Сэй-Сёнагон - Записки у изголовья (Полный вариант)
В такие минуты поэты сочиняют стихи.
222. Однажды по дороге в храм Киёмидзу…
Однажды по дороге в храм Киёмидзу я находилась у самого подножия горы, на которую должна была подняться.
Вдруг потянуло запахом хвороста, горящего в очаге… и душа моя наполнилась особой грустью поздней осени.
223. Стебли аира остались от праздника пятой луны
Стебли аира остались от праздника пятой луны. Прошла осень, наступила зима. Аир побелел, увял, стал уродлив, но отломишь лист, поднесешь к лицу, и — о радость! — он хранит еще былой аромат.
224. Воскурив ароматы, старательно надушишь одежду
Воскурив ароматы, старательно надушишь одежду. Но ты не вспоминаешь о ней день, другой, третий… Наконец, вынешь ее из плетеной укладки, и вдруг повеет легким дымком благовоний. Насколько же он приятнее свежего густого аромата!
225. Когда в ясную ночь
Когда в ясную ночь, при ярком лунном свете, переправляешься в экипаже через реку, бык на каждой шагу рассыпает брызги, словно разбивает в осколки кристалл.
226. То, что должно быть большим
Дом. Мешок для съестных припасов. Бонза. Фрукты. Бык. Сосна. Палочка туши.
Глаза мужчины: узкие глаза придают ему женственный вид. Правда, если они величиной с чашку, это выглядит очень страшно.
Круглая жаровня. Полевые вишни. Горные розы — керрии. Лепестки сакуры.
227. То, что должно быть коротким
Нитка для спешного шитья.
Волосы простой служанки.
Речь молодой девушки.
Подставка для светильника.
228. То, что приличествует дому
Галерея с крутыми поворотами.
Круглая соломенная подушка для сидения.
Передвижной церемониальный занавес на невысокой подставке.
Рослые девочки-служанки. Слуги с приглядной внешностью.
Помещение для телохранителей.
Небольшие подносы. Столики. Подносы средней величины.
Метлы.
Раздвижные перегородки на подставках.
Доска для кройки.
Красиво украшенный мешок для съестных припасов.
Зонтик.
Шкафчик с полками.
Подвесной металлический кувшинчик для нагревания вина. Сосуд, чтобы наливать вино в чарки.
229. Однажды по дороге я увидела…
Однажды по дороге я увидела, как слуга, приятный собой и стройный, торопливо шел с письмом, скатанным в трубку. Куда, хотелось бы мне узнать?
Другой раз я заметила, как мимо самых моих ворот спешат хорошенькие девочки-служанки. На них были старые платья, выцветшие и помятые, блестящие лакированные сандалии на высоких подставках, залепленных грязью.
Они несли какие-то вещи, завернутые в белую бумагу, и стопки тетрадей на подносах.
Что б это могло быть? Мне очень захотелось поглядеть. Но когда я окликнула девочек, они самым невежливым образом прошли мимо, не отвечая. Можно было легко вообразить себе, у какого хозяина они служили.
230. Самое возмутительное в моих глазах…
Самое возмутительное в моих глазах — явиться на праздник в обшарпанном, плохо убранном экипаже. Другое дело, если человек едет послушать святую проповедь с целью очиститься от грехов, — это похвальная скромность. Но даже и тогда слишком безобразный на вид экипаж производит дурное впечатление. А на празднике Камо это совсем непростительно. Невольно думается, нечего было и ездить, сидели бы дома.
И все же находятся люди, которые приезжают в экипаже без занавесок. Вместо них повешены рукава белых исподних одежд…
Бывало, сменишь к празднику занавески на новые, чтобы быть не хуже других. И вдруг видишь рядом великолепный экипаж! Становится так досадно!.. В самом деле, стоило ли приезжать?
Но гораздо более скверно на душе у того, кто явился в жалкой повозке.
Помню, однажды я выехала рано. Слуги мои очень торопились, чтобы захватить лучшее место. Пришлось долго ожидать в палящую жару. Я то садилась, то вставала, так мне было тяжело.
Вдруг вижу — по дороге от дворца Верховной жрицы[336] скачут семь-восемь всадников: высшие придворные, чиновники службы двора, секретари разных ведомств… Значит, пир закончился, сейчас начнется шествие. Я взволновалась и обрадовалась.
Лучше всего поставить свой экипаж перед галереей знатных зрителей. Какой-нибудь сановник передаст приветствие через слугу. Зрители пошлют всадникам, едущим во главе шествия, рис, смоченный водой, а всадники остановят своих коней возле лестницы, ведущей на галерею. К сынкам влиятельных отцов поспешно сбегут вниз служители и возьмут коней под уздцы. И мне очень жаль других, менее знатных всадников, на кого никто не обращает внимания.
Когда мимо понесли священный паланкин с Верховной жрицей, слуги опустили на землю оглобли повозок, установленные на подставки, а когда паланкин проследовал дальше, оглобли снова подняли вверх.
Вдруг вижу, чьи-то слуги собираются поставить экипаж своего хозяина впереди моего. Весь вид был бы загорожен. Я строго запретила им делать это, но они только ответили:
— Почему это нельзя? — и наперекор мне продвинули экипаж вперед. Я устала спорить с ними и обратилась с жалобой прямо к их хозяину.
Тем временем экипажи сгрудились так, что свободного места не оставалось, но все время прибывали новые. Позади знатных господ ехали вереницей повозки с их свитой. Я недоумевала, куда же станут все эти экипажи, как вдруг скакавшие впереди верховые быстро спешились и начали отодвигать назад чужие повозки, расчищая место для своих господ и даже для их овиты. Это было внушительное зрелище, но я от души пожалела тех людей, которых так бесцеремонно прогнали! Они принуждены были впрячь быков в свои убогие повозки и с грохотом трогаться дальше в поисках пристанища. Разумеется, с хозяевами блистающих роскошью экипажей не посмели бы поступать так жестоко.
Заметила я и повозки грубого деревенского пошиба. Люди, сидевшие в них, непрерывно подзывали к себе слуг самого простецкого вида и сыпали приказаниями.
231. «В женских покоях нынче ночью…»
«В женских покоях нынче ночью побывал кто-то чужой. Он ушел на рассвете под большим зонтом», прошел слух во дворце.
Прислушавшись, я поняла, что говорят о моем госте.
Он, правда, был человек низкого ранга, но вполне благопристойный, не из тех, кто вызывает лишние толки.
«Что за сплетня?» — удивилась я.
Вдруг мне принесли письмо от государыни.
«Отвечай незамедлительно», — передали мне ее приказ. Я развернула письмо. На листке бумаги был нарисован большой зонтик, человека под ним не видно, только изображена рука, придерживающая зонт.
А внизу приписано:
С той ранней зари,
Когда осветилась вершина
На Горе[337]…
Императрица неизменно проявляла большое внимание ко всему, что до нас касалось. Вот почему мне не хотелось, чтобы некрасивая сплетня дошла до ее слуха. Все это и позабавило меня, и огорчило.
Я нарисовала на другом листке бумаги струи сильного дождя, а внизу добавила заключительную строфу к стихотворению, начатому императрицей:
«Забрызгано имя мое,
Хоть ни капли дождя не упало…
А вся причина в том, что сплетня сильно подмочена».
Государыня с веселым смехом рассказала всю эту историю старшей фрейлине Укон.
232. Однажды, когда императрица временно поселилась[338] во дворце на Третьем проспекте…
Однажды, когда императрица временно поселилась во дворце на Третьем проспекте, служба двора прислала паланкин с охапками аира для праздника пятой луны и целебными шарами — кусудама.
Молодые фрейлины и госпожа Микусигэдоно тоже приготовили целебные шары и прикрепили их к одеждам императорских детей — принцессы и принца.
Очень нарядные кусудама были присланы из других дворцов.
Кто-то принес аодза`си — лепешку, приготовленную из зеленой пшеницы. Я расстелила листок зеленой бумаги на красивой крышке от тушечницы и, положив лепешку на этот поднос, поднесла ее императрице со словами:
— Вот, подаю «через плетень»[339].
Императрица оторвала уголок листка и написала на нем прекрасное стихотворение:
Вижу, люди кругом
Ловят бабочек, собирают цветы
В этот праздничный день.
Лишь тебе одной дано угадать,
Что таится глубоко в сердце моем.
233. Кормилица императрицы, госпожа Таю`-но мёбу[340]…
Кормилица императрицы, госпожа Таю-но мёбу, собиралась уехать в страну Хю`га, что значит «Обращенная к солнцу». Государыня подарила ей веер. На одной стороне веера было нарисовано много домов сельской знати, озаренных ярким сиянием солнца. На другой — столичные дворцы в дождливый день.
