Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
— Ответьте сначала принцу, — посоветовали дамы, — а то если кто-нибудь придет…
— Ах, сегодня я совсем не могу писать… — смутилась госпожа и небрежно набросала на первом попавшемся листке бумаги:
«Не зря этот край
Прозывается Удзи.
Все горести Я познала давно.
В селенье унылом в Ямасиро
Влачатся безрадостно дни».
Очень часто девушка плакала, разглядывая оставленные принцем рисунки. «Он все равно скоро забудет меня», — убеждала себя она, но мысль, что ей придется жить в другом месте, куда принц уже не сможет приезжать, приводила ее в отчаяние.
«Не лучше ли стать
Облаком темным, нависшим
Над горной вершиной,
Чем безвольно качаться в волнах
Этой презренной жизни?
"Если я попаду…" (487)» — написала она в ответ, и, читая ее письмо, принц плакал навзрыд. «А ведь она все-таки любит меня», — догадывался он, и ему представлялась ее печально поникшая фигурка.
Тем временем тот, другой, слывший в мире образцом благонравия, тоже читал письмо, доставленное ему из Удзи, и, хотя лицо его оставалось бесстрастным, сердце разрывалось от жалости и любви. Ему девушка ответила так:
«Дни скучны и темны,
Печали моей сочувствуя,
Не кончается дождь (488),
И готовы мои рукава
С полноводной рекою поспорить».
Снова и снова вглядывался Дайсё в начертанные ее рукой строки. Как-то, беседуя со Второй принцессой, Дайсё сказал:
— До сих пор я не говорил вам об этом, боясь невольно оскорбить ваши чувства. Дело вот в чем. Есть одна женщина, которая давно уже мне дорога. Обстоятельства заставили меня поселить ее в глухой провинции, и я постоянно терзаюсь мыслью, что она там несчастна. В ближайшее время я собираюсь перевезти ее в столицу. Вы ведь знаете, в своих устремлениях я никогда не был похож на других людей и одно время даже полагал, что сумею прожить жизнь, не связывая себя ни с кем брачными узами. Однако теперь, когда у меня есть вы, я уже не могу полностью отрешиться от мира. И мне горько сознавать, что именно я являюсь причиной страданий этой никому не известной женщины.
— Не понимаю, какие основания для беспокойства могут быть у меня? — возразила принцесса.
— Наверняка найдутся недоброжелатели, которые постараются, воспользовавшись этим обстоятельством, опорочить меня в глазах Государя… Вы же знаете, как злы и несправедливы бывают люди. Впрочем, таких, как она, не удостаивают даже сплетнями.
В конце концов Дайсё все-таки решился перевезти девушку в давно уже выстроенное для нее жилище. Последние приготовления он предпочел окружить тайной, зная, сколь много найдется охотников позлословить. «Вы слышали, что задумал Дайсё? Вот, значит, в чем дело…»
Послав в тот дом доверенного человека, в преданности которого он не сомневался, Дайсё поручил ему проследить за тем, чтобы были
оклеены перегородки и собрана вся необходимая утварь. Волей случая человеком этим оказался некто Окура-но таю, тесть того самого Дай-найки. Короче говоря, один сказал другому, другой — третьему, и очень скоро новость эта докатилась до принца.
— Все живописные работы господин Дайсё поручил людям из своего окружения, — сообщили ему. — Дом самый заурядный, но он постарался наполнить его изысканнейшей роскошью.
Окончательно потеряв покой, принц снарядил гонца к своей бывшей кормилице, которая жила где-то в Нижнем городе и в ближайшее время вместе с супругом, наместником одной из дальних провинций, собиралась покинуть столицу. Гонцу было поручено спросить, не согласится ли кормилица ненадолго приютить одну связанную с принцем особу.
«Хотел бы я знать, что это за особа…» — подумал наместник, но мог ли он отказать принцу, явно рассчитывавшему на его согласие?
Получив ответ, принц вздохнул с облегчением и, зная, что наместник намеревается уехать из столицы в конце луны, решил перевезти девушку сразу же после его отъезда. О своем решении он сообщил в Удзи, строго-настрого наказав дамам не говорить никому ни слова. Самому ему ехать туда было опасно, к тому же теперь, по словам Укон, кормилица не спускала с госпожи глаз.
Тем временем Дайсё наметил для переезда Десятый день Четвертой луны. Плыть, «куда повлечет волна» (489)? Такого желания у девушки не было, но чувствовала она себя крайне неуверенно, и будущее пугало ее. Она хотела переехать на некоторое время к матери, чтобы спокойно все обдумать, но та сообщила, что супруга Сёсё должна вот-вот разрешиться от бремени, поэтому в доме постоянно читают сутры и произносят заклинания. Поездка в Исияма была отложена по той же причине. В конце концов госпожа Хитати сама приехала в Удзи. Навстречу ей вышла кормилица:
— Господин Дайсё был так добр, что позаботился даже о нарядах для дам, — сразу же заговорила она, — Разумеется, я сделала все, что в моих силах, но могла ли я, слабая, ничтожная женщина…
Глядя на радостно-возбужденное лицо кормилицы, девушка чувствовала, как в сердце ее пробуждаются самые темные предчувствия. Если ее позор выйдет наружу, она неизбежно сделается предметом насмешек и оскорблений. Даже прислужницы и те станут ее презирать. Но можно ли теперь что-нибудь изменить? Вот и сегодня ее пылкий поклонник прислал письмо, в котором обещал отыскать ее, даже если она спрячется в горах, «где встают восьмислойной грядой белые тучи» (490). «Но тогда останется только умереть, — писал он, — так не лучше ли подыскать укромное убежище, где никто не сможет нам помешать?» Его письмо повергло девушку в такое отчаяние, что она почувствовала себя совсем больной.
— Почему вы так побледнели и осунулись? — встревожилась госпожа Хитати.
— Ах, и не говорите, — тут же откликнулась кормилица, — просто ума не приложу, что случилось с нашей милой госпожой в последние дни. Она изволит отказываться от еды, не знаю, уж не заболела ли?
— В самом деле странно. Быть может, тому виною злые духи?
Или… Нет, это невозможно, ведь совсем недавно мы вынуждены были отменить паломничество в Исияма…
Скоро стемнело, и на небе появилась луна. Невольно вспомнив, как прекрасна она была в тот предрассветный час, девушка заплакала. Она понимала, что теперь не время лить слезы, и все же…
Призвав к себе монахиню Бэн, госпожа Хитати принялась беседовать с ней о прошлом, и та долго рассказывала, как хороша была ее покойная госпожа, какой нежной, чувствительной душой она обладала и как, истерзанная мучительными сомнениями, растаяла прямо на глазах.
— Будь она жива, ваша дочь сообщалась бы с ней теперь точно так же, как с супругой принца, — говорила монахиня. — Каким утешением это было бы для нее, ведь она так одинока здесь.
«Уж моя-то дочь не хуже других, — подумала госпожа Хитати. — Если все выйдет так, как я задумала, она и супруге принца не уступит».
— Ах, вы не поверите, как беспокоилась я за судьбу дочери, — сказала она вслух, — но похоже, что теперь можно вздохнуть с облегчением. Когда она переедет в столицу, мне вряд ли придется бывать здесь, а ведь как хорошо, никуда не торопясь, поговорить о былых днях.
— Принято считать, что мое обличье не предвещает ничего доброго, поэтому я не смела докучать вашей дочери своим присутствием, и мы почти не сообщались. Но как же мне будет одиноко, когда она уедет! Конечно же, я понимаю, что ей не место в этой глуши, и рада, что она будет жить в столице… Господин Дайсё — человек редких достоинств. К тому же его связывает с вашей дочерью не мимолетная прихоть, а глубокое чувство, иначе он вряд ли стал бы ее разыскивать. Впрочем, все это я уже говорила вам раньше, и вы знаете, что это правда.
— Да, видя, как он добр к ней, я неизменно вспоминаю о вас. Ведь именно благодаря вашему содействию… Разумеется, никто не знает, что случится в будущем, и все же… Супруга принца Хёбукё приняла в моей дочери большое участие, возможно даже большее, чем она того заслуживает, но у меня есть основания предполагать, что в доме на Второй линии ей грозит опасность, а мириться со столь неопределенным положением…
— Так, принц Хёбукё слишком любвеобилен, — улыбнулась монахиня. — Думаю, что молодым особам, обладающим чувствительной душой, нелегко служить в его доме. Вот и дочь госпожи Таю как-то жаловалась мне… Принц так хорош, что устоять просто невозможно, но вместе с тем никому не хочется навлекать на себя гнев госпожи.
Девушка лежала молча, прислушиваясь к их разговору. Интересно, что бы они сказали?..
— Да, положение непростое, — согласилась госпожа Хитати. — Господин Дайсё состоит в браке с дочерью самого Государя, но мы никак с ней не связаны, и, как бы ни сложилась судьба моей дочери, вряд ли кто-то станет сочувствовать ей. Боюсь, что мои слова могут показаться вам дерзкими, но я действительно так думаю. Поверьте, если бы моя дочь повела себя дурно, я запретила бы ей показываться мне на глаза, как ни тяжела была бы для меня разлука. Сердце девушки мучительно сжалось. «Лучше бы мне умереть! — подумала она. — Ведь раньше или позже, она непременно узнает…» Снаружи донесся грозный рев реки.
