Мурасаки Сикибу - Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.
Когда яркий солнечный свет озарил покои, из своей щели тихонько выполз сверчок… Чувствуя себя виноватой и изнемогая от жалости к сестре, Ооикими не в силах была выговорить ни слова. Нака-но кими тоже молчала. «Теперь он видел нас обеих, — терзалась Ооикими. — Увы, впредь надо быть осторожнее».
Тем временем госпожа Бэн прошла к гостю и, узнав от него, что Ооикими снова удалось повернуть все по-своему, не сдержала негодования. «Какая жестокость!» — сетовала она, искренне сочувствуя Тюнагону.
— Ваша госпожа и раньше не баловала меня благосклонностью, но у меня оставалась надежда… Вчера же я пришел в такое отчаяние, что готов был искать забвения в водах реки. И когда бы не вспомнил об их почтенном отце, о том, как печалился он, расставаясь с ними… Да, ради него я не должен уходить из мира. Я больше не стану докучать ни той, ни другой, но оскорбления, нанесенного мне вчера, никогда не забуду. Очевидно, ваша госпожа предпочитает Третьего принца, который, как мне известно, не терял времени даром. Что ж, удивляться тут нечему, женщины всегда выбирают того, кто повыше. Не знаю, решусь ли я приехать сюда еще раз, мне стыдно показываться на глаза дамам. Об одном прошу, не рассказывайте никому этой нелепой истории.
Крайне раздосадованный, Тюнагон уехал раньше, чем обычно.
— Ах, как жаль их обоих! — перешептывались дамы.
Ооикими, сознавая свою вину, окончательно лишилась покоя. «Неужели он рассердился теперь еще и на сестру? — думала она. — Как ужасно, что дамы так бесцеремонны и вмешиваются во все, даже не пытаясь понять…»
Тем временем принесли письмо от Тюнагона.
Как это ни странно, Ооикими обрадовалось ему более обыкновенного.
Словно забыв, что уже наступила осень, Тюнагон прикрепил письмо к ветке, на которой листья покраснели только с одной стороны:
«Владычица гор,
Ты в два разных цвета окрасила
Ветку одну.
Как узнаю, который из них
Окажется более стойким?»
Письмо было коротким, но в нем не чувствовалось и тени досады. Глядя на старательно свернутый листок бумаги, Ооикими невольно подумала: «Он, кажется, хочет сделать вид, будто ничего особенного не произошло, и таким образом положить конец…» Эта мысль встревожила ее, а между тем дамы настойчиво торопили с ответом. Она не решилась просить сестру и после долгих колебаний ответила сама:
«Увы, не дано
Мне проникнуть в тайные думы
Владычицы гор,
Но разве не более стойким
Яркий бывает цвет?»
Она писала так, словно ничего не случилось, почерк же ее был настолько прекрасен, что от гнева Тюнагона не осталось и следа.
«Она ведь не раз намекала на свое желание отдать мне сестру, — думал Тюнагон. — Разве не говорила она о том, что они едины в помышлениях? Очевидно, потеряв надежду склонить меня к согласию, она и решилась на столь отчаянный шаг. Однако ее ожидания оказались обманутыми, ей не удалось изменить направления моих мыслей. Боюсь, что теперь я окончательно потерял ее доверие и надеяться больше не на что. Даже эта старая дама, до сих пор бывшая моей сообщницей, готова осудить меня. Нельзя было поддаваться искушению. Проявив малодушие, я сам привязал себя к этому миру и вполне заслуживаю того, чтобы надо мной смеялись. Нетрудно вообразить, как будут злословить люди, узнав о том, что я, словно самый заурядный повеса, снова и снова возвращаюсь в их дом. Да, «по каналу челнок…» (44)».
Всю ночь Тюнагон не смыкал глаз, а утром, когда в прекрасном небе еще видна была предрассветная луна, отправился к принцу Хёбукё.
С тех пор как сгорел дом на Третьей линии, Тюнагон переехал на Шестую, а поскольку принц жил рядом, часто наведывался к нему.
Жилище принца Хёбукё было средоточием всей мыслимой роскоши. Сад перед домом поражал невиданным великолепием, даже самые простые цветы казались здесь необыкновенно изысканными, а травы и деревья изящнее, чем где-либо, склонялись под порывами ветра. В ручьях отражалась луна, прекрасная, словно на картине. Как Тюнагон и предполагал, принц бодрствовал.
Когда ветер донес до принца чудесное благоухание, происхождение которого не вызывало сомнений, он поспешил переодеться в носи и, приведя себя в порядок, вышел к гостю. Тюнагон приветствовал его с середины лестницы, принц же, не приглашая его подняться, устроился у перил, и тут же начался разговор обо всем на свете. Разумеется, принц вспомнил и о горном жилище, не преминув при этом высказать Тюнагону свои обиды. «Как же нелепы его подозрения! — подумал тот. — Я ведь тоже потерпел поражение…» Однако он не мог не понимать, что, если бы искательства принца увенчались успехом, перед ним самим наверняка открылись бы новые возможности, а потому с большей, чем обычно, горячностью принялся рассуждать о том, к каким еще средствам… Близился рассвет, окрестности тонули в густом тумане. Похолодало. Луны уже не было видно, под деревьями в саду стало темно. Впрочем, сад и теперь был по-своему прекрасен. Очевидно, принцу вспомнилось печальное жилище в Удзи, ибо он сказал:
— Надеюсь, что в следующий раз вы не забудете и обо мне. — А поскольку Тюнагон не сразу нашелся, что ответить, шутливо добавил:
Ты решил, о скупец,
Окружить этот луг просторный
Вервью запрета,
Чтобы «девичья краса»
Досталась тебе одному…
— Непроглядный туман
Лег на луг, где пышно цветет
«Девичья краса».
Увидит ее лишь тот,
Кто ей отдаст свое сердце.
Да, не всякому дано… — отвечает Тюнагон, и явная укоризна звучит в его голосе.
— Право, «как суетны…» (418) — сердится принц.
Принц Хёбукё давно уже докучал Тюнагону своими просьбами, но тот не решался брать на себя роль посредника, опасаясь, что принца ждет разочарование. Теперь же он был уверен в обратном. Более того, если раньше у него были сомнения относительно душевных качеств Нака-но кими, то, познакомившись с ней поближе, он убедился, что она безупречна и в этом. Жестоко было разрушать тайно вынашиваемые замыслы Ооикими, но мог ли Тюнагон изменить своему чувству? Если же младшая сестра достанется принцу, никто не посмеет упрекать его…
Между тем принц, не подозревая о тайных мыслях друга, продолжал сетовать на его бессердечие. Ну не забавно ли?
— Ваша случайная прихоть может обернуться для девушки новыми страданиями, — говорит Тюнагон, изображая из себя почтенного отца семейства.
— Но дайте мне срок, и вы увидите. Поверьте, ни одной женщине не удавалось так глубоко затронуть мое сердце, — вполне серьезно отвечает принц.
— Так или иначе, пока ваши намерения не находят отклика в их сердцах. Думаю, что мне нелегко будет сослужить вам эту службу.
Тем не менее Тюнагон не преминул снабдить принца подробнейшими наставлениями.
Выяснив, что Двадцать восьмой день, последний день празднеств Другого берега, благоприятен для этой цели, Тюнагон потихоньку подготовил все необходимое и повез принца в горы.
А надо сказать, что решиться на это было непросто. Если бы слух о готовящейся поездке дошел до ушей Государыни, она наверняка запретила бы им ехать, но принц горел нетерпением, и Тюнагону ничего не оставалось, как согласиться, хотя сохранить это предприятие в тайне казалось ему почти невозможным.
Переправляться на противоположную сторону реки было опасно, останавливаться же на ночлег в роскошной усадьбе Левого министра Тюнагон не хотел, поэтому, оставив принца в расположенном по соседству доме своего управляющего, он поехал дальше один. Скорее всего их никто бы не заметил, но Тюнагон боялся, что у ворот усадьбы может прогуливаться сторож, которому совсем ни к чему было видеть принца.
Дамы, как обычно, обрадовались гостю. «Господин Тюнагон приехал, господин Тюнагон…» — засуетились они, стараясь устроить его поудобнее. Сестер же появление Тюнагона повергло в сильнейшее замешательство. «Разве я не дала ему понять, что его думы должны принять иное направление?» — подумала Ооикими.
Нака-но кими знала, что сердце Тюнагона принадлежит другой и что бояться ей нечего, однако после той ночи, которая произвела столь болезненное впечатление на ее душу, она изменилась к сестре и начала от нее отдаляться. Теперь девушки сообщались только через дам, и те, встревоженные столь неожиданной переменой в обстоятельствах, то и дело вздыхали: «Чем же все это кончится?»
Когда стемнело, Тюнагон потихоньку провел в дом принца.
— Я должен непременно поговорить со старшей госпожой, — сказал он, вызвав к себе Бэн. — Мне хорошо известно ее отношение ко мне, и я не хочу казаться навязчивым, но я не могу расстаться с ней, даже не объяснившись. А потом вы проводите меня туда, где я был в прошлый раз.
Уличить его в неискренности было невозможно, и, подумав: «Не все ли равно, к кому из барышень его вести», Бэн отправилась в покои Ооикими.
