Конфуций - Уроки мудрости

Синяя муха жужжит и жужжит,
Села она на плетень.
Знай, о любезнейший наш государь,
Лжет клеветник что ни день.

Синяя муха жужжит и жужжит,
Вот на колючках она.
Всякий предел клеветник потерял –
В розни и смуте страна.

Синяя муха жужжит и жужжит,
Там, где орех у плетня.
Всякий предел клеветник потерял –
Ссорит с тобою меня.

Званые гости к циновкам подходят сперва,
Справа и слева по чину расселись едва,
Вот и блюда, и сосуды расставлены в ряд,
Тут и плоды, тут и яства в порядке стоят.
Мягкое вкусом, отменное ставят вино;
Выпили гости по чарочке все заодно.
Вот барабаны и колокол ставят потом.
Чара заздравная поднята, ходит кругом.
Вот и большую мишень натянули, и вдруг
Стрелы готовы, и каждый натягивал лук.
Парами равные силой сошлися стрелки:
«Сударь, теперь вы покажете меткость руки!» –
«Эту мишень я стрелою пронижу насквозь,
Чтоб в наказание чару вам выпить пришлось!»[218]

Флейты звучат, барабаны и шэн… Плясуны
Полны гармонии – музыки звуки слышны.
Жертвы приятны прославленным предкам твоим –
Ты по обрядам свершил приношения им.
Много обрядов. Они – что деревья в лесу.
Их исполняя, постигнешь и всю их красу.
Пусть же веселье и радость наполнят чертог –
Каждый из вас совершил по обрядам что мог.
Руки у гостя пустые – не стало вина.
Входит слуга, и опять его чара полна.
Снова заздравные чары у всех налиты…
В сроки всегда выполняешь обычаи ты.

Званые гости к циновке подходят сперва,
Каждый почтителен, тонок и щедр на слова.
В каждом, пока он еще не напился вина,
Важность осанки, как это и должно, видна.
Ну, а когда уже гости напьются вина,
Важность осанки в расстройстве и речь их бедна!
Место покинет, шатается там он и здесь,
Спляшет он несколько раз и кривляется весь.
Каждый, пока он еще не напился вина,
Важность осанки хранит – и достойна она.
Ну, а уж если напился он вдоволь вина –
Важность осанки совсем он теряет спьяна.
Тот, говорю, кто без меры упьется вином,
Тот и с порядком приличий совсем не знаком!

Если уж гости напилися пьяными, тут
Спьяна без толку они и кричат, и орут.
Спутает пьяный сосуды мои без труда,
Спляшет не раз он, шатаясь туда и сюда.
Тот, кто напьется вина, говорю я, таков,
Что за собой никогда не заметит грехов.
Шапку свою набекрень нахлобучит он вкось,
Пляшет подолгу, кривляется как ни пришлось.
Если напился да сразу оставил твой дом –
Счастье тогда и ему, и хозяину в том.
Если ж напился да дом не оставит никак –
Он своему и чужому достоинству враг.
Выпить вина – что ж, обычай сей очень хорош,
Если притом и осанку и честь сбережешь.

Так и везде, где бывает, что выпьют вина,
Трезвый один, но упился другой допьяна.
В месте таком обязательно ставится страж,
Стражу в помощники ты наблюдателя дашь.
Пьяный бывает таким нехорошим на вид;
Трезвый, напротив, – он пьяного часто стыдит.
Только вот пьяному – скажешь ли слово по нем?
Можешь ли буйство его успокоить стыдом?
Надо от слова дурного его остеречь,
Пусть не ведет он о том, что не следует, речь.
Если ты пьяный болтать без умолку готов –
Выйдет, пожалуй, козел у тебя без рогов!
Если с трех чарок ты память сумел потерять,
Смеешь ли ты напиваться опять и опять?

Рыба живет между порослей водных и трав,
И голова ее стала большою давно.
Царь наш в столице, столицею Хао избрав,
Здесь и счастливый, и радостный пьет он вино.

Рыба живет между порослей водных и трав,
В травах и хвост ее сделался длинный такой.
Царь наш в столице, столицею Хао избрав,
Пьет он счастливый вино и вкушает покой.

Рыба живет между порослей водных и трав.
Там защищают ту рыбу кругом камыши.
Царь наш в столице, столицею Хао избрав,
В месте покойном живет он, в глубокой тиши.

Сбираем бобы мы, сбираем бобы –
В корзинки и сита их надо сложить.
Пришли ко двору благородства мужи –
Не знаю: чем лучше мне их одарить?
Хоть нечем мне этих мужей одарить –
Дарю колесницы, упряжки коней…
Еще чем, не знаю, мне их одарить?
Одеждой узорной с драконом на ней[219].

Ручей вытекает струей из земли,
В ручье мы душистые травы нашли.
Мужи благородства спешат ко двору –
Знамена с драконами видны вдали.
Знамена полощутся их на ветру,
И звоном звенит колокольчик сильней,
И тройки пришли, и четверки коней –
Мужи благородства спешат ко двору.

Горят наколенники красные их,
И стянуты икры в повязках косых –
Небрежности нет на приемах моих.
Сын неба, да буду я милостив к вам,
Я радуюсь вам, благородства мужи.
Сын неба, велю возвеличить я вас,
Я радуюсь вам, благородства мужи,
Кормленье[220] велю увеличить для вас.

Вы лишь поглядите на ветви дубов,
Как листья на них и пышны, и густы!
Я радуюсь вам, благородства мужи,
Вы – Сына небес государству щиты.
Я радуюсь вам, благородства мужи,
В вас тысячи благ воедино слиты.
И люди, что следом за вами пришли,
Вполне безупречны – и очень просты.

Колеблется в зыбях из тополя челн,
Его закрепляет на месте канат.
Я радуюсь вам, благородства мужи,
Сын неба ценить по достоинству рад.
Я радуюсь вам, благородства мужи,
И жалую много щедрот и наград.
О, как вы охотно из вашей земли
С готовностью в нашу столицу пришли!

Ладно сработанный лук, вделанный в рог на концах,
Если отпустишь – концы врозь разойдутся легко!
С братьями дружно живи, со всею по женам родней.
Лучше ты с ними, о царь, не расходись далеко.

Будешь далек от родни, в ней не почуешь оплот,
Станет чураться тебя собственный твой же народ.
Ты наставляешь народ, ты образец и закон –
Знай же: как ты поступил, так же поступит и он.

Если и тот и другой братья друг к другу добры,
Великодушия в них хватит с избытком на всех.
Если и тот и другой между собой недобры,
Будут друг другу они точно болезнь или грех.

Нет и в народе добра, если – так кажется мне –
Тянут и тот и другой каждый к своей стороне!
Чин получает иной, только в нем скромности нет,
Смотришь: и чин утерял сам, по своей же вине.

Старый коняга не прочь стать молодым жеребцом,
Впрочем, последствий сего этот одер и не ждет!
Всякий, кто ест без конца, должен насытить живот;
Чарку за чаркою пьешь? – слишком упьешься
винцом!

Ты обезьян не учи лазать на ветви дерев!
К грязи ли грязь прибавлять, чувство стыда одолев?
Если пойдешь, государь, сам ты стезею добра,
Люди с тобою пойдут, сгинут и злоба, и гнев.

Падает хлопьями снег, густ и обилен кругом,
Тает, однако, и снег с солнечным первым лучом.
Царь не желает лжецов ни прижать, ни изгнать –
Злобная гордость растет, с каждым сгущается днем.

Падает хлопьями снег, как он обилен, смотри!
С солнечным первым лучом все же растаял давно…
Стали как варвары мы, стали мы как дикари!
Сердце мое оттого скорбью великой полно.

Там ива, я вижу, пышна и густа,
Не сладко ль под ней отдохнуть по пути?
Верховный владыка наш грозен весьма –
Я сам не хочу к нему больше идти.
Могущество ль буду его укреплять,
Чтоб тяготы после нести и нести?[221]

Там ива, я вижу, пышна и густа,
Не сладко ль под ней отдохнуть без забот?
Верховный владыка наш грозен весьма –
Ужели кто сам себе вред принесет?
Могущество ль буду его укреплять,
Чтоб после принять еще больше тягот?

Бывает, что птицы высоко летят,
Но выше небес им лететь не дано.
А сердце людское желаний полно –
Где ставит пределы желаньям оно?
Могущество ль буду его укреплять,
Чтоб вызвать несчастье и горе одно?

Были служивые люди в столице тогда:
Шубы из лис понаденут, их шубы желты,
Вид благородный, ему не изменят они,
Красочна речь и тонка, как в узоре цветы.
О, если б снова в столицу вернулись они –
Тысяч и тысяч народа сбылись бы мечты!

Были служивые люди в столице тогда:
Шапки наденут – все черная ткань да камыш!
Жены домов благородных идут ли куда –
Как их прически пышны и красивы, глядишь!
Я их теперь не увижу… Ты, сердце мое,
Радости больше не знаешь и только болишь.

Были служивые люди в столице тогда:
Из самоцветов носили закладки в ушах…
Жены домов благородных идут ли куда,
Инь, говорят, или Цзи[222] эта – так хороша!
Их я теперь не увижу, и сердце мое
Связано горькою скорбью, тоскует душа…

Были служивые люди в столице тогда:
Ходит, и виснут концы на его пояске.
Жены домов благородных идут ли куда –
Локон лежит скорпионом на каждом виске!
Их я теперь не увижу, и сердце мое
Ноет. За ними бы вслед устремился в тоске!

Это не то, чтоб концы опускали они, –
Ткани избыток имели у них пояса!
Это не то, чтоб себя завивали они, –
Сами собой у красавиц вились волоса!
Их я теперь не увижу, и сердце мое
Ноет. Тебя повидать бы, былая краса!