Ланьлинский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
Но вот как-то ее пригласила в гости соседка, и старый богач, воспользовавшись отсутствием жены, тайком увлек к себе в комнату юную Цзиньлянь и насладился ею.
Да,
Так чистая, хрупкая яшма,
Однажды тебя растоптали.
Познавшей греховные ласки
Вернешь непорочность едва ли!..
Но тут на старика напали недуги – целых пять: в пояснице заломило, заслезились глаза, заложило уши, из носа потекло и закапала урина. А о шестом недуге и поведать-то неудобно. Старик средь бела дня клевал носом, а под вечер принимался без конца чихать. Хозяйка, сообразив в чем дело, стала жестоко избивать Цзиньлянь и осыпать мужа бранью. Ругалась она несколько дней подряд. Чжан понял, что оставить служанку в доме не удастся. Тогда, наперекор жене, он распорядился выделить Цзиньлянь приданое и подыскать подходящего жениха. Слуги в один голос назвали У Чжи. Человек он, мол, честный и великодушный, к тому же вдов и живет тут же, в усадьбе. На том и порешили.
Чтобы ежедневно любоваться на Цзиньлянь, богач не взял с жениха ни медяка. А как стал о нем заботиться! Если У Чжи не на что было печь лепешки, он совал ему потихоньку лянов пять, а когда торговец уходил с коробом на плечах, богач незаметно проникал к нему в дом на свидание с Цзиньлянь. Как-то У Чжи застал их вместе, но не посмел и рта раскрыть. Старик продолжал приходить по утрам и сидел до вечера, да вот, наконец, разбил его паралич, и он, увы, испустил дух.
Как узнала жена Чжана, что свело ее мужа в могилу, она в гневе приказала молодому слуге тотчас же прогнать из дома Цзиньлянь и У Чжи.
После этого У Чжи удалось снять две комнатки в доме императорского родственника Вана на западном конце Лиловокаменной, и он опять стал торговать лепешками.
Выйдя замуж, Цзиньлянь сразу возненавидела мужа-простака за его смирение и трусость, часто с ним ссорилась и роптала на богача Чжана: «Неужели на этом свете все мужчины перевелись, что выдали меня за этакое сокровище? Каждый раз тащишь его – не идет, а ударишь – с ног валится. Только вино и знает. Когда нужно, его хоть шилом коли, ни с места. За какое прегрешение в прошлой жизни выпало мне такое наказание?[73] Да, горькая моя судьба!»
Цзиньлянь забиралась в укромное местечко и, перебирая струны, изливала свою тоску в романсе на мотив «Овечка с горного склона»:[74]
С ним потому я жизнь свою связала,
Что некогда его мужчиной посчитала.
Теперь скажу, не скромничая ложно,
Мне, паве, ворон парой стать не может!
Я – слиток золотой, сокрытый под землей.
Кто он в сравнении со мной?!
Он – только медь, блестящая несмело,
Он – грубый камень, поднятый с земли.
Ему ли оценить нефритовое тело?!
Я – как цветок, раскрывшийся в пыли.
Из сердца моего ушел покой.
Что делать? Как мне поступить?
Ведь слиток золотой
В грязи не может долго быть…
Все идет по-хорошему, дорогой читатель, когда красивая и умная женщина становится женой настоящего мужчины. Попадись же такой, как У Чжи, она, невзирая на все его достоинства, все равно станет питать к нему отвращение. Но испокон веков красавицам редко доставались талантливые мужья, как торговцам золота редко встречаются его покупатели.
У Чжи обычно с утра забирал короб и уходил до позднего вечера, а Цзиньлянь оставалась одна. Делать ей было нечего. Поест, попьет и за туалет принимается. Нарядится, подкрасится, встанет у дверной занавески и перемигивается с прохожими, провожает их многозначительными взглядами. Жившие по соседству гуляки-шалопаи скоро заметили смазливую жену У Чжи, разгадали, что она податлива, как былинка на ветру, и стали у ее дома зубоскалить.
– И как это такой лакомый кусочек псу в пасть угодил? – нараспев кричали они.
Что У Чжи человек тщедушный и слабый, это знали все, но кто бы мог подумать, что женат он на такой кокетливой и бойкой красотке, которая ловка во всем, а прежде всего в умении обмануть мужа.
О том говорят и стихи:
Златая Лилия – само очарованье,
Бессильно здесь любое описанье.
Вздыхает по повесе молодом,
Чтоб с ним потом утешиться тайком.
Изо дня в день, проводив мужа за ворота, Цзиньлянь принималась грызть тыквенные семечки у дверей и, выставив свои прелестные маленькие ножки, завлекала гуляк, ни на день не оставлявших в покое дом У Чжи. Они перебирали струны, распевали песни, отпускали сальные шутки, дразнили и чего только не выделывали. Не выдержал, наконец, У Чжи и сказал жене о намерении уехать с Лиловокаменной.
– Эх, дуралей бестолковый! И ничего ты не соображаешь, – набросилась на него Цзиньлянь. – Снял убогую хижину – только людям на смех. Подкопил бы серебра да присмотрел подходящий дом, хотя бы из двух построек, было бы куда солиднее, не стали бы всякие шалопаи издеваться. Зло меня берет – мужчина, а сделать ничего не можешь.
– Да откуда ж я такие деньги возьму? – заикнулся было У Чжи.
– Тьфу! Дурак! – прервала жена. – Так уж и негде раздобыть? Да вон, продай мои гребни и шпильки, а деньги заведутся, новые купим.
После разговора с женой У Чжи собрал десять с чем-то лянов серебром и снял отдельный дом с башенкой у ворот уездной управы на Западной улице. Они поселились в четырех комнатах внизу. К дому примыкали два крохотных, но чистых дворика.
И на новом месте У Чжи не оставил торговлю. Как-то, бродя по улицам, он повстречал красный узорчатый паланкин, который сопровождал отряд воинов, вооруженных пиками с бахромой. Удары гонгов и барабанов сотрясали небо. На мягких подушках в паланкине восседал его родной брат У Сун. За поимку тигра на перевале Цзинъян уездный правитель назначил его старшим в охранном войске. Поздравить и проводить героя к управе вышли все, даже почтенные старцы. Шествие поравнялось с У Чжи.
– Брат, – У Чжи протянул руки, – сделался начальником и замечать перестал?
У Сун обернулся. Братья обнялись. Обрадованный У Чжи пригласил брата к себе, провел наверх и позвал жену.
– А вот мой брат – твой младший деверь, – обратился он к Цзиньлянь. – Это он убил на днях тигра на перевале, и его начальником охраны назначили.
– Тысячу благ вам, деверь, – приветствовала Цзиньлянь гостя, подходя к нему со сложенными на груди руками и низко кланяясь. Когда же У Сун низко поклонился, она удержала его. – Полноте, деверь! Достойна ли я таких почестей?
– Нижайшее вам почтение, невестка.
Они еще раз отвесили друг другу низкие поклоны, и с церемониями было покончено.
Инъэр подала чай. Пока хозяин расставлял на столе вино и закуски, У Сун и Цзиньлянь занялись чаем. Очаровательная хозяйка заставила гостя потупить взор. Затем хозяин пригласил гостя к столу. Разговор только завязался, как У Чжи понадобилось спуститься вниз купить еще вина и закусок, и он оставил У Суна наедине с Цзиньлянь. Она окинула взглядом мощную фигуру деверя, его мужественное лицо и подумала: «Да, у него хватит сил поднять тысячу цзиней,[75] а то разве убил бы такое чудовище. Ведь родной брат, а какой высокий и здоровый! Вот мне бы за кого замуж! А что мой коротыш? На треть человек, а на две – бес. За что мне такая кара на этом свете? У Сун – силач. Приглашу-ка его жить к нам! Кто знает, может, улыбнется судьба?» Лицо Цзиньлянь расцвело улыбкой, и она обратилась к гостю: – А где вы живете, дорогой деверь? Кто вам готовит?
– Ваш покорный слуга стал старшим охраны. Все время связан с начальством. Пока при уездной управе поселился – жить далеко неудобно. А прислуживают мне два солдата.
– Почему бы вам не перейти в свою семью? – предложила невестка. – Тогда и солдаты не понадобятся, и поесть можно повкуснее. Ведь домой когда ни приди, все стол накрыт. А для дорогого деверя я сама приготовлю не хуже солдат.
– Премного вам благодарен, невестка.
– Быть может, вы женаты? – полюбопытствовала Цзиньлянь. – Тогда милости просим и вашу супругу.
– Не женат я.
– Сколько весен прожили вы? – не унималась хозяйка.
– Впустую прожито[76] двадцать восемь лет.
– О, вы на три года старше меня. Издалека пожаловали?
– Больше года прожил в Цанчжоу, – объяснял гость. – Думал, брат все на старом месте обитает, а он вот, оказывается, где.
– Всего сразу не расскажешь, – начала жаловаться Цзиньлянь. – Чего я только не натерпелась, как вышла за вашего брата. Будь муж такой же храбрец, как вы, никто б и пикнуть не посмел. А с ним одни обиды терпеть приходилось… Вот и переселились сюда.
– Да, брат всегда был спокойнее меня.
– Ну что вы! – засмеялась хозяйка. – Как раз наоборот. Говорят, без силы да отваги не обретешь и покоя. А я по натуре живая и терпеть не могу увальней неповоротливых.
О том же говорят и стихи:
Увидев деверя-скитальца в первый раз,
Желаньем ложе с ним делить она зажглась;
Пустила в ход прельстительную речь,
Чтобы разжечь У Суна и завлечь.
Все более недвусмысленными становились намеки Цзиньлянь.
