Быть может, зря он не поверил гадальщикам (Тан Цзюй: гадальщик-физиономист периода Чжаньго; Цзичжу: гадальщик ханьского периода Сыма Цзичжу), которые, как он писал в другом стихотворении, предупреждали — «не буди Дракона»?!
«Крылатым масть различная дана…»
Крылатым масть различная дана,
Чтобы опора каждому была.
А Чжоучжоу — есть ли в том вина,
Что силы лишены ее крыла?
Собратьев крылья ей бы в клюв свой взять,
Чтобы воды из Хуанхэ испить.
Но равнодушно летуны летят…
Вздохну печально — ну, и как тут быть?
Стихотворение № 57 цикла «Дух старины», 760 г.
Ближе к осени Ли Бо вернулся в свой дом (уже не на горе Лушань, а в некотором отдалении от нее на юг, в Юйчжан, близ совр. г. Наньчан), где ждала его семья, и написал это грустное философское стихотворение о мифической птице Чжоучжоу, которая жаждет высоких полетов, но слишком тяжелая голова и куцый хвост мешают ей; она взывает к собратьям о помощи, но те равнодушно пролетают мимо (от осужденного Ли Бо отвернулись многие бывшие друзья).
На западе Цзяннани провожаю друга в Лофу
И пять вершин на бреге Гуй-реки,
И пик Хэншань, что на Цзюи глядит, —
От мест родных в Аньси так далеки…
Куда скитальца может занести!
Печаль одела в белое Пэнли,
На отмелях осенний мрак и хлад.
Мечтанья о бессмертии ушли,
Мне не вдыхать Пурпурный Аромат.
От царской службы я освобожден,
Как Чао, как Бо И, нас скроет грот,
Уходишь ты к Лофу на горный склон,
Меня покой горы Эмэй влечет.
Дорога между нами пусть длинна,
Напомнит друга лунный блеск ночей.
Ищи Безумца чуского меня
В благоуханье яшмовых ветвей.
760 г.
Провожая в своем доме в Юйчжан на западе Цзяннани, друга, уезжающего на юг к горе Лофу на востоке пров. Гуандун у северного берега реки Дунцзян, Ли Бо красочно описывает его маршрут через реку Гуй (нижняя часть реки Лицзян), мимо пяти вершин вдоль ее берегов, мимо гор Хэншань на западе пров. Хунань и Цзюи на юге пров. Хунань, озеро Пэнли в Цзянси (другое старое название Пэнцзэ; сейчас наз. Поянху). Все это так далеко от Аньси — погранрайона Танской империи на территории совр. Синьцзяна, рядом с г. Суйе (Суяб) на территории совр. Киргизии, где Ли Бо родился, и от горы Эмэй в Шу, где он провел детство. Они оба покончили с мечтами о царевой службе, предпочтя вдыхать Пурпурные ароматы (эвфемизм, обозначающий отшельничество), как Чао-фу, легендарный «отец отшельников» времен древнего императора Яо, или как Бо И, человек времен Шан, в знак протеста против узурпатора У-вана уморивший себя голодом на горе Шоуян. Пора, пора стать Чуским безумцем, как в «Житии бессмертных» (Ле сянь чжуань) говорится о некоем жителе царства Чу, мечтавшем о бессмертии и часто бродившем по горам; в «Луньюй» (18, 1) упоминается именно этот «чуский безумец», который, встретив Конфуция, спел ему песню о падении нравов и губительном правлении, и обрести вечность яшмовыми ветвями мифического древа бессмертия, растущего на западном склоне священного хребта Куньлунь.
«Осенний плес, бескрайний, словно осень»
В «Словаре Ли Бо» есть даже специальная статья «Путешествие в Южное Вань» — поездка в 753–755 гг. очередной раз отвергнутого императорским двором поэта в свои любимые места (Цюпу — Осенний плес) на территории совр. уезда Гуйчи нынешней провинции Аньхуэй, где по осени реки и озера сливаются в бескрайние, как небеса, водные пространства. Он приезжал сюда всякий раз, когда судьба демонстрировала ему, что «дорога в Чанъань» (имперскую столицу) — для него закрыта.
А тут поэта ждала вершина Цзинтин и город Сюаньчэн, связанные со столь почитаемым им поэтом 5 века Се Тяо, Чистый ручей, гора Далоу, на склонах которой он искал сурик, чтобы выплавить Эликсир бессмертия…
Это был край, где Ли Бо отдыхал душой.
Песни Осеннего плеса
Осенний плес, бескрайний, словно осень,
Пустынный, наводящий грусть на всех,
Заезжий путник грусти не выносит,
Влечет его по горным склонам вверх.
Смотрю на запад — там дворцы Чанъани,
Плывет у ног Великая Река.
Поток, что вдаль стремится неустанно,
Скажи, ты не забыл меня пока?
Слезу мою, что упадет в поток,
Снеси в Янчжоу другу на восток.
На Плесах обезьяны так тоскуют,
Что Желтая вершина — в седине,
И, как на Лун-горе, печальны струи,
Прощаясь, душу надрывают мне.
Хочу уехать… Не могу уехать!
Не думал задержаться, а тяну…
Когда ж настанет возвращенья веха?
Слезинки бьют по утлому челну.
Такой — в парчовом оперенье — птицы
На небе, в мире — не сыскать нигде.
При ней кокетка-курочка стыдится
Самой себя в недвижимой воде.
На этих Плесах пряди у висков
Однажды бодрый вид утратят свой.
Взлохматиться и поседеть легко
Под бесконечный обезьяний вой.
От гиббонов на Цюпу — белей,
Как снежинки, вьются над землёй,
Тащат малышей своих с ветвей
Позабавиться в воде с луной.
Осенний плес… Тоской полна душа.
Осенний плес… Мне не нужны цветы,
Хотя ветра и солнце — как в Чанша
И, словно в Шань, блестит поток воды.
Чем я не Шань?! — Хмелен и на коне.
Чем не Нин Ци?! — Озябший, но пою…
Увы, пою один среди камней,
И шубу зря слезами оболью.
Вершинами богат Осенний плес,
Но Водяное Колесо — престранно:
К нему склонилось небо — слушать плеск
Ручьев, в которых плещутся лианы.
Как полог красочный, огромный камень
Уходит в синь, поднявшись над рекой.
Века назад расписанный стихами,
Зарос он мхом — зеленою парчой.
Здесь бирючины рощами растут,
Здесь рододeндрон расцветает рано,
На склонах цапли белые живут,
А по ущельям плачут обезьяны.
Не стоит приезжать сюда, друг мой,
Сжимает сердце обезьяний вой.
Скала Ложэнь уходит к птичьим тропкам,
Старик-утес над дамбою встает.
Челн путника вода несет торопко,
И аромат цветов летит вослед.
Вода — как будто шелка полоса,
Спокойная, что небо над землёй.
Луна-ясна, покинь-ка небеса,
Стань лодочкой в цветах моей хмельной!
В струе воды — чистейшая луна,
В луче луны — вечерний цапли лет.
Там парень с девою плывут, она,
Каштан срывая, песенку поет.
Над землей полыхает руда,
Искр багровых летит череда.
В свете лунном плавильщик поет,
И от песни теплеет вода.
В три тысячи чжанов — моя седина,
Она, как тоска, бесконечно длинна,
И в зеркале вод — словно иней осенний…
Не знаю, откуда явилась она?
Старый дед в Осенних плесах
Рыбу с лодки удит рано,
А жена силки уносит
В тень бамбуков на фазана.
В цветенье персиков на горных кручах
Я, будто рядом, слышу голоса.
Давай, монах, без слов простимся лучше
И к белой туче устремим глаза.
754 г.
