Анна Глускина - Заметки о японской литературе и театре. (часть)
(VII — 1415)
Надо сказать, что в старинных народных песнях, а затем и в литературной поэзии туман символизирует раннюю весну. Легкая дымка тумана служит приметой наступления этой поры. Кроме того, данный образ часто использовался и в песнях странствования, и в песнях разлуки: считалось, что оставшаяся дома возлюбленная тоскует и от ее вздохов образуется туман, встающий на пути того, о ком тоскуют. Здесь же, в плачах, названный образ, как и уплывающее облако, стал ассоциироваться с погребальным обрядом сожжения:
Любимая моя, что здесь молвою Варэ юэ-ни Из-за меня была осуждена, иварэси имо-ва Туманом утренним такаяма-но Средь пиков гор высоких минэ-ни асагири Исчезла ныне навсегда… сугини кэму камо
(XI — 2455)
Изменение содержания традиционного поэтического образа под влиянием буддийских представлений, что легко подтверждается многими примерами из антологии, позволило выделить третью категорию песен, включающих образы, подсказанные буддизмом. Это помимо тумана и облака образ ослепительно белых цветов, которыми украшают алтарь и с которыми сравнивают пенистые волны водопада, чистые струи воды и т. п.
Словно белые цветы, Сираю у хана-ни Что приносит мне алтарь, отитагицу Водопадов мчащиеся воды… таки
(VI — 909)
Не белые ль цветы, Хацусэ мэ-но Что девы в Хацусэ цукуру юухана Изготовляют для священных алтарей, ми-Ёсину-но Как будто бы цветут на пенистой волне таки-но минава-ни У водопада в Ёсину? сикиникэрадзу я
(VI — 912)
Как белые цветы священных алтарей, Сираюу хана-ни Кристальной чистоты отитагицу сэ-о Бегут, сверкая, струи… саякэми то
(VII — 1107)
Кроме того, подвергся изменениям ряд прежних образов, например "временной сторожки". В позднейшей японской классической поэзии он становится символом быстротечности жизни, временного пребывания человека на земле. В кн. XVI в "Манъёсю" впервые дается подобное толкование. Обычно в песнях памятника этот образ употребляется в своем первоначальном значении: "временная сторожка" (карио), сооруженная осенью в поле, чтобы охранять урожай. В некоторых песнях данный образ толкуется как шалаш, построенный в дороге странником или путешественником для ночлега.
В песнях "Манъёсю" встречаются еще образы тающего снега, исчезающей росы, инея, пены на волнах, облетающих цветов, также ассоциирующиеся с мыслью о недолговечности человеческого существования. Впрочем, они, возможно, идут из народной поэзии, для которой характерно отождествление и сравнение природы и человека. Отсюда, видимо, почерпнуты они Якамоти и другими авторами. Такое предположение возникает при сопоставлении авторских песен с народными плачами: показательно также, что в первых используется прием параллелизма, типичный для народного творчества:
Как поднявшийся туман, Тацу гири-но Вдруг исчезла с наших глаз, усэнуру готоку Как упавшая роса, оку цую-но Вмиг растаяла она… кэнуру-га готоку Как жемчужная трава, тамамо насу Надломилась, вдруг упав, набики коифуси Как поток текущих вод, юку мидзу-но Не остановить ее… тодомикаканэцу то
(XIX — 4214)
Отрывок из старинного плача:
Как текущая вода Юку мидзу-но Не воротится назад, каэрану готоку Пролетевший ветерок фуку кадзэ-но Не увидеть никогда — миэну га готоку Так бесследно ты ушла — ато мо наки Мира этого дитя… ё-но хито-ни ситэ
(XV — 3625)
Важно отметить также, что сравнение с инеем, росой особенно употребительно в анонимных песнях, многие из которых исследователи относят к народной поэзии:
Неужто буду только угасать, Асасимо-но Как поутру кэну бэку номи я Белоснежный иней? токи наси-ни И без срока тосковать по милой, омоиватараму Обрывая жизни этой нить? ики-но о-ни ситэ
(XII — 3045)
Как эта белая роса, Юбэ окитэ Что упадет вечернею порою, асита ва кэнуру А поутру исчезнет, - сирацую-но Так и я… кэнубэки
(XII — 3039)
Как выпавшая белая роса, Оку цую-но Могу исчезнуть так же я… кэнубэки вага ми
(XII — 3042)
Но все же и буддизму принадлежит доля участия в создании этих образов. Разница лишь в том, что художественная система народной песни опирается на представление о тождестве природы и человека. Буддизм же внес в поэзию новую основу: идею бренности, тщеты всего земного. В результате одни и те же образы из конкретных постепенно превратились в отвлеченные символы. Слова как будто остались прежними, но начали звучать в ином ключе:
Жизнь, как роса… Оку цую-но иноти
(IV — 785)
Словно пена на воде, Минава насу Жизнь мгновенна и хрупка… мороки иноти
(V — 902)
Выраженное в некоторых песнях желание покинуть этот мир, возможно, тоже в известной степени подсказано буддизмом.
Не лучше ли исчезнуть навсегда, Сирацую-но Как исчезает белая роса… кэ ка мо синамаси
(X — 2254, 2256, 2258)
И пускай теперь Оку цую-но Жизнь растает, как роса… кэнаба кэну бэку
(XIII — 3266)
Появился даже постоянный эпитет: "словно поутру роса, быстро исчезающая жизнь".
Разумеется, трудно выявить какую-то градацию и отнести часть образов к буддийским, а часть к традиционным. В сложном процессе трансформации средств художественной выразительности имело место, вероятно, взаимовлияние и взаимопроникновение элементов и народной поэзии, и буддизма. Под влиянием последнего изменилось не только функциональное значение и содержание отдельных образов, но и их символика. Так, яшмовая или жемчужная нить отождествлялась ранее с представлением о чем-то длительном, бесконечном. В первоначальном смысле она служила порой символом верности в любви:
